Галина Демыкина - День жаворонка
Мы рассмеялись и побежали по невидимой, одной ей известной лесной тропе.
Однажды Светлана спросила:
— Ты давно не была в Городе? (Она говорила о нашем с Тобой городе, который потом поглотил Тебя.)
— Довольно давно. А что?
— Я тут ездила насчет пенсии — маме дали пенсию — и прямо ахнула: он весь покрылся какими-то странными скульптурами.
Я почувствовала знакомое сдавливание в горле. Светлана сразу заметила.
— Что с тобой?
— Ничего. Посидим давай.
Мы сели на лавочку возле Светкиного дома. От скамьи шла дорожка к соседнему дому, протоптанная в траве, где желтели одуванчики. И эта трава, и одуванчики — все вдруг включилось, вписалось в мою внезапную и острую тоску.
— Меня даже познакомили со скульптором. — Светки, рассмеялась, вспоминая что-то.
— Ты чего?
— Честно?
— Да.
— Я в него чуть не влюбилась. Ведь это у меня быстро.
— Разве? — спросила я, чтобы немного отдышаться.
— Конечно. Я даже в папиного приятеля была тайно влюблена. Помнишь, приходил к нам — в светло-сером костюме? Знаешь, как он пел! Больше уж не поет.
— Умер?
— Нет. Отец обошел его в этих бегах, и тот, говорят, не поднялся.
И начала дурачиться. Она любила дурачиться и умела придумывать всякую нелепицу.
— Представь, — говорила Светка, — ведь этот человек одно время в своем заведении почти богом работал. Такой был величественный, как продавщица в галантерейном магазине. Я, бывало, с матерью зайду к нему — девчонка совсем, а у него там посетители, посетители. Одна старушка просит:
— Мне бы внимания от дочери.
ОН. Сколько?
— 28.
ОН. Чего?
— Лет, лет ей 28.
— При чем тут лет. Денег сколько хотите?
— Что вы. Мне бы ласки. Ну, как матери, инвалиду труда.
ОН. Пишите заявление. Обеспечим.
Или студент пришел:
— Я против равнодушия. Это же безобразие, сколько развелось равнодушия!
А наш красавец сразу:
— Заявление есть? С фактами? Хорошо.
И — резолюцию: «В участии отказать».
Тогда бедняга — хоть что-нибудь выпросить: «Дайте, — говорит, — ордерок на любовь».
Но тут появляется книга такая — гроссбух. «Фамилия», — спрашивает. «Имя и отчество. Та-ак… Что же вы, студент такой-то. В прошлом году отоварены были. Нет, нет, каждый год не можем».
А старик кошку просил оставить (соседи донимали) — это он разрешил. Так и написал: «Разрешить кошку, но ограничить. В собаке отказать». Хотя старик о собаке и не заикался.
Мы посмеялись. Стало легче. Теперь можно спросить.
— Свет, ты начала про скульптора.
— Да, собственно, говорить нечего. Ужасно он мне понравился, поэтому я сразу нагрубила.
— Как?
— Не помню точно. Мы встретились у бывшего папиного сослуживца. Помнишь, я рассказывала: смуглый, он еще на отцовском чествовании мне приглянулся. А теперь он в этом городе работает. Важный тоже стал. Лицо неподвижное. И этот скульптор — его зовут, между прочим, Юлий — тоже зашел к нему. И что у них общего? И вдруг среди разговора предложил вылепить меня. У него взгляд пристальный, ласковый, и я как-то не так расценила. Хотя он мне и понравился. То есть потому меня и обидел такой оценивающий взгляд, что понравился. И я ответила: лучше пусть меня высекут на камне.
Он засмеялся и сказал:
— Стоило бы высечь! — И откланялся. И глаза сразу другие, без всякого интереса ко мне с моим хамством. Мне бы извиниться, да ведь русский человек задним умом крепок. А он точно отщелкнул меня — вежливо, мягко, но насовсем.
Во мне болело, ныло, стоном стонало каждое ее слово. Понравилась она ему или — интерес художника? Наверное, понравилась, иначе не обиделся бы так быстро. Неужели это возможно? А почему нет?! И как все похоже на него!
Когда боль поостыла, я услыхала Светкины слова. Она собиралась поехать в город.
— Мне нужно там кое-что купить для мамы. Но если не хочешь, не езди, я, пожалуй, и одна справлюсь.
И мы поехали.
Вез нас красавец парень, с которым тогда Светка встретилась в лесу. Он, оказалось, прораб большой торфяной разработки, и у него в распоряжении смешной «бьюик» под брезентом. Машину он вел молча, не оглядываясь на нас, а уши его пылали, выдавая самолюбивое волнение.
— Как звать нашего шефа? — спросила я громко.
Светка пожала плечом.
— Его звать Петя, — ответил парень. — И он не берет чаевых.
