Журнал «Новый мир» - Новый Мир ( № 6 2000)
Думается, Миронов не вполне корректно проводит вектор развития взаимоотношений самодержавия с обществом. Свое лидерство российская власть осуществляла не так, как на Западе. Скудость ресурсов, связанная с отсталостью экономических отношений, при высоких государственных потребностях побуждала самодержавие проводить жесткую регламентацию общественной жизни. Государственные интересы в России всегда доминировали над общественными, иначе власть просто не смогла бы сконцентрировать в своих руках необходимые средства. Западные государства в целом выдерживали формулу, в соответствии с которой путь к процветанию страны лежал через благополучие общества.
К середине XIX века Российское государство превратилось в гигантского опекуна, обремененного ответственностью даже за мелкие хозяйственные нужды. Именно поэтому самодержавие так усердно сохраняло патриархальные устои народной жизни. Реформаторы 1860-х годов хорошо понимали, какую опасность для судьбы модернизации представляет общественная апатия. Учреждение земств, между прочим, предполагало не только заметное сужение компетенции коронной администрации, но и воспитание у общества чувства причастности к местным заботам и нуждам. Надо признать при этом, что на самодержавии лежал груз исторической ответственности за дефицит предприимчивости и инициативы в русской общественной жизни.
Трудно избавиться от ощущения, что на оценках деятельности властных структур в монографии Миронова лежит отпечаток некоторой идеализации. Автор, например, решительно заявляет: после учреждения земств и городских дум «можно говорить о том, что деятельность и центральной и местной коронной администрации находилась под контролем со стороны общества и органов общественного самоуправления». Если предположить, что имеется в виду появление каналов общественного воздействия на власть, то принять его тезис с некоторыми оговорками было бы можно. Но историки пока не располагают информацией о контрольных функциях земств. Контроль продолжал осуществляться в прямо противоположном направлении, причем как по закону, так и на практике. То же самое можно сказать и о влиянии прессы. Здесь автор высказывает еще более категорические оценки. Александр II, отмечает он, в начале своего царствования допустил регулируемую гласность. И скоро утратил независимость как политик. «В результате все либеральные реформы, проведенные при Александре II, были продиктованы верховной власти либеральным общественным мнением через печать». Неплохо было бы вывести на свет Божий закулисных творцов преобразований и раскрыть их влияние на законотворческую деятельность. Но автор, конечно, поторопился: под диктовку либеральной прессы ни император, ни его сановники руководить государством не хотели, да и не могли. Любопытно, что Миронов даже не замечает противоречия таких оценок с его же определением самодержавия как подлинного лидера социально-политического развития страны. Можно отметить также, что власть в пореформенные годы скорее прислушивалась к редактору консервативных «Московских ведомостей» М. Н. Каткову.
Материалы, представленные в исследовании, решительно восстают против представлений о российском самодержавии как о режиме произвола и неограниченной личной власти монарха. Легко обнаружить, что соответствующие разделы писались с особым воодушевлением. Однако склонность к чрезмерным обобщениям дала себя знать и здесь. Автор доказывает, что государственный строй России развивался нормально, а в начале XX века достиг стадии правовой монархии. После 1906 года перед Россией открывались благоприятные перспективы. Ставшее конституционным, самодержавие могло и должно было подвести общество к цивилизованным либеральным нормам жизни. Именно такие мотивации Миронов считает определяющими в политике верховной власти конца XIX — начала XX века. Даже пресловутые контрреформы Александра III автор предлагает рассматривать не как отход от преобразований 1860-х годов, а как необходимую меру для их неспешной, но зато и более прочной адаптации к реальным потребностям всего российского общества, «а не только его малочисленной образованной части». Рассуждения подобного рода можно было бы принять, если бы историк действительно показал наличие у высшей власти таких благородных стремлений. Научные наблюдения автора в данном случае явно сближаются с политическими позициями умеренных либералов той поры, отчасти октябристов, отчасти правых кадетов, а отчасти и самого П. А. Столыпина. Сохранение сильной исполнительной власти в руках императора расценивается как объективно целесообразное и обеспечивающее плавный переход «к полному конституционализму и правительству, ответственному перед парламентом и, следовательно, перед народом». Если с объективной целесообразностью сильной власти монарха в условиях России согласиться можно, то вот утверждение о гарантиях «плавного перехода» никаких конкретных доказательств не имеет. Гораздо проще доказать обратное — горячее желание верховной власти свернуть с дороги к демократическому конституционному строю. Миронов хорошо знает об искренних стремлениях Николая II ликвидировать Думу или по крайней мере резко ограничить ее политическое значение. Во всяком случае, ощутимый налет политических пристрастий на оценках роли «правовой монархии» делает позицию автора открытой для критики, острота и объективность которой могут зависеть от убеждений его возможных оппонентов. Очень жаль, что в обобщающей книге о жизни русского общества не нашлось специального места для анализа такой специфической «прослойки», какой была отечественная интеллигенция. Судя по всему, этот беспокойный социальный слой не очень симпатичен историку. Однако сыгранная интеллигенцией роль в судьбе России заслуживала большего внимания, чем несколько частных реплик по ее адресу.
