Андре Бринк - Сухой белый сезон
— Никуда. Я… — Она походила на загнанное животное. — Я не думала, что ты проснешься.
— Останься, пожалуйста.
Она покачала головой:
— Мне пора. Автобусы уже ходят.
— Я в любой момент отвезу тебя. Куда тебе спешить?
— Я не хотела будить тебя, — сказала она с отчаянием.
— Но почему ты решила уйти?
— Ведь все уже позади. Все кончено.
— Ты прекрасно знаешь, что ничего не кончено. Все только началось.
— Нет, нет. Не надо об этом больше.
— Не бойся, Беа. Ничего не случится. После этой ночи…
Нет. — Гневно прервала она меня. — Пожалуйста, забудь об этом. Нас ничто не связывает. Не начинай все сначала. Все кончено.
Открылась дверь соседней комнаты. Затем из ванной послышался шум воды.
Она испуганно взглянула на меня.
— Кто там?
— Мой друг. Он ночевал у меня. — Я поглядел на нее. — Тот самый Бернард, с которым тебя хотела познакомить тетушка Ринни.
— Я не хочу с ним встречаться.
— Он тебе понравится.
Я не хочу видеть его. Сейчас.
5
Моя близорукость ничуть не лучше, чем комары на ветровом стекле. Пожалуй, даже хуже: в тучах комаров есть просветы, а тут все туманно и смутно. Я знал только, что еду по шоссе, но все детали исчезли. Мои действия определялись памятью и интуицией, а не тем, что на самом деле происходило в каждый отдельный момент. У меня все сильнее и сильнее болела голова.
Каткарт, Куинстаун, Джеймстаун.
По дороге на ферму мы проезжали здесь в темноте, теперь же сияло солнце, лишь изредка закрываемое бегущими облаками, но видел я еще хуже. И, целиком сосредоточившись на дороге, я вдруг испытал странное чувство — словно еду супротив самого себя, супротив своего прошлого. Мне казалось, что если бы я мог видеть яснее, то впереди я непременно разглядел бы себя, едущего на ферму. Порой я замечал, что наклоняюсь вперед и напрягаю глаза, будто действительно ожидаю столкновения с собой.
Понедельник ехал навстречу пятнице. Ничто не было ни отделено друг от друга, ни завершено. Небольшой сдвиг во времени, и я снова оказался бы возле дома, на карнизе которого сидел человек, а из толпы ему истерически кричали: «Прыгай! Прыгай!» И он валился вниз как тюк старой одежды. И Луи подходил ко мне сзади и брал за руку, глядя на меня со скорбью познания в глазах, как и в тот куда более невинный день возле плавательного бассейна. Легкий сдвиг, и маленькая девочка опять будет скакать на мостовой, и ее платье задерется. И это видишь, не глядя. Я словно начал всю пленку прокручивать заново, несмотря на жгучее желание забыть обо всем.
Казалось, я был на обратном пути к своему прошлому: к Чарли, идущему к воротам во главе разъяренной толпы, к Чарли, разбивавшему кирпичом ветровое стекло моей машины. К мужской вечеринке с извивающейся стриптизеркой. К изысканному суаре у профессора Пинара: «Избранные стихотворения», кулинарная эстетика его супруги и изречения Старого Козла. К преподобному Клуте на бурой скамье в участке. К скандалу на заднем дворе моего дома, к человеку, заталкиваемому в полицейский фургон, к чернокожей женщине («Но, баас, это мой муж»), а за ней открытая дверь комнаты для прислуги с железной кроватью, поставленной на кирпичи.
И конечно, к Бернарду. Его белокурые волосы и загорелая спина в каноэ, с головокружительной быстротой проскальзывавшем мимо скал по самому краю опасного водоворота. (И к Элизе, неделю спустя потерявшей ребенка. «Никаких органических нарушений, — сказал доктор, — просто нервное перенапряжение. В следующий раз, господин Мейнхардт, постарайтесь быть при ней во время первых месяцев. Ее страшно угнетает одиночество». Но, господи, не меня же за это упрекать! На поездке настоял Бернард.)
И к Бернарду на ферме. К плотине в тот воскресный полдень. Колени Элизы, упершиеся мне в грудь, ее рот, полный зерен граната. И годы спустя поздней ночью в полутемной комнате женщина, протянувшая руку за рюмкой, два лица в профиль, вечное незавершенное мгновение. Мое тело, еще помнящее Марлен, и где-то в глубине души ощущение возникшего отчуждения. Между Элизой и мною, между Бернардом и мною… И далее ко всему даже столь абсурдному, как синий круг, нарисованный вокруг пупка.