Светка улыбнулась. Не знаю, увидел ли он в шоферское зеркальце.
— А как он думает, — опять спросила я. — Мы скоро доберемся до Города?
— Он постарается, — пробурчал Петя. — Он должен еще вернуться и поработать хоть часок. — И добавил, подумав: — Он довольно серьезный человек.
А мимо шли леса.
Автомобиль наш обгонял рабочих в телогрейках, иногда — женщин с мешками и ребятишек, которые непременно поднимали руки.
Вот мелькнул старик без поклажи. В руке — палка широкая и вверху с узором (уж не открытая ли львиная пасть?). И не зря вспомнила эту львиную голову, потому что городской крой костюма, полусапожки с ушками, шаркающая походка — все было знакомо. Петя притормозил.
— Садись, дедушка.
— Мне недалеко. Дотопаю.
— Ну, как знаешь.
За мутной оконной слюдой не разглядеть лица. Мы обе приникли к окошку.
Светка сжала мою руку.
— Не может быть, — прошипела я.
— Точно, Аня.
— Просто похож?
Что он мог делать здесь, такой похожий? Надо было крикнуть ему: «Авалала-карала!» Или про сварогов и чернобогов. Я вспомнила, как он обронил шоколадку и после поил меня чаем. Я ведь думала, он и правда ее потерял. Чепуха! Подбросил, конечно. Тоже не без хитрости, но мил. Мил! Только зря он так — по всем дорогам. Сидел бы возле своего шкафа. Или любопытствует поглядеть на дело рук своих?
А мимо шли леса.
— Ты этим путем ехала? — спросила я Светку.
— Другого вроде бы нет, — ответила она.
— Лесами здесь не пройдешь, — пояснил Петя. — Заболочено.
— А я вышла прямо в лес недалеко от нашей речки и от моста, — сказала я.
— Откуда вышла?
— Я покажу тебе. Это в Городе. Светка удивленно покосилась.
— Здесь такая охота! — заговорил Петя. — Медведи есть. А рыбы!..
Мимо шли леса.
Они шли долго, пока вдали не мелькнул белый дом с балкончиками и серый куличик помойки. Потом еще белый дом с балкончиками и помойкой…
Неужели здесь я бывала в той, имени Тебя, жизни? Не я — Мы. Мы здесь ходили!
— Ну вот ваш Город. Когда заехать-то? Завтра?
Петя остановил машину, мы попрощались, условились, где завтра встретимся.
— Взберемся сюда, — предложила Светлана. Мы влезли на поросший травой холмик и оттуда начали глядеть. Теперь этот город надо было глядеть сверху. (Лучше — с вертолета, чуть выше уровня крыш.) Его надо было обозревать. Странные, вытянутые, высоко поднятые фигуры, черные на серо-голубом, почти не касаясь черных постаментов, легко парили над городом, стремясь к его центру. Они бежали к пожарной каланче. К той, нашей с Тобой каланче! Они не попирали домов и парков, не довлели, но и не соединялись с городом. Город говорил свое, а они — свое. Не знаю, красиво ли это, вежливо ли, можно ли так. Но это было удивительно.
— Сюда будут съезжаться иностранцы, — сказала Светка.
Черные фигуры, издали похожие на огромные флюгера, приближались. Мы подходили к одной, к другой… Я их знала. Узнавала. Это — Бегущий Человек. Это — Птица. А это…
— Аня, это же ты! Как похоже!
— Разве?
Светлана покосилась на меня, но вопроса так и не задала, умница.
Я стояла напротив девчонки, той самой, которая, торопясь к Тебе, чуть не наступила на голубя. Неужели это я? Неужели я могла так бежать, так радоваться?! А как же! Разве теперь не побежала бы, если б ждали Твои глаза, Твои руки. Если б ждали.
Но, вероятно, именно теперь и не нужно было этого. Потому что мы встретились.
Встреча состоялась. Состоялась иначе, может быть, даже выше. Все не просто так. Ты хотел, чтоб я увидела это. Не зря же бегущая девчонка — возле пожарной каланчи, в центре городка, из которого, как мне казалось, я вышла. На той зеленой площадке, где прежде будто для нашего веселья белели куры, теперь были посажены кусты — диковатые, колючие, и среди них прямо без ограды — полевые цветы: клевер, ромашка, колокольчики. Разве что-нибудь уходит совсем?
Это была Твоя тоска. Твой рывок. Твой посыл мне — Юльке от Юлия. Издалека, Как с другой планеты. Монументальная телеграмма, остановившаяся во времени.
Все помню. Все живо. Только перешло, перелилось в иную форму.
Город говорил о своем: о давности, о наших неторопливых предках, сажавших картошку и украшавших жилища деревянной резьбой.
О вере, из которой выросли короткие, как куличи, и наивные, как грибы, белые церковушки с крохотными окошечками и широкими, не золотыми, нет — зелёными или сероватыми куполами.
