Илья Зверев - В двух километрах от Счастья
Саша (кричит). Это липа — самое дорогое?
Фархутдинов. Товарищ Малышев, веди себя как следует на постройкоме.
Сухоруков. Вот видите, товарищи, что за выкрики, реплики, аргументы. Уймитесь, товарищ Малышев! Не мешайте нам работать. Иначе мы вас уймем — у нас на это есть право. Мы дело делаем! И отвечаем!
Саша. Я тоже отвечаю! Только не по-вашему. Не по должности!
Сухоруков. Мальчишка! Демагог! Понимаете, нашкодил с воскресником, поспешил забежать вперед, заявление подал (усмехается) на меня.
Гиковатый. Ушлый ход! Хитер!
Девушка-активистка. Шкодлив, как кошка, труслив, как заяц…
Костя. А вы б, девушка, поаккуратнее. Вы ж его первый раз видите.
Девушка-активистка (шепотом). Хамло!
Сухоруков. И вот он, чтобы отвести гром, подал заявление. Дай-ка, Ахат Фархутдинович, я зачитаю…
Фархутдинов (неожиданно строго). Нет, Яков Палыч. Заявление против тебя. Почему это вдруг ты читать будешь? Ты уж извини…
Красюк. Так все уже читали заявление. Чего, ей-богу, второй раз читать. Давайте по существу!
Сухоруков. Прости, Ахат Фархутдинович, ты совершенно прав! Знаешь, в запале… и ты, Малышев, прости: такое ведь дело, волнует. Но (голос его вдруг звенит железом)… н-но для нашего дела, для того, ради чего мы все тут… Мы обязаны, раз уж он сам, как говорится, попросился, беспощадно разобраться и наказать. Для примера! Чтоб не повадно было демагогам… (Мягче.) И чтоб ему самому тоже была наука… Его жизнь только начинается.
Чуканов. Правильно! Паны бьются, а в козакив чубы трещать. Вы тут принципы выясняете, Яков Палыч, а канавы так и нэма по сей день. И лично я горю с трубопроводом, як той швед пид Полтавой. (Все шумят.)
Сухоруков. Принимаю критику в свой адрес на сто процентов. Правда, не проявил твердости, виноват. Но я эту ошибку исправлю!..
Красюк. Товарищи, давайте в темпе! Ей-богу, нельзя же сто лет заседать. Тут же все ясно… Давайте прямо запишем: «Обратить внимание администрации (в скобках: тов. Сухоруков Я. П.) на непорядок с канавой». «В шахтах было аварийное положение. В любую минуту мог понадобиться экскаватор».
Саша (орет). Но он же так и простоял. Все воскресенье!
Сухоруков. Аварийное положение в данном случае, к счастью, в аварию не перешло. Ну, а если бы перешло?! А если бы несчастье, что бы вы сказали, безответственные крикуны?
Саша. Но вы же мне сами говорили, что никому он не был нужен, экскаватор. Товарищи, он мне сам сказал… Да врет он вам! (Все шумят.)
Фархутдинов. А ну, выбирай выражения…
Сухоруков. Где это я говорил?
Саша. У нас, на сундуке!
Сухоруков. На сундуке? (Комически разводит руками, как бы приглашая всех повеселиться.) На сундуке, товарищи… Уж не были ли вы тогда, товарищ Малышев… того… под градусом?.. Ахат Фархутдиныч, ты не помнишь, он много тогда выпил, у брата? (В комнате смешок.)
Саша. Ну пусть бы даже был нужен! Теперь же не в этом дело. А в турбине…
Сухоруков. Ах, теперь уже не в этом дело!
Гиковатый (задумчиво, как бы в сердцах). Это же наше, а? Молодые, называется, боятся лопатой мозолю натереть. Вам это низко. Привыкли к ракетоносителям и прочему такому. А как мы, вот лично я, когда нас в бараке сорок шесть душ жило? И все руками делали. А у тебя небось комната. А? Метров девять. А?
Чуканов. При чем тут комната?..
Гиковатый. При том, рабочую совесть в карман спрятали!
Костя. Что вы все, слепые?!
Красюк. Ну ладно, ясно. Есть предложение объявить выговор.
Девушка-активистка. Мало… Строгий надо. И в комсомол сообщить.
Красюк. Ладно, понятно… И просить администрацию за сры… и остальное перевести его в разнорабочие… сроком на полгода… Давай голосуй, чего тянуть…
Фархутдинов. Что вы, товарищи! Он же не с плохим намерением. Я считаю, на три месяца достаточно.
