Алексей Кулаковский - Повести и рассказы
- Почему же ты не спросил у Петрика?..
Дети собрались у старой мельницы. Это было самое любимое место их игр. Вокруг зеленая мурава, а чуть дальше - со всех сторон рожь, густая и высокая, чуть не в два раза выше даже Антося, хоть он в своей компании самый рослый.
Здесь хорошо играть в прятки. Под мельницей можно спрятаться за стояк, прижаться где-нибудь за фундаментом, а то шагов на пять от края залечь во ржи. Антось не очень любит играть в прятки: его быстро находят. Куда он ни спрячется, всё ноги торчат. Поэтому его и зовут длинноногим. Зато если дети начнут бегать вокруг мельницы наперегонки, то никто Антося не опередит. А вот маленький вихрастый Миколка, так этот как спрячется, никто не сможет его найти, пока сам не отзовется, а иной раз хоть и отзовется, не сразу увидишь, где он спрятался.
Любят дети сидеть под мельницей во время грозы. Налетает сердитый ветер, упирается в крылья, свищет сквозь щели и запорашивает пылью глаза. И скрипят и жутко стонут тогда крылья, стояк аж ходуном ходит, кажется, что мельница не выдержит такого напора, взмахнет крыльями, как человек руками, и грохнется об землю плашмя. Тогда становится чуточку страшновато под мельницей, однако и интересно: можно вообразить, что ты летишь на самолете над тайгой, над высокими снежными горами, а может, плывешь на корабле во время шторма...
Потом дождь как зашумит, как шуганет по крыльям... Пыль сразу исчезает, и так легко становится дышать!..
А как только снова выглянет солнышко, хочется побегать по мокрой траве да по лужам, - вода в них теплая-теплая, будто в печке ее нагрели.
Возле мельницы - могилка Петрика. После дождя она как-то красиво свежеет, а от мяты, густым веночком растущей на могилке, идет приятный запах.
Петрик - сын колхозного мельника - был близким дружком Антося и Миколки. При немцах он часто ходил к своему отцу в партизанский отряд - был связным, а Миколка и Антось стали самыми лучшими его помощниками. Они были самыми лучшими, а вообще Петрику помогали и другие, у него был настоящий отряд. И Петрик знал, кто на что больше способен и что кому можно поручить. Антось шибче всех бегает, поэтому ему давались самые срочные задания: что-нибудь быстро передать в отряд, предупредить. А так как было известно, что Миколка лучше всех умеет прятаться, то на его обязанности лежало что-нибудь подсмотреть, подслушать, выследить.
Под мельницей был их штаб. Тогда они собирались здесь будто для игр; играли в жмурки, в прятки, бегали наперегонки, но все это делалось для отвода глаз. У каждого из них было важное дело: незаметно, как бы мимоходом, получали от Петрика задания, докладывали, что успели сделать за минувший день.
Однажды Петрику надо было проследить, когда будет идти из Слуцка в их деревню карательный отряд. Петрик караулил с самого утра. На это дело был собран весь его отряд. И лишь под вечер, когда все уже думали, что немцы в тот день, может, и совсем не появятся, прибежал из своей засады Миколка и сообщил, что за пригорком показался враг.
Петрик мигом взобрался по лестнице на нижнюю площадку, но оттуда ничего не увидел. Тогда он поднялся по цепи на самую верхнюю, куда мешки таскают. Но и оттуда не видно было. Пришлось взобраться на крышу. Встал во весь рост, приложил ладонь к глазам и начал смотреть в сторону Слуцка, туда, за пригорок, где Миколка заметил немцев. Так Петрик простоял, может, с полминуты, потом его ладонь вдруг как-то вздрогнула, рывком опустилась на грудь, - мальчик пошатнулся и полетел вниз.
В ту минуту, когда Антось и Миколка подбежали к Петрику, он еще дышал. Лицо его посинело, из правой стороны груди тоненьким ручейком текла кровь. Сначала он лежал совсем неподвижно, потом вздрогнул, замахал руками, должно быть, что-то хотел сказать, да не мог.
Тогда, с трудом приподнявшись на левый локоть, он тронул Антося за руку и показал ему на лес.
Антось помчался изо всех сил...
* * *
Ночью Петрик умер. Стояла тогда тихая летняя погода, только в самом конце верхнего крыла мельницы слабый ветерок чуть слышно посвистывал в свежих дырочках от пуль.
С тех пор старая мельница стала похожа на огромный памятник на могилке Петрика, с тех пор зеленая мурава у мельницы стала самым заветным и дорогим местом для детей всей деревни.
Ребята принесли сюда венки из красивых полевых цветов и обложили ими всю могилку.
- Не спрашивал же ты у Петрика, - все спорил Миколка, - может, он и не видел Слуцка.
