Человек случайностей - Мердок Айрис
– Ты никогда не сделал шага мне навстречу, даже после того, как я тебе написала. Ответное твое письмо было образцом лицемерия.
– Прости…
– Слава Богу, я могу найти опору в собственном достоинстве, проистекающем из подлинного чувства. И ничего другого мне уже не осталось. Я сомневаюсь, способен ли ты вообще любить.
– О таких вещах не принято говорить.
– Я ухожу. – Она взяла сумочку. – Больше не буду тебя беспокоить. Пришла только для того, чтобы предостеречь тебя. И по-прежнему считаю, что Остин способен на преступление. Способен убить тебя. О своей любви не собиралась говорить. Но раз ты не веришь, то тебе все равно. Прощай.
– Шарлотта, подожди минутку…
Но платье в полоску уже исчезло. Мэтью не успел дойти до коридора, а входная дверь уже захлопнулась.
Он вернулся в гостиную. Выщербленная ваза эпохи Сун белела на каминной полке. Мэтью взял ее в руки и глянул в бездонную глубину. И снова перед ним возникла сцена на площади: кучка неуклюжих людей, прохожий, вдруг повернувший к ним, спасительные рукопожатия, вытоптанный снег и пустота на том месте, откуда их забрала милиция.
* * *– Это была всего лишь случайность, – сказала Мэвис.
Они пили чай в гостиной.
– Господи, меня все это преследует ночами, – пожаловался Остин.
– Да. Возьми еще пирожное.
– Я считаю себя виноватым.
– И совершенно зря.
– Мне кажется… некоторые… думают, что я обвиняю всех, кроме себя, но они ошибаются.
– В случайности некого винить.
– Все верно, но кто знает, какая цепь причин и следствий превращается в итоге в чью-то вину? Увы, даже самый малый проступок в конце концов заканчивается чьим-то самоубийством, убийством или того хуже.
– Может быть. Такие мысли я доверяла Богу, пока в него верила.
– А сейчас…
– Сейчас уже ничего нельзя поделать. Будем стараться жить обычной жизнью. Мы не в силах распутать сеть.
– Но это же ужасно!
– Никак не могу понять, в чем ты себя обвиняешь.
– Я хвастался. А он был такой толстый, ты не поверишь…
– Толстый?
– Да, уже тогда. Я был ловчее, а он боялся слезть с горы. А озеро внизу было такое красивое, ярко-синее посреди золотистых скал, а день был жаркий. Я спустился к воде и ходил там, разбрызгивая воду, будто насмехался над ним, а он потел там, наверху. Наверное, ему было очень обидно. Но я и хотел обидеть.
– А потом…
– Потом я разделся и нырнул в воду. Как сейчас помню. День настолько жаркий, что тело в холодной воде не успевает остыть и на коже возникает как бы серебристая пленочка. Удивительно. Это были, наверное, последние счастливые минуты в моей жизни.
– Наверняка нет. А что было потом?..
– Мне казалось, что он спустится следом за мной. Из зависти спустится. Я видел, как он там мечется, пробует нащупать безопасный спуск, но все равно не решается. Я оделся и начал взбираться, и тогда он начал бросать в меня камни, и я упал…
– Извини, Остин. Ты уверен, что он начал бросать камни? Может, ты сам их как-то сдвинул?
– По крайней мере один камень точно бросил… но все это не важно… я не помню.
– Нет, это же очень важно. Ведь ты говоришь, что всю жизнь винишь его в том случае. Но если на самом деле он не бросал…
– Он смеялся…
– До того, как ты упал.
– Мне было трудно, он видел и потешался.
– Не вижу в этом ничего дурного. Ты говорил, что раньше сам над ним смеялся…
– Он бросил, я уверен… впрочем, не важно… подняться на гору куда трудней, чем спуститься… мне стало страшно… и в эту минуту лавина камней поехала на меня… лавина… я потерял равновесие… и оказался внизу…
Остин, раньше сидевший прямо, уставившись в стенку, вдруг резко отодвинул чашку и открыл рот, будто ему не хватало воздуха. Голова упала, он тяжело дышал, опершись лбом на ладонь, после чего как бы сполз с кресла на ковер. Задыхаясь, толкнул снизу оконную раму.