Сухоруков. Как вы понимаете, тут моего личного интереса нет… Но, товарищи, довольно мы полиберальничали. Вы сами видите, какие выводы товарищ Малышев сделал из нашей критики. Я считаю, для примера, для того, чтобы урок был настоящим, предметным, давайте разговаривать уже всерьез. Ущерб стройке нанесен, и не только материальный, но и моральный. Давайте передадим дело в суд…
Фархутдинов. В товарищеский?
Сухоруков. В народный. Они люди взрослые, их деревянным пистолетом не испугаешь. А может быть, вы все-таки против досрочной сдачи турбины, против ударных темпов? Или, по-вашему, турбина — это липа?
Чуканов. Дайте вы человеку сказать.
Саша. Но трансформатор же липовый!
Сухоруков. Я не только даю, я прошу товарища Галанина высказаться. Ну так как? Вы, инженер и ответственный работник, что-нибудь имеете против нашей производственной политики?
Виктор (медленно). Я считаю, что воскресник… то есть я считаю, но поскольку экскаватор действительно был нужен…
Саша. А трансформатор?
Виктор молчит.
Сухоруков. Ну, значит, меня ввели в заблуждение… Пусть простит товарищ Галанин мою резкость… А вообще, товарищи, не плохо бы в перспективе запланировать специальное заседание. Может быть, даже расширенное, совместно с парторганизацией и комсомолом. Против настоящей липы, против приписок. Этим ведь грешат у нас и бригадиры, и мастера. Да тот же Малышев, как отметил в своей статье товарищ Гиковатый, Неплохо бы провести такое мероприятие… Ну ладно, у меня все. У тебя все, Ахат Фархутдиныч?
Фархутдинов. Да вроде все. Побежали! У кого ключ от телевизора?
Девушка-активистка. У меня. (Передает Красюку ключ.)
Гиковатый. Ни пуха ни пера. (Смотрит на часы.) Уже семнадцать минут играют…
Красюк. К черту! Ох, чувствую: расхлопает «Торпедо» «Спартака»…
Галанин (Сухорукову). А все-таки вы поступили… бессовестно. Вы… Вы…
Сухоруков. А вы? Если бы ты был моим сыном, я бы удавился.
Чуканов. А мэни нэ сэ ясно. Мэни треба разобраться.
Красюк. Опять разобраться? Суд разберется. Наш советский народный суд…
Чуканов. Правильно, советский народный. Но мэни треба понимать намерения. Якэ было намерение…
Красюк. А меня интересует результат. Добрыми намерениями вымощена дорога в ад.
Костя. А плохими намерениями — в рай? Да? В рай? А насчет трансформатора? Почему не дали Саше сказать про этот трансформатор, из-за которого наша турбина… Вот Галанин разобрался. Давай, Витя.
Сухоруков. Я не знаю, в чем там разобрался товарищ Галанин. Но он особенно неприглядно выглядит в этой истории. И с ним, я считаю, должен быть особый разговор. Потому что инженер, коммунист, руководитель. И тоже, понимаете… Да, товарищи, с трансформатором возможна некоторая задержка. Первый уникальный экземпляр, победа конструкторской мысли… И использовать трудности роста для демагогии. Залезать в каждую щель, где сложно, и спекулировать. Это знаете что?
Красюк (чуть не плачет). Время же, товарищи! Нельзя же так.
Сухоруков. Ничего, тут серьезное дело. Так как, товарищ Галанин? Вы, кажется, хотели выступить, сделать сенсационное сообщение?
Виктор (с трудом подбирая слова). Нет, не хотел… Я просто испытывал… недоумение… В связи с тем, что вот мы устроили такую гонку…
Сухоруков. Гонку?
Виктор. То есть взяли такой темп, в то время как оказалось, что трансформатор…
Сухоруков подходит к Саше, одиноко сидящему в другом конце стола, наверно и не слышавшему ни его слов, ни галанинских, треплет его по плечу, заставляет поднять голову.
Сухоруков. Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?
Саша. Вы же врали им! В глаза! Н-ненавижу! (Вырывается.)
Сухоруков (грустно). Ну что ты, Саша… Я — имей в виду — борец за то же дело, что и ты. Только я умный борец. А ты дурак. И щенок…
Саша. Нет, вы за другое борец! Совсем за другое! Вы за себя борец! За существование (Орет.) Пламенный борец за существование!
Сухоруков (с жалостью, почти нежно). Ну что? Что? Тебе мало? (Опускается в кресло и сидит — задумчивый, опустошенный, разбитый.)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Комната Виктора и Сурена. Полутьма. На стене тот же портрет, но в зеленом веночке. Плакаты: «Имениннику слава!» и «25 лет на посту». Виктор сидит в одиночестве за праздничным столом, перед ним раскупоренная бутылка. Настойчивый звонок междугородной.
