Андреа Де Карло - О нас троих
— Может, это времена изменились, — сказал я. — Может, жизненный период у нас тогда был другой.
Марко смотрел на меня, держа руки в карманах.
— А сейчас, по-твоему, какой у нас период? Не-общения, не-дружбы, не-всего остального?
— Не знаю, — сказал я. — Может, это со мной что-то не так. Только что умерла бабушка, два с половиной года назад я развелся, да и раньше не все шло гладко. Не знаю, такое ощущение, что я расползаюсь по швам, медленно, но верно.
Марко собирался что-то мне ответить, но тут раздался звонок, он напрягся, пытаясь расслышать щелчок автоответчика сквозь музыку, голос из телефона произнес: «Это Тед. Марко? Марко, ты дома?» Несколько секунд Марко колебался между мной и телефоном, но все же снял трубку.
— Да? Я так и думал. Тед, я готов был руку дать на отсечение. Американцы так устроены. Большинство из них как маленькие дети. Им постоянно надо твердить, что все в порядке, все идет как нельзя лучше, иначе они впадают в панику. Напомни им, что это они хотели работать со мной, а не наоборот, и я никого не собираюсь гладить по головке. Ну, ладно. Тед, извини, — он кинул взгляд на меня, — я только что вошел, и у меня гости. Созвонимся завтра утром.
Он снова подошел ко мне:
— Прости. Иногда очень хочется отключить все телефоны.
Мы замолчали; электронная музыка заполняла гостиную плотными концентрическими кругами. Я силился улыбнуться, но не мог, мне казалось, что я стою на краю пропасти: я не понимал, где нахожусь, еле удерживал равновесие, слух то и дело подводил меня, зрение затуманивалось, стоило повернуть голову, вокруг себя я видел следы чужих, четко распланированных жизней.
— Думаю, я просто устал и запутался. Только я об этом задумываюсь, когда все разом наваливается, — сказал я.
— Тогда не думай, — сказал Марко, я вдруг услышал в его голосе покой и мудрость. Он взял пульт и убавил звук.
— Ты здесь среди друзей. Никто не будет тебя доставать. Расслабься. Соберись с мыслями. Никуда не торопись.
Я пытался впитать его слова, как целебный бальзам, но они уже не действовали на меня, как раньше: его глаза перестали быть для меня открытой книгой, его жесты, его дом говорили слишком о многом и слишком о разном.
— Почему ты убрал звук? — закричала сверху Сара.
— Потому что мы друг друга не слышим! — крикнул в ответ Марко. — Из-за твоих чертовых электронных голосов!
— Это отличный альбом! — Сара перегнулась через перила, светлые, почти белые волосы прилипли ко лбу, она уже успела переодеться в полосатое боди. — А ты что хочешь слушать? Только английские блюзы шестидесятых?
— Они точно лучше электронных голосов.
— Они не электронные! Они настоящие, просто оцифрованные. За два месяца продали пять с половиной миллионов копий этого альбома.
— Поэтому они потрясающие?
— Да, потрясающие!
— Потому что продали пять с половиной миллионов копий?
— И поэтому тоже!
Марко, разозлившись, схватил пульт и увеличил громкость до предела: весь дом завибрировал, как один огромный динамик, Сара исчезла на втором этаже.
Несколько минут вокруг нас бушевали оглушительные звуковые волны, потом я закричал:
— Где комната, о которой ты говорил? Я бы поспал.
— А ты не хочешь есть!? — надсаживался Марко. — Или посмотреть город? Мы заказали столик в ресторане, настоящая цейлонская кухня! Там отлично готовят!
— Лучше завтра! Сейчас нет сил!
Марко кивнул, но моя отговорка его не слишком убедила; я уже выходил из гостиной, когда услышал крик Сары, который пробился через свирепствовавшую музыкальную бурю:
— Сделай поти-и-ише!!!
Я пролежал без сна несколько часов, взял с полки книгу о викингах, но не смог читать. Я разглядывал иллюстрации — ладьи с квадратными парусами, плывущие по мрачному морю, — и думал, что в любой другой эпохе чувствовал бы себя не таким лишним. Мне казалось, что я, не подумав о последствиях, обрубил швартовы у тех немногих причалов, где мог отстояться в спокойной воде, отдался на волю волн, и меня унесло в открытое море, берега я не видел и не знал, куда плыть.
3
Студия Марко находилась в четверти часа езды от дома, на втором этаже здания, полностью скрытого строительными лесами и защитной сеткой, так что в пять часов вечера казалось, что уже наступила ночь. Внутри — тихое гудение кондиционеров, холодный свет, афиши и фотографии из его фильмов, кубки, дипломы о полученных премиях, вставленные в рамки. Марко представил мне секретаршу, ассистентку и монтажера. Все трое, одинаково худые и бледные, смотрели на него с безграничным восхищением: у них были глаза людей, которым посчастливилось выполнять самую прекрасную работу на свете. Он показал мне конференц-зал и хорошо оборудованный просмотровый зал, оснащенное по последнему слову техники помещение для монтажа; тощий парень-монтажер закрыл за нами дверь, когