Эдуард Тополь - Любожид

– Может, у них нету? – сказал Степняк, полусидя на пыльном подоконнике лестничной площадки. За окном была все та же вокзальная площадь с еврейским табором.

– Да ладно! Ты шо?! – воскликнул Коваль. – Шоб у жидов денег не було? Я тут шесть месяцев роблю, еще случая не було, шоб кто-то не заплатил! Сидят одну ночь, другую, а опосля видят, шо за так их очередь никогда не дойдет, и находят гроши. У крайнем случае бегут на телеграф и своим сродственникам звонят, шоб те им «молнией» прислали. Не, это ш жиды! Ты б видел, какие они вещи вывозят! Особенно с Кавказа. За Среднюю Азию я не говорю – те одни казаны везут, шоб баранину варить. Как цыгане – по десять детей и кастрюли. Но с Кавказу! На грузовой таможне как их контейнера начинают проверять – там такая мебель, как у музее! Ну, канешно, грузчики там свое дело знают. Выкинут из контейнера усе так, шо хозяин на себе волосы рвет – умора смотреть! Он уже сколько хочешь заплатит, только шоб ему гарнитур не разбили! Или пианино. А тогда они начинают обратно у контейнер складывать, а оно, канешно, не влезает. Пианино не влезает, диван не влезает – ну, цирк! Мастера! Тут он опять сотенные им отстегивает, шоб оно улезло. Говорят, десять кусков надо дать, шоб на эту работу попасть. И за месяц можно их обратно взять. Но я с армии, у меня таких грошей нету.

– Ладно, на, ополовинь! – Степняк передал Ковалю бутылку, в которой было еще граммов сто пятьдесят, тот ногтем отметил половину, сказал «Будем здоровы!» и прямо из горлышка выпил точно свою долю, а остальное вернул Степняку.

– А перед посадкой, на личном досмотре тоже берут? – осторожно спросил Степняк, отирая ладонью горлышко бутылки.

– Кто? – не понял Коваль.

– Ну, я имею в виду: чтобы в список на досмотр попасть, нужно четыре сотни кинуть. Так?

– Так.

– А может мой скокарь кому-нибудь тыщу кинуть, чтобы мимо списка пройти?

– Нет, не может! – уверенно сказал Коваль.

– А пять тыщ?

– Нет. Еще больше наколется!

– Почему ты так уверен? За дружбу! – И Степняк, откинув голову, запрокинул над ней бутылку и вылил водку прямо себе в горло.

– Силен! – восхитился Коваль.

– Почему ж наколется? – снова спросил Степняк, утирая рот рукой. – Даст таможне десять кусков и пройдет служебным ходом, а? Без списка. А я его буду тут на площади ловить до второго пришествия. А?

– Во-первых, я ж тебе сказал, что он ни до одного начальника напрямую дойти не может. Потому что никто из них сам в свои руки и рубля у жидов не берет…

– Брезгуют, что ли?

– Та нет! При чем тут брезгуют? Они деньгами не брезгуют, ты шо! Но они свое место знаешь как блюдут? Ни за десять тысяч, ни за сто подставляться не будут. Мало ли провокаций может быть? Нет, деньги берут тока грузчики и, само собой, усе несут начальству, себе только четвертую часть оставляют. А если кто начнет им такие бабки совать, как пять или там десять кусков и только шоб мимо списка нырнуть, – так это только на себя внимание тянуть. Но я тебе скажу, шо он может сделать, чтоб быстрей пропихнуться. Это да. – Ковалю даже самому понравилась его идея. – Да, – повторил он. – Действительно! Видишь вон ту очередь на сверхлимитный багаж? Это, я тебе скажу, после грузовой таможни второе золотое дно. А то и первое. Потому что с собой в вагон люди что берут? Барахло: какую-то одежду на сутки до Вены, бутерброды, пеленки детские, зубной порошок и постельное белье. Правильно? А самое ценное сдают в грузовой вагон. И там в чемоданах такие вещи бывают – ты таких не только не носил, а не видел! Музейные картины, вазы, фарфор китайский, шубы из норки. Жиды ж! Они знают, куда свои деньги тратить. Наш Ваня на шо тратит? На водку, канешно. А жиды ж не пьют…

– Слушай, ты не закосел? – спросил Степняк, потому что его новый приятель стал явно многословен.

– Та ты шо! – обиделся тот.

– Смотри мне! – предупредил Степняк. – А то скажут, шо я из Краснодара приехал брестскую милицию разлагать…

– Да я не милиция, ты шо! – снова обиделся Коваль. – Я – КГБ!

– А мне без разницы, – отмахнулся Степняк и вытащил из внутреннего кармана пальто запечатанную чекушку. – Осилим?

– Спрашиваешь! Жаль, закусона никакого нет!…

– Это ж почему нет? – сказал Степняк и вытащил из второго внутреннего кармана завернутый в тряпицу и полиэтилен кусок киевской колбасы. – Я ж с Краснодара все-таки, жена завернула. А ты небось холостой еще?

– Ну! – подтвердил Коваль.

– И как? Присмотрел тут себе жидовочку? Среди них, знаешь, тоже бывают…

– А то ж! – хмельно хохотнул Коваль. – Тут такие бывают – на морозе стоишь, и то член вскакивает! От одного вида!

– И пробовал? – Степняк ловко снял фольговую пробочку с бутылки.

– Я – нет, – честно признался Коваль. – Мне откуда обломится? За что? А грузчики пытаются. Но это ж жидовки – она с себя последнее кольцо снимет, а не даст!

– Да! – словно бы вспомнил Степняк и отломил Ковалю кусок колбасы. – Так что ты говорил насчет сверхлимитных чемоданов?