Истерика, поняла Мэвис, сейчас завизжит. Она побежала к двери, но вернулась и стала внимательно смотреть на Остина. Гримаса искривила его лицо, дышал он с трудом, хрипло. И тут она заметила, что он пытается улыбнуться.
– Прости, – выдавил Остин. – Это из-за пыльцы.
– Что?
– Пыльца. Астма. Сейчас приму таблетку. В саду пыльца. Свежий воздух поможет. Когда приступ, в любой комнате кажется душно. Зрелище неприятное, кажется, что умираю.
– Принести воды?
– Молока… полную чашку… спасибо… молоко помогает… не знаю… может, всего лишь внушение…
Она смотрела, как Остин сидит на полу и жадно пьет молоко из огромной фарфоровой чашки. Ей тоже стало трудно дышать. Остин улыбался, почти задорно. Золотистые волосы растрепаны, лицо почти без морщин, приятно загорелое. Очки он снял еще раньше. Прямо герой-любовник из кино. Подобрав платье, она опустилась перед ним на корточки.
– Тебе уже лучше?
– Лучше. Напугал тебя, извини.
– Ничего.
– На чем я остановился? А. Тогда все и случилось. Раздробил себе запястье… Упал на вытянутую руку, гляди… и повредил, с тех пор в ладони мелкие косточки; редкий случай… рука лишилась подвижности… потом долго не мог писать… пока не научился левой… и тогда же, именно тогда для меня все закончилось.
– Глупости. Ты сильный, и у тебя есть воля.
– Да, я вынужден был держаться… для этого именно мне нужна была воля… в этом заключалось мое усилие… потому что я жил всегда в шаге от катастрофы.
– Во всяком случае, он не виноват. Даже если бросал камни. Ведь он не хотел тебя искалечить. Ты даже не уверен, бросал ли он вообще.
– Не бросал, так каким-нибудь другим способом сделал бы то же самое… но сейчас все прошло…
– Ты что-то не то говоришь. Так нельзя.
– Ясность в подробностях не обязательна. Главное – суть.
– Но если подробности так сомнительны, то и все прочее может существовать лишь в твоем воображении.
– Чем воображение хуже фактов?
– Воображение истинно только для тебя, и нельзя, исходя из него, обвинять другого человека. Есть ведь разница между совершением ужасного поступка и представлением о его совершении!
– И все равно кто-то виноват. Воображение подсказывает, где правда. Его подсказке можно доверять.
– Но это же настоящее безумие!
– Нет, нет. У меня слишком много доказательств. Посмотри на мою бедную руку. Я ничего не придумал. Негнущаяся, как доска. Пальцы не соединяются. Неудивительно, что люди меня избегают. Пальцы, как когти, словно я черт, а не человек.
– Я не вижу ничего такого…
– Но все равно и тебе бросается в глаза.
– Да, но только потому, что… я тебя знаю.
– Странно, что при этом женщины мною не брезгуют. Скорее наоборот.
– Ты пробовал лечить?
– В самом начале – да. Но потом бросил. Безнадежное дело.
– Можно бы еще раз попробовать. Ведь медицина не стоит на месте. Дай посмотрю.
Остин вытянул правую руку, открыв истрепанную грязную манжету. Мэвис взяла его ладонь. Концы пальцев были красными и опухшими от постоянного обгрызания ногтей. Она притронулась к неподвижным пальцам.
– Больно?
– Нет.
– Мне кажется, в них есть подвижность. Тебе обязательно надо показаться специалисту. Я расспрошу знакомых.
Она осторожно массировала пальцами его ладонь, двигала ее в разные стороны.
– Странно, – произнес он.
– Что?
– Ни одна женщина не… не делала такого… с моей рукой.
* * *«Прелестный домик без мебели. Тихая местность. На границе Сассекса и Сэррея. Подходит для художника или артиста».
– Как ты на это смотришь, дорогая? – прочтя очередное объявление, спросила Митци.
– Смотрю скептически. Мне не нравится формулировка «Подходит для художника или артиста».
– Почему?
– Потому что означает сырость, дырявую крышу и отсутствие нормальной кухни.
– Но крышу можно починить и с сыростью справиться. Кроме того, дом недорогой… А вот еще одно. Звучит заманчиво. «Продам старую мельницу. Колесо действует. В пруду водится форель».