- А вот я сам, - сказал Антось и полез на мельницу. Сначала он, как и некогда Петрик, влез на нижнюю площадку, потом по цепи забрался на верхнюю, а оттуда - на крышу. С высоты могилка Петрика показалась Антосю маленькой, как птичье гнездышко, а далеко-далеко, там, откуда подымается солнце, и в самом деле был виден Слуцк.
1945
Сад
Рассказ
Перевод с белорусского Романа Ерохина.
Целый день Нестор осматривал свой колхоз. Побывал и на гумнах, и на конюшне, посмотрел, как хранится семенное зерно, сходил даже на поле проверил, не погнила ли картошка в земляных буртах. Уже надвигался вечер, когда он зашел в правление. Застань он там кого-нибудь, пожалуй, не сдержался бы, - высказал бы все, что лежало на душе. Может быть, даже и поругался с правленцами, а может, услышал бы от них и такие слова, от которых отлегло бы от сердца. Люди же тут живут и работают, болеет же у них душа за колхозное хозяйство!
Когда Нестор вышел из правления на улицу, он заметил, что навстречу ему кто-то ехал верхом на небольшой куцей лошаденке. На улице было скользко, и неподкованная лошадка старалась выбирать дорожку понадежнее и, как иной раз пьяный человек, норовила держаться поближе к заборам и изгородям. Это, видно, не нравилось седоку, длинные ноги которого цеплялись за лавочки у дворов.
- А, Нестор Селивестрович, - приветливо крикнул всадник и натянул поводья. - Слышал, слышал, что ты уже ревизуешь нас. Ну, рад я, очень рад, поздравляю с возвращением...
Это был счетовод колхоза Игнат Севрук. Он слез с коня, набросил поводья на кол и, подойдя к Нестору, протянул обе руки для пожатия.
- О, у тебя усы! Кажется, до войны их не было?..
- Были и до войны, - добродушно усмехнувшись, ответил Нестор, а про себя подумал: "У Игната всегда на уме чужие усы, свои-то смолоду не растут ни усы, ни борода".
- Ну, как здоровье? Хромаешь, вижу, - продолжал Севрук.
- Хромаю, человече, что сделаешь!
- И то правда, ничего не сделаешь. Покалечила война немало людей... Досталось, брат, и нам тут, так уж досталось, не дай бог ни детям нашим, ни внукам. Ты куда, домой?
- Да вот хожу... Хотел по дороге в сад зайти, но уж смеркается... Придется, пожалуй, завтра проведать своих питомцев. А ты куда ездил на такой коняшке?
- Всюду, брат, нужно поспеть. Своими ногами везде не выбегаешь. Один я, считай... От председателя нашего - ты же знаешь Никифора Хавусту - толку мало. Вот и ездил звать бригадиров сегодня на правление.
Хотел было Нестор спросить у Игната, кто это растащил колхозную солому, почему на гумнах не осталось и горстки хорошего сена. Да разве Севрук ответит что-либо путное?
Может быть, поэтому спросил неожиданно для Игната совсем о другом:
- А зачем это, человече, ты испортил так животное?
Игнат, удивленный таким вопросом, растерялся, потом, глянув на лошаденку, уставился на Нестора:
- Как это испортил? - Сам Игнат уже так привык к куцему хвосту лошадки, что не замечал его и не мог догадаться, о чем говорит Нестор. - Как это испортил? - переспросил он.
- Мало, что заездил, так еще и хвост обкарнал. Летом издохнет она: овод заест.
Когда поздним вечером Нестор пришел в колхозную канцелярию, Севрук говорил о полеводстве. На широком, заляпанном чернилами столе справа и слева от Севрука лежали кучками исписанные бумажки. Одна кучка была больше другой, а он брал из меньшей новую и новую бумажку и, едва глянув на нее, перекладывал на другую сторону, поближе к лампе.
Появление Нестора вызвало у Севрука новую мысль: почему бы не назначить садовода полеводом? Кто знает, сколько времени доказывал бы Севрук целесообразность такого предложения, если бы в канцелярию не вошла старая Федосиха. Ее привел колхозный сторож, чтобы показать правлению свою бдительность, - ведь дошло уж до того, что Севрук как-то позвал его в правление и долго распекал за то, что с гумна растащили всю мякину. В фартуке у Федосихи было пригоршни две какой-то трухи. Сторож, подойдя к столу и обращаясь, главным образом, к Игнату, стал докладывать, что он поймал старуху с этой трухой около гумна, но он уверен, что она была и на гумне, и не раз даже была.
Федосиха клялась, что на гумне она не была, а насобирала у подворотни того-сего - там насыпалось, когда привозили сено да солому, - надо же чем-нибудь кормить корову. Сторож продолжал настаивать на своем. Старуха заплакала, потом, отстранив рукой сторожа, подошла ближе к столу и высыпала на пол, куда падал свет лампы, всю труху.