– А, действительно! – вспомнил хмельной Коваль. – А то я говорил, что когда тут появляется такой карась с дорогим барахлом, так он за каждый свой чемодан так дрожит, что и по тыще и по две платит за штуку. Только шоб ему норковые шубы не вспарывали и фарфор не разбили. И сколько у него чемоданов, столько тыщ с него и берут, это как минимум! Ну, и сам понимаешь, за такие бабки к нему отношение особое. Его могут и вне очереди на посадку пустить…

– Мимо списка? – быстро спросил Степняк, протягивая Ковалю чекушку водки.

– Нет. Мимо списка – нет. Список же в Москву идет – кто через таможню прошел. А без очереди. Пропустят без очереди и потом в список впишут, при посадке. А ты тут будешь стоять, а твой скокарь со своим барахлом тю-тю и поедет! Правда, барахла там уже будет – дай Бог половина, хотя все чемоданы при нем и пломбами и сургучом опечатают. Понял? Он им платит, штоб они усе аккуратно сложили, не попортили. А они и сами аккуратно – им же потом вытаскивать чего получше. Дошло?

Но Степняк уже потерял интерес к этой теме.

– Ты пей, Артур, – сказал он. – А то мне стоять тут скучно.

И только когда допили бутылку и Коваль, захмелев окончательно, сел на ступеньки холодной лестницы, обхватив голову руками, Степняк спросил как бы между прочим:

– А ты это… Ты на сегодня «раскладку» получал? Может, все-таки они уже впечатали туда моего скокаря, успели? Глянь. Рыжий, сорок восемь лет, глаза карие…

Коваль, качнувшись, сунул руку во внутренний карман пальто, вытащил несколько машинописных страниц, скрепленных железной скрепкой, и молча протянул Степняку.

Степняк взял листки и жадно просмотрел их. Это был список преступников, разыскиваемых всесоюзным уголовным розыском. Каждая фамилия сопровождалась фотографией или подробным словесным портретом.

Ни Василия Степняка, ни его жены Фаины в списке не было.

Степняк понял, что у него есть еще сутки – до выдачи агентам КГБ и милиции следующей «раскладки».

Глава 23

В ночном Бресте

Низвергнутые с высокого положения, пребываем в изгнании и ничего не можем отвечать говорящим нам: «У каждого народа есть царство, а у вас нет на земле и следа (вашего царства)».

– Вы представляете, что такое собраться за восемь дней? Главное, нужно со всех прокатных бюро принести им справки, что я там ничего не должен. Но это ж Минск, вы представляете – два миллиона население! 28 прокатных пунктов по всему городу. А я инвалид войны и после инфаркта. То есть, я вам скажу между нами, это, конечно, наша вина, еврейская. Брали, понимаете, перед самым отъездом радиоприемник или велосипед напрокат, совали в багаж – поехал он со всеми делами в Израиль! Так несколько приемников и уехало или телевизоров – я знаю? А им же в ГБ много не надо. Им только дай зацепку! Ага, жиды, теперь мы вам дадим перцу! Гоните справки из всех прокатных пунктов! А у меня восемь дней на сборы, и это после трех лет отказа! Три года я в отказе сидел, и спрашивается: на хера я им нужен? Ну, я был завклубом. И что? Ну какая секретность у клубного работника? Отказали! И не один раз – шесть! Но я все-таки думал, что дадут же на сборы месяц! У нас в Минске всем дают тридцать дней, а я еще инвалид войны. И они официально тоже дали мне тридцать дней. Но они меня не вызывали. А вызвали, когда уже осталось два дня. Тогда они меня вызвали и говорят: вы почему не являетесь за вашим разрешением? Я говорю: а как я могу знать, что вы мне дали разрешение? Они говорят: а мы вам писали. Ну врут, конечно! Чтобы на почте пропала открытка из МВД – такого не бывает, вы ж понимаете. Просто у них на меня вот такой зуб! Потому что я в отказе тихо не сидел, нет! У нас в Минске была группа активистов-сионистов во главе с полковниками Давидовичем и Овсишером. Про Давидовича вы, конечно, слыхали – герой войны, командир полка и написал книгу «Отпусти народ мой!», ее по «Голосу Израиля» все время читают. Ну, ему за это – что вы! Звания лишили, пенсии лишили, от поликлиники открепили. У него инфаркт – «Скорая помощь» отказывается везти, такой у них приказ. Такси надо вызывать. За четыре года у него пять инфарктов, но он все равно такое им устраивал! Он и Овсищер! Овсищер, между прочим, был во время войны командиром авиационного полка, летчик-истребитель, и к самому Паулюсу летал нашим парламентером от Ставки Верховного Главнокомандования! Можете себе представить! Вот таких ребят эти идиоты посадили в отказ! Ну? Так они этим антисемитам такие фокусы устраивали – ой-ой-ой! Ничего не спускали! Как антисемитская книга – протест! Сто подписей, двести подписей, пятьсот подписей собирали! Вот эта книга была – «Осторожно: сионизм», помните? Протест! «Проповедь расизма и разжигание национальной вражды». Письмо в ООН, Брежневу и американскому конгрессу. Я тоже подписал. Сначала я боялся, честно говоря, думаю: ну как можно вот так, открыто? А потом втянулся, знаете. Думаю: а, ладно! Если я с фашистами за Россию воевал, в девятнадцать лет уже батальоном командовал, то с КГБ за Израиль тем более повоюю, правильно? И между прочим, все западные газеты наше письмо напечатали. Шум, скандал – КГБ Давидовичу и Овсищеру телефоны отключили…