Зал суда с деревянными панелями, пыльными шторами и косыми лопастями вентилятора, вращавшимися на стержне. Если бы я стал сейчас просить о помиловании или с нисхождении, я предал бы дело, ибо я верю: то, что я делал, было правильно. Люди, встающие с мест с пением Nkosi sikelel’ iAfrika. Его бледное напряженное лицо, столь не похожее на лицо приземистой старухи, севшей в мою машину на Диагональ-стрит дождливой ночью и вдруг заговорившей его голосом.
Беа привела меня на Диагональ-стрит в свой день рождения в сентябре. Зачем она это сделала? Часто ее поступки казались мне совершенно необъяснимыми. (А зачем Чарли повез меня в Соуэто?)
Узкая странная улочка с тележками для фруктов, груженными бананами, помидорами, поздними апельсинами и ранней клубникой. Чернокожие мальчишки, истошными голосами зазывавшие покупателей. Маленькие грязные лавчонки. Лавки перепродажи, колониальные товары, обломки ушедших миров (бычья упряжь, плетки из слоновьей и носорожьей кожи, горы плетеных кнутов).
— Зачем мы пришли сюда? — спросил я. — Я знаю эту улицу. Я часто проезжаю здесь.
— Нет, ты не знаешь этих мест. Ты ничего не замечаешь, когда проносишься мимо. Я хочу показать тебе кое-что в твоем собственном городе. Это мой подарок на день рождения — тебе от меня. Другого случая может не быть, здесь скоро все снесут.
— Давно пора.
— Пошли, — сказала она, беря меня под руку. — К шаману.
Невероятно темная вонючая лавчонка с травами, высушенными головами страусов и обезьяньими хвостами, кожей змей и игуан, шкурами дикобразов, клювами, клыками, когтями и какими-то внутренними органами зверей — и все это под мрачным надзором высокого безобразного индийца, стоявшего в облаке благовоний за стойкой. Я вдруг попал в мир необычный и первозданный, чем-то похожий на мир старика, встреченного мною несколько месяцев спустя в лесу, но приведший меня в куда большее замешательство, ибо это случилось в центре города, который, как я полагал, хорошо знаю.
Беа сердечно поздоровалась со стариком, словно они были давно знакомы. Увидев ее, он на мгновение оттаял, но на меня продолжал глядеть угрюмо и настороженно.
— Что мы здесь ищем? — спросил я, почувствовав тошноту от всех этих запахов.
Я собираюсь купить кое-что, чтобы подсыпать тебе в кофе.
— Ты хочешь избавиться от меня?
Нет, хочу, чтобы ты в меня влюбился.
— А тебе не кажется, что я и так влюблен?
— Сомневаюсь. — Когда мы выходили из лавки, она помахала рукой угрюмому лавочнику. — Я думаю, что ты вообще не знаешь, что такое любовь.
Снова оказавшись на освещенной солнцем улице, в паутине звуков, сотканной свистульками мальчишек на тротуаре, я спросил у нее:
— Что ты имеешь в виду?
В том же легком, насмешливом тоне она ответила:
— Ведь для тебя любить, это, значит, обладать, верно?
— Мне очень жаль, если ты действительно так думаешь.
— Ах, Мартин, ты неисправим.
Она снова водрузила на нос темные очки, которые, к моему удивлению, снимала в лавке.
— Я не понимаю тебя, — резко сказал я.
— Ты не меня не понимаешь, а себя.
— Благодарю покорно, но себя я отлично знаю.
— Злюка.
Взяв меня под руку, она принялась насвистывать мелодию, которая звучала со всех сторон.
Чуть раньше, когда я тем же утром вручил ей свой подарок, ее поведение было столь же непонятным. Это был маленький золотой медальон, простой, старинный и дорогой. Она уже давно любовалась им в ювелирной лавке. Я надеялся обрадовать ее. Она не то чтобы была разочарована, но отнеслась к подарку как-то странно.
— Тебе не следовало дарить его мне.
— Но ты же говорила, что он превосходен.
— Он и был превосходен, пока не стал моим. Понимаешь?
— А теперь он твой.
У меня, должно быть, был весьма несчастный вид, ибо она тут же обняла меня и поцеловала. Вот тогда-то она и сказала:
— Пойдем, я тоже хочу подарить тебе кое-что, — и повела меня на Диагональ-стрит.
— Ты знакома с этим шаманом? — спросил я, когда мы уже вышли на привычные улицы в центре города.
— Не слишком хорошо.
— У него вид преступника.
— Возможно, так оно и есть. Но у него очень доброе сердце. Я однажды помогла ему на суде. Его обвинили тогда в торговле краденым.
— И ты поверила в его невиновность?
— Я просто помогла ему.
— Ты все больше напоминаешь мне Бернарда.
— Бернарду он тоже нравится, — мимоходом заметила она.
— Откуда он его знает?
— Я однажды водила его туда.
— Беа. — Я остановился. — Ты часто видишься с ним?
