Эдуард Тополь - Новая Россия в постели
Конечно, это была моя победа, и потом, когда мы это обсуждали, Мартин сказал, что он не переваривает женщин, которые так неэмоционально откликаются на его ласки. Но тогда… Тогда дело стало принимать уже комический оборот. Мартин подлез ко мне и стал ласкать меня. Я говорю: «Нет уж, ты займись Зиной, потому что сегодня я физически не могу заниматься любовью. А заниматься с тобой оральным сексом — это значит ее оставить в покое. Но зачем же так обижать девочку?» Он говорит: «Да не нужна она мне!» А я отыгрываюсь: «Как это не нужна? А кто меня из Подгорска вызвал, чтобы обеспечить тебе эту пышную задницу? Кто вокруг нее козлами прыгал? Разве не ты и Савельев?» Он говорит: «Я тебя прошу: помоги мне!» А для меня желание мужчины — закон. Тем более — любимого мужчины. И вот я начинаю заниматься сразу двумя — руками ласкаю Зину, а ртом возбуждаю Мартина. И испытываю приступы смеха. А потом говорю: «Все, дорогой, ты уже возбужден, давай заканчивай это дело без меня». И ушла на свою кровать в надежде, что у них будет половой акт, а я посмотрю на него и таким образом поучаствую в происходящем.
Но не тут-то было! Он перевернул ее на спину, она не сопротивлялась перевороту. Просто перевернул силой, и она перевернулась, как куль. Было бы у него больше силы, она бы, наверно, покатилась с кровати. И дальше — потрясающе смешная картина, когда человек пытается обманывать сам себя. Она лежит ровненько, раскинув свои великолепные груди. Красивая, такое божественное тело в лунном свете. Грудь у нее, конечно, сногсшибательная. Даже больше, чем мне нужно для моих сексуальных фантазий. И форма не безупречна, но красива. Особенно когда она лежит. Это некое произведение искусства. И около нее Мартин, тоже весьма впечатляющий и дрожащий от возбуждения, которое я ему обеспечила. Он уже нагибается к ней. Ноги на месте, а все тело уже в полете, оно тянется к ней, и. луна четко выделяет его нижний профиль. Природа, надо признать, одарила его некоторыми возможностями, вполне сравнимыми с теми, которые изображены на фресках в Помпеях. Может быть, у него не очень богатая сексуальная фантазия, но над этим можно поработать, это можно развить, и тогда он действительно мог бы стать гениальным любовником. И вот она, Зина. Мартин прильнул к ней и пытается завершить эту пьесу неким подобием полового акта, слиянием тела с телом. И тут я вижу такое грубое несоответствие слов и дела. Эта Зинка вдруг, словно проснувшись, кричит: «Ой, мамочки, нет!» И тут же раздвигает ноги. Я, как психолог, могу вам сказать, что жесты первичны. Вторичны слова. А для восприятия иностранцем — тем более. Мартин в состоянии возбуждения просто не слышит русских слов. И я всегда просила его во время секса разговаривать по-английски. Меня это безумно возбуждает. Этот низкий английский говорок, такое импортное бормотание — это просто чудесно. И естественно, он ни черта не слышит про ее мамочку, он видит ее гостеприимно распахнувшиеся ноги, и его тело реагирует на это однозначно, он пытается в нее войти. А она стала кричать: «Нет! Я не хочу! У меня опасные дни! Не надо! Не смей!» И несчастный Мартин засуетился. Он то в нее, то из нее, у него же воспитание нерусское. Тут что-то невероятное стало происходить, она заорала: «Ты в меня кончил!» Он сказал: «Нет, что ты! Смотри, у меня еще все на взводе!» Но она вскочила. Хотя, понятное дело, он еще никуда не кончил, он еще был безумно возбужден. Причем — на грани не только сексуального взрыва и извержения, но и злости, обиды. А она вскочила и убежала в душ. Он подошел ко мне. И естественно, я, как мусорное ведро для слива всяких неудач, опять занимаюсь с ним оральным сексом. Чтобы он если уж не морально, то хотя бы физически разрядился. Потому что — я знала, да и он потом говорил — его оскорбило такое пренебрежительное отношение Зинки к его сперме. Ведь я-то отношусь к мужской сперме, как к удовольствию, и Мартин к этому привык. Конечно, если мне не нравится мужчина, не нравится запах его тела, я не могу заниматься с ним оральным сексом. Но сперма любимого мужчины, даже любимого на одну ночь, — это вкусно. Она погружается в меня, она меняет вкус на этом пути… — нет, я никогда не выплевывала сперму, я всегда глотаю ее. В ту ночь ее было очень много. Но я не почувствовала ее вкуса…
А Зинка вернулась из душа очень недовольная, хотя уж ей-то с чего быть недовольной? Иными словами, все закончилось очень бездарно — и для нее, и для меня, и для Мартина. И если бы мы сразу после этого уснули, то, пожалуй, утром пришлось бы разъезжаться. Но, слава Богу, У Мартина хватило сил и такта как-то заговорить о происшедшем, я уж не помню, что он там говорил, то ли успокаивал, то ли смеялся, но у меня было ощущение, что он все-таки разрядил ситуацию. И наутро у меня было потрясающее общение с Мартином. Мы поговорили о нем, поговорили о нас. Мне показалось, что какие-то вещи мы для себя решили, хотя, как потом оказалось, это была чистейшей воды иллюзия. И на следующий день мы поехали вдвоем — гуляли, занимались любовью на пляже, прыгали на батутах, катались на водных лыжах…
А Зинка лежала на пляже под зонтиком, читала какой-то роман и обижалась, что мы с ней не общаемся. Хотя к вечеру Мартин снова проникся к ней симпатией. И все ушло — он опять стал тянуться к ней, его влекли ее тело, ее грудь, ее неизбытая девственность. И я уже ничего не могла с этим поделать — моя победа стала моим поражением. Я вернулась в Москву, вся разбитая и замызганная, а не отдохнувшая. Я нашла комнату и ушла от него. Я поняла, что — все, я больше видеть его не могу. Но подсознательно я, наверно, искала кого-то на него похожего. Боже мой, у меня были разные! И богатые, и бедные, и молодые, и старые. И красивые, и некрасивые. И сильные, и слабые. Если человек восемь соединить, то, возможно, получился бы тот, кого я искала. Я поняла, что нет, не могу найти, не получается. Но зато я похудела, устроилась на работу, стала зарабатывать. У меня появились интересные пациенты, своя практика. Небольшая, конечно, но результативная. Я лечила неврозы, энкопрез и фригидность, я мирила семьи, возвращала детей к родителям…
Вы, Николай Николаевич, спросите, зачем я все это рассказываю, какое это имеет отношение к моей сексуальной биографии? Отвечаю. Во-первых, я хочу вам показать, что я не какая-то сексуальная маньячка, а нормальный и, наверно, даже полезный член общества. Правда, я не могу сказать, что я спасла сотни семей и детей, но если мои успехи исчисляются в пределах двух-трех дюжин, то только потому, что я уже не успеваю сделать что-то еще. А во-вторых, мне просто необходимо как-то заполнить время, как-то вытянуть свою жизнь хотя бы до утра, до вашего появления. И не спать! Не спать! Если я усну, я уже не проснусь, я это знаю, чувствую. И потому вот вам еще одна страница моей биографии — про секс и про «Кубок Кремля».
Такого острого желания, как Стас, у меня не вызывал никто. Хотя я видела его всего двадцать минут, да и то в метро, но уже готова была заниматься с ним любовью. А это октябрь, было холодно. Я была в пиджачке, брюки в обтяжку, туфли на каблуках. Я ехала к подруге в Троицк заниматься любовью втроем. И вдруг — такое со мной было я уж не помню когда. Он стоит — такая лапочка, с меня, может быть, ростом или даже пониже. Как подросток. Ботинки на платформе, какие-то джинсы со строчками. Так подростки одеваются, я на них в жизни внимания не обращала. А тут… Я снимаю пиджак, под ним у меня черная декольтированная и обтягивающая кофточка, плечи открыты, все это слегка вызывающе, я была в кураже. Все мужики, а там их много — раз, и на меня пялятся. И он — такой маленький, стоит и рюкзак держит, в руке горсть орешков. Я смотрю на него в упор, а он отворачивается, и у него румянец. Ой, думаю, класс какой! Тут моя остановка — «Теплый Стан». Все выходят, и он тоже. И я понимаю, что, если он сейчас не снимется, я просто разрыдаюсь. Упаду и скажу: не уходи! Выходим из метро, я смотрю — он пошел за мной. Но он бы никогда не осмелился ко мне подойти, у него самооценка достаточно низкая. Я его просто сама сняла, сама с ним заговорила. Он шел за мной, нес свой рюкзак и щелкал орешки. Я говорю: может, ты меня угостишь? И сама с ним знакомлюсь. Он еще чего-то рыпался от меня вырваться: у меня, говорит, орешки кончились. Но от меня не вырвешься. Кроме Мартина, не было мужчины, который бы от меня вырвался. Я думаю: Господи, да я тебе сама куплю эти орехи! Он — тыр-пыр, мне туда. Я говорю: и мне туда. Хотя на самом деле мне совсем в другую сторону, мне на автобус. В общем, ему деться некуда, и мы с ним пошли. Через полчаса мы уже сидели на каком-то бревнышке около музея динозавров. Хотя я опаздывала, меня у подруги ждали к семи. А я не могу с ним расстаться, я к нему привязалась бешено. Какое-то просто звериное ощущение близости, как будто я его знаю тысячу лет. Воплощение моего сына, черт-те знает что! Мы с ним сидим, взявшись за руки. Я понимаю, что ему некуда меня привести. И мы с ним пошли куда-то в лес, я на своих безумных каблуках. Куда мы? Уже темно, время позднее, у меня все ноги в глине, я хочу в туалет. А я хоть и не дворянка по натуре, но у меня есть принципы. Я не могу, чтобы у меня была обувь грязная. Я не могу пописать на улице. Не могу я. Любовью заниматься могу, а пописать нет. И тут он говорит: ты не переживай, сейчас мы с тобой это сделаем. Вернулись от леса, пошли за какой-то угол, и это не воспринималось как пошлость. Это воспринималось как дар Божий. Мы с ним целовались. У меня было ощущение, что он гораздо лучше знает мои губы, чем я сама. Такое бывает раз в жизни. Потом я все-таки от него отлепляюсь, поскольку меня уже два часа ждут в Троицке. Мы идем к автобусной остановке, появляется автобус, я хочу уехать, опять обнимаю его и понимаю, что уехать я не могу. И уже восемь автобусов проехало с периодичностью в десять минут. А я все не могу с ним расстаться, это как гипноз. И мы пошли за кинотеатр, который называется «Аврора». Он стал раздеваться, снял с себя свитер, бросил на землю. И я тоже раздеваюсь. Причем я же не знаю его никак. И я не пила нисколечко. Только понимаю, что холодно. Если бы не холод, мы бы занимались любовью в овраге около «Авроры». А тут я как проснулась. Я говорю: прости, но тут грязь, я тут не лягу. Мы стали одеваться, он понес какой-то абсурд, предлагает мне выйти за него замуж. А я понимаю, что у меня туфли дорогие, лакированные пропадают в этой грязи и вообще уже двенадцать, автобусы уже не ходят, к подруге я не попадаю. Нужно ехать домой. Он приглашает меня к себе, мол, это тут рядом. Я говорю: я к тебе не пойду, у тебя там мама-папа. И вообще я уже устала от чувствований. То есть стали какие-то разумные вещи во мне проявляться. Ладно, он меня провожает до метро, до поезда и говорит: ты такая роскошная, ты меня бросишь. Плачет и уходит. Я себе говорю: девочка моя, успокойся, поезжай домой, в теплую ванну. И вот поезд, а я вижу: он, этот мальчик, поднимается к выходу. И выходит. И я рванулась за ним! Я бежала, как дура, я сняла туфли. Выскакиваю из метро, а там дождь. Я его догоняю: как ты смел уйти? Он такого не ожидал, он плакал. Я вам клянусь, Николай Николаевич, что это было выше, чем любовь. Я понимала разумом, что он никакой — не Сократ и даже не Мартин. Но он меня отпускает, а я дрожу.
