Рут Озеки - Моя рыба будет жить
Они отправились погулять в мемориальный сад при погребальном комплексе. Было чудесное утро. Тихоокеанское небо пересекали полосы облачков, но сквозь них пробивалось солнце, и все вокруг было в золотистых сверкающих каплях. Огромные дугласовы ели, любимицы ее матери, окружали сад. Все лиственные деревья сменили краски; желтая и оранжевая осенняя листва светилась на фоне темной хвои. Трава была усыпана яркими опавшими листьями. Они шли по тропинке, огибающей пруд, пока не добрались до места, откуда было видно трубу крематория. Некоторое время они смотрели. Дыма не было, но над трубой стояло марево — оттуда поднимался столб горячего воздуха — все, что оставалось от ее матери. Оливер сказал, что в этой эфирной форме она сможет добраться до Хило с пассатом — практически мгновенно. Рут сказала, что маме бы это понравилось.
Прах они привезли с собой обратно в Уэйлтаун, и Рут поговорила с Дорой, которая, будучи секретарем общины, отвечала также и за кладбище.
— Да где угодно, — ответила Дора. — Просто выберите местечко и выройте яму, но постарайтесь не выкопать кого-нибудь еще.
— Нам много не надо, — сказала Рут. — Только ее прах, и папин тоже. Но мне бы хотелось дерево посадить, если можно. Японский кизил. Они оба любили эти деревья.
— С этим тоже проблем быть не должно, — сказала Дора. — Пока тень не мешает соседям. Поливать только не забывайте.
Маленький кривоватый кизил не слишком вырос за годы, прошедшие со смерти матери, но каждую весну ухитрялся выпустить несколько соцветий, хотя редко кто оказывался рядом, чтобы обратить на это внимание. Ее мать не хотела похорон, и отец тоже. Оба они пережили большинство знакомых, и, поскольку до острова добраться было совсем непросто, вряд ли приходилось рассчитывать, что кто-то из выживших друзей станет посещать их могилы. Но иногда Рут находила рядом с камнем матери увядшую розу или плюшевую игрушку, а это значило, что время от времени кто-то туда заглядывал. Она догадывалась, что розы были от Доры, но плюшевые игрушки стали для нее загадкой, хотя она знала, маме бы это понравилось.
— Надеюсь, вам не слишком тут одиноко, — сказала Рут, в последний раз пройдясь щеткой по камню отца. Она с сомнением оглядела окружавшие ее могилы. Самые старые были в основном просто провалившимися кусками дерна, отмеченными подгнившими деревянными крестами. Могилы с каменными плитами распознать было легче. Один или два камня были выполнены в морской тематике, в память о рыбаках и капитанах судов, погибших в море. Более свежие могилы украшали грубоватые ступы или деревянные тотемные изваяния, вырезанные шаманствующими хиппи. Несколько могил выглядели, будто за ними ухаживают, но большинство пребывало в небрежении. Тут и там лежали как придется старые подношения — раковины и камешки, оплывшие свечи, ловцы снов из макраме. С ветви кедра свисал драный тибетский молитвенный флаг. Одинокое это было место. Мама Рут любила одиночество, она была бы не против, но отец ее был человек общительный.
Рут сунула щетку обратно в рюкзак и вынула маленькую ручную косу, которой дома подрезала высохшую траву. Осмотрела кизиловое деревце. Оно было все таким же кривым, но явно пустилось в рост. На кончиках ветвей завязались почки, и она пообещала себе вернуться сюда весной, чтобы посмотреть, как оно цветет. В местном магазинчике здорового питания она купила благовоний; достав одну палочку из рюкзака, она подожгла ее пластиковой зажигалкой. Воткнув палочку в дерн, она села на землю перед могилами, чтобы… Чтобы что? Она не знала. Земля была еще сырой после дождя. Тоненький завиток дыма поднимался в воздух над палочкой. Небо над головой было синим, в перистых полосках облаков. Она думала о фальшивых похоронах Нао и о настоящих похоронах Дзико и жалела, что не знает какого-нибудь песнопения, чтобы спеть прямо сейчас. Как это там было?.. Ушли, ушли, ушли вовне, пробуждены, ура…
Как-то так.
2
— Японцы очень серьезно относятся к похоронам и поминальным службам, — сказала Рут.
— Твоя мама так к ним не относилась, — ответил Оливер.
Они стояли вместе с Мюриел на открытой террасе; они проводили испытания нового окуляра для наблюдения за птицами, который Оливер заказал для своего айфона. Мюриел надеялась еще раз увидеть джунглевую ворону, а Рут хотела, чтобы Оливер сделал фото, намереваясь послать его вместе с координатами GPS в лабораторию орнитологии университета Корнелл, для их базы гражданских исследований.