При всем том Миронов создал произведение во всех отношениях незаурядное. На все замечания и на любую критику (а недостатка в ней, конечно, не будет) он вправе ответить предложением написать лучше. Сделать это будет невероятно трудно. Если оценивать представленный труд по достигнутым результатам, то надо признать, что это произведение — явление пока беспрецедентное. Колоссальная многокрасочная панорама народной жизни, исторические судьбы сословий, организация и функционирование власти в ее развитии и, наконец, объективная оценка характера российской истории — все эти компоненты обеспечивают за исследованием Миронова выдающееся место в современной отечественной историографии.
М. Д. КАРПАЧЕВ.Воронеж.
* * *
I. Вольфрам Эггелинг. Политика и культура при Хрущеве и Брежневе. 1953–1970 гг
«АИРО-XX», 1999, 311 стр. (Серия «Первая публикация в России»)
Серия работ, посвященных взаимосвязям политики и культуры в СССР (1917–1991), была задумана профессором славистики Карлом Аймермахером, директором Института русской и советской культуры имени Ю. М. Лотмана в Рурском университете (г. Бохум). Стараниями Ассоциации историков российского общества отечественный читатель смог ознакомиться с тремя книгами из пяти. Общая их черта — бережное отношение к источнику, стремление непременно отразить задуманное von A bis Z, не отклоняясь ни на миллиметр от избранной темы, примерное «следование рамке», делающее устрашающими размеры примечаний — в них попадает все, что, по мнению авторов, напрямую не служит основной задаче. Еще одна особенность — честность исследователей: когда материала не хватает, они не гонятся за объемом; так, Аймермахер, рассматривая период 1917–1932 годов, уложился в тринадцать печатных листов[50]; Дирку Кречмару, пишущему о периоде 1970–1985 годов, по понятным причинам потребовалось чуть больше двадцати[51]. Те же качества присущи и книге Вольфрама Эггелинга, но есть и существенное отличие — автор во многом смотрит на предмет исследования глазами советского человека: должно быть, оттого, что его жена — дочь Камила Икрамова — была не понаслышке знакома с Союзом нерушимым. Это придает работе Эггелинга изюминку — мы-то привыкли, что на нас смотрят как на загадочных пришельцев-марсиан.
Автор кропотливо анализирует причины причудливых изгибов партийной линии от съезда к съезду, от пленума к пленуму. Эггелинг свободно различает оттенки в тоне партийных директив, глядя на мир глазами советского интеллигента, читающего «между строк» газетные передовицы, нисколько не сомневаясь в том, кто является «подлинным организатором литературного процесса».
Эггелингу не всегда удается отойти от безоглядной схематизации, преследующей труды бохумских ученых: сквозь всю книгу проходит, например, неоправданное стремление провести четкую границу между черным (догматиками) и белым (антидогматиками-либералами) и определить тот или иной журнал (писателя) в соответствующую корзину. Зачастую это приводит автора к спорным утверждениям, как-то: объявление «Молодой гвардии» консервативным антиподом «Юности», хотя при редакторстве Котенко и Пришвина линия раздела проходила скорее в области формы, а «никоновский патриотический» период вряд ли уместно награждать эпитетом «консервативный». Встречаются в книге и откровенно неудавшиеся места: так, упрощена история вокруг нашумевшей новомирской статьи А. Г. Дементьева «О традициях и народности» (неверно, например, утверждение, что «новая дискуссия разгорелась в основном вокруг деревенской прозы и изображения русской деревни в современной литературе»).
