Вера Галактионова - Спящие от печали (сборник)
Старик быстро втянул палец в рот, потом поднял его над головою.
– Завтра будет дорога, – ещё не веря себе, провозгласил он. – Западный ветер называется у тюркских племён ветром с гнилого угла. Ибо первым из четырёх углов жилища сгнивает западный угол!.. Западный ветер, несущий дождь, сменился!
Молодые археологи вряд ли обратили внимание на его слова; их лица были безучастны, и тогда, вернувшись на место и усевшись, Учёный повторил возбуждённо:
– Завтра будет дорога!
И он посмотрел на всех близорукими доверчивыми глазами. Тогда вдруг всё пришло в движенье. Словно очнувшись разом, толкаясь и спеша, студенты выбежали из палатки. Они возвращались поодиночке, сбивая с обуви ошмётки грязи, и кричали вразнобой – в палатке ли, в степи ли, – кричали, не слушая друг друга:
– Да что – завтра?!. При таком-то ветре! К вечеру, точно! К вечеру почва будет держать…
Мария плохо различала лица говоривших и кричавших, не успевая переводить взгляда, слабо подчиняющегося ей. А кто-то, особенно уставший от безделья, уже ворчал в углу:
– Озеро под боком, а мы второй месяц выбраться туда не можем. Так и сезон пройдёт, уедем ни с чем.
И два голоса сразу же радостно поддержали:
– Девять километров, всего-то! Кто на Челкар?
Большинство ещё хранило молчанье.
– Кто пойдёт на озеро?
– К вечеру разве…
– К вечеру. Сейчас не пройдём… – нерешительно отзывались немногие.
– А кто говорит, что сейчас?.. К вечеру, конечно.
И только старик бормотал сам для себя, уставившись в одну точку:
– Хм… Бог. Есть. Путь.
Вместе с повеселевшими девушками, отводившими глаза, Мария вернулась в палатку и легла: ей стало хуже. И так же сразу наступил сон, страшноватый, тягучий, в котором призраки палаток плыли по текучим степным холмам, а самих палаток и людей в них уже давно, уже столетия как не было над этими холмами.
Призраки палаток плыли над Белой горой, над курганами – над царством мёртвых, и были мертвы сами.
– Мы будем любить истомлённые стебли седых шелестящих трав…
– Тонких, высоких, как звёзды печальных…
– Над нашей могилою спящих…
Мария оборачивалась на быстрые голоса, неведомо кому принадлежащие. Они говорили все разом:
– …И тихо, так тихо под луной шелестя-щих…
И, ещё раз обернувшись, она увидела Павла. Девушек не было в палатке. А он сидел рядом и будто дремал.
Голоса действительно звучали – то оживлённо перекликались рядом с палатками те, кто собирался на озеро.
– Хочешь, пойдём сейчас в посёлок, – сказал Павел. Он поглядел сверху в её отёкшее, тяжёлое лицо. – Туда тоже девять километров. Только в другую сторону – и под ветер. Я помню дорогу. Если даже идти потихоньку, то к ночи будем в больнице. Но у тебя жар… Лучше, конечно, завтра.
Она не знала, что отвечать, и что думать – не знала тоже.
– Машина сегодня ещё не пройдёт. Я отвезу тебя завтра… Но может быть, пойдём сегодня?
Мария закрыла глаза, чтобы он ушёл. Она думала о том, что каждый выживает в одиночку и что люди могут сейчас только помешать выживанью.
Сообща – живут, понимала она. Выживают – в одиночку.
– Ну… Как хочешь… – негромко сказал Павел.
Вскоре всё стихло. И потянуло дымом; дежурные пытались растопить отсыревшую печь, разбив небольшой деревянный ящик из-под бутылок с клеем.
Мария поднялась и постояла, согнувшись. Она отодвинула полог – и никого не увидела подле. Только следы ушедших на озеро были отчётливо видны на ещё скользкой, хотя и подветрившей земле – следы, вмявшие полынные стебли в грязь. Да ещё неясные силуэты восьми человек маячили мерно вдали, и можно было различить, как все они двигались, наклонившись вперёд и опустив головы, словно старательно выполняли трудную работу, – сильный ветер дул им навстречу.
Потом фигуры стали едва различимы. И тогда Мария пошла – по их отчётливым следам, по качающейся и вздрагивающей неровными толчками земле.
Так продолжалось долго. Пока время не расплылось, сделавшись малоощутимым. И Марии стало легче. Земля, медленно раскачиваясь, пришла в соответствие с раскачивающимся от слабости туловищем, и в этом совпадении ритмов можно было идти и почти не задыхаться от ветра. Мария обернулась – безбрежная и голая степь качнулась, поднялась – и опустилась: ни палаток, ни людей не было видно вокруг. Но оставались следы. Проходило головокруженье, и прежний ритм ходьбы мало-помалу возвращался…
Иногда она садилась в грязь, мягкую и холодную, и, кажется, засыпала на мгновенье. Но сразу, уцепившись обеими руками за кусты полыни, поднималась, стояла – и снова шла, не огибая гигантских луж.