— Да, мама была чудачкой. Типичной японкой ее не назовешь.
— Тебя тоже, — он поднял длинный телеобъектив, к которому случайным довеском лепился айфон, и, сканируя ветви дугласовой ели, внимательно изучал экран. Деревья выделялись темным на фоне светлого неба, и у него были сложности с контрастом.
— Знаю, — сказала Рут. — Но я стараюсь. Хорошо было побывать сегодня утром на кладбище. Кизиловое дерево выглядит уже не таким кривобоким.
Он навел камеру на группу кедров.
— Он должен был бы уже хорошо укорениться. Вполне может пережить еще несколько лет небрежения и засухи.
Он стал возиться с объективом, пытаясь найти фокус. Мюриел принесла с собой собственный мощный бинокль. Прислушиваясь к разговору, она сканировала ветви.
— Мне не кажется, что твоя мама была чудачкой, — сказала она. — Мне она правда нравилась. На острове многие ее любили. У нее здесь были друзья, хотя она не всегда могла вспомнить, кто они такие. Жалко, что вы хотя бы скромных поминок не устроили. Если не для нее, так ради всех остальных.
— Да знаю, знаю…
— Ты знала, что Бенуа навещает ее могилу? Приносит ей маленькие игрушки из «Фристора».
Рут примолкла. Бенуа. Ну конечно. Мюриел права, это было жалко. Она поменяла тему.
— На самом деле, это я насчет Нао и Дзико. Японцы исключительно серьезно относятся к мемориальным службам. Дзико умерла в марте, верно? Нао обещала каждый год возвращаться в храм, чтобы помогать. Храм находился на севере Сендай, рядом с побережьем и эпицентром землетрясения. В общем, вопрос в том, находилась ли она там 11 марта в 2011? Мне кажется, факты говорят в пользу этого варианта. Она была там, она знала, что идет волна, схватила несколько пакетов Мудзи и засунула внутрь самое ценное, что у нее было — ее дневник, письма Харуки и часы…
— Какой смысл гадать? — спросил Оливер. — Ты даже еще читать не закончила.
Мюриел опустила бинокль. Остолбенев, она уставилась на Рут.
— Ты не закончила читать?
— Нет, — сказала Рут. — Еще несколько страниц осталось.
Мюриел покачала головой.
— Я тебя не понимаю, — сказала она. — Я бы села и не вставала, пока не прочла бы всю эту чертову штуку с начала и до конца, прежде чем искать подтверждения каким бы то ни было спекуляциям. Я бы дочитала до конца во что бы то ни стало.
Рут разглядывала пушистые облака над головой и думала, как получше на это ответить.
— Ну, — сказала она, — я понимаю, что ты хочешь сказать, но я пыталась соразмерить темп чтения с дневником. Я чувствовала, что это мой долг перед Нао. Мне хотелось читать с той же скоростью, с какой она жила. Теперь это кажется глупым.
Она остановилась, не зная, стоит ли продолжать.
— А еще есть проблема с концом… — сказала она наконец.
— А что случилось с концом?
— В общем-то, ничего. Просто он постоянно… меняется.
— Меняется?
— Отступает, — сказала Рут.
— Интересно, — сказала Мюриел. — Может, попробуешь объяснить?
И Рут попробовала. Она рассказала, как пролистнула страницы до самого конца, чтобы убедиться, что они заполнены, а потом обнаружила, что эти же самые страницы вдруг опустели, как раз когда она собиралась их прочитать. Она взглянула на Оливера в поисках поддержки. Он поднял брови, одновременно пожав плечами.
— Странновато, — сказала Мюриел. — Простите, ребята, за вопрос, но не курили ли вы травку?
— Конечно, нет, — сказала Рут. — Ты же знаешь, травку мы не употребляем.
— Просто хотела убедиться, — сказала Мюриел. Она сидела на рассохшемся шезлонге, который вдруг издал до того зловещий скрип, что Оливер нервно вскинул глаза. Мебель на террасе, как и сама терраса, как и весь дом, если уж на то пошло, была в довольно жалком состоянии, и он все ждал, что истерзанные погодой доски провалятся и кто-то упадет вниз.
— Интересные вещи ты описываешь, — сказала Мюриел, накручивая на палец кончик косы. — Читатель, столкнувшийся с пустой страницей. Это как писательский ступор, только наоборот.
Рут поразмыслила над этим.
— То есть ты имеешь в виду, я, будучи ее читателем, впала в ступор, и поэтому слова исчезли? Мне это не нравится. И потом, в этом нет никакого смысла.
— Трудно сказать. Свобода воли — штука сложная. О чем она писала, когда страницы вдруг стали пустыми?