Ближе к вечеру она поняла: теперь надо уйти в сторону от следов. Ушедшие на озеро вернутся рано или поздно тою же дорогой, и тогда не избежать ненужной встречи с ними. Ей важно было не встретиться с ними… Не встретиться ни с кем. И Мария взяла вправо.
Совсем медленно брела она против ветра – и останавливалась; ей удавалось всё же устоять под его толчками. Вдруг вдалеке обозначилась тёмная группа возвращающихся – обозначилась быстрее, чем можно было ожидать. Мария снова села. И отдыхала в холодной грязи, уже не торопясь, сцепив ладони на коленях и положив на них голову.
Люди прошли стороною и вскоре скрылись из виду.
Мария двинулась дальше, стараясь опять выйти на следы прошедших и вернувшихся… Водная гладь гигантского озера, которое древние именовали морем Челкар, давно должна была открыться перед глазами. Иногда Мария видела её: вздымаясь и раскачиваясь, она, зеркальная, подступала совсем близко, но вдруг резко обрывалась, и Мария едва успевала остановиться на самом краю раскопа, в головокружительной глубине которого можно было различить хорошо знакомые перемешанные кости разграбленного малого кургана – кости парии… И раскоп уступал место раскачивающейся сырой степи – тогда долго не верилось, что можно ступить вперёд и не упасть в тёмную глубину, где тускло поблёскивает серебряный круг.
Всё чередовалось – водная гладь, раскоп, степь. А ветер, бьющий в лицо, сдувал, усиливаясь, всё то, что уже не имело отношения к будущей жизни. Он сдувал прошлое.
Но нежданно показалась впереди, во впадине, сплошная тёмная чаща. Нигде не было просвета в глухо шумящей стене камыша. Волнующиеся под ветром, заросли простирались, насколько хватало глаз, скрывая озеро надёжно и непреодолимо для человека.
Следы, глубоко впечатавшиеся в прибрежный ил, прервались тут же, задолго перед чащей. Восемь человек постояли здесь, должно быть, разочарованно, прежде чем развернуться и двинуться в обратный путь ни с чем – от Челкара, не открывающегося взорам.
Она не остановилась. Движение, подчинившее её себе, толкало Марию дальше, и она уже была не властна над ним. Камышовая чаща медленно и неуклонно приближалась к ней, с трудом вытаскивающей ноги из чавкающего, засасывающего ила, глянцево блестевшего и зловонного.
Она вошла в мрак, в камыши, тусклая вода захлюпала под ногами. Сквозь отяжелевшие от грязи кеды ощущалось, как ломаются, подворачиваются полусгнившие острия отмерших камышовых стеблей – и как тугие мощные их корневища пружинят и… держат.
Мария двигалась, вытянув руки, отстраняя деревянные высокие стебли с режущими тёмными листьями. Раскачивались камыши, раскачивалась холодная, по колено, вода, глухой шум ветра шёл поверху, мотая каучуковые палки вершин высоко над головою. Она не оглядывалась больше и не видела извилистого, взмутнённого следа, тянувшегося за нею по воде, размывающегося, текучего.
Конца зарослям не было. Только мрачнее становилась чаща. Раздвигая камыши, Мария промахивалась – они двоились, троились и были везде одними и теми же. И уже давно не она сама, а только озноб нёс тело сквозь трясину, сквозь заросли, сквозь размеренно всхлипывающую ледяную воду, по илистому глубокому дну в невидимых кореньях.
Обессилев, Мария стала опускаться в воду. Она закрыла глаза, ощущая холод и плеск её у подбородка. Три слова прозвучали в её сознаньи напоследок. «Вот и всё». Потом их осталось два: «Это – всё».
Но что-то огромное забилось, заворочалось в зарослях, совсем рядом, и оглушительно заплескалось. Мария вздрогнула – и поднялась. Большая серая цапля пыталась расправить крылья в тесных камышах и взлететь, но лишь билась без толку в ужасе и бессилии… Тогда Мария стала продвигаться в сторону от бьющейся цапли, чтобы та перестала её бояться.
Цапля взлетела вскоре, и низкий полёт её был виден недолго над шумящими камышами. И снова бесконечные заросли подступали плотнее, и были только они, да качающиеся клочки пасмурного, темнеющего неба над головой, и был путь, становящийся только труднее. И уже давно ничего на свете не существовало кроме того – ни вымокшей одежды, ни цапли, ни предыдущей жизни Марии. Ни чужой любви, так похожей на блуд, ни собственного мучительного стыда, ни пропавших одеял, ни зла, норовившего подчинить её себе когда-то, ни надвигающейся ночи… Всё рассеялось невесть где и почему. Не было ничего, кроме пути.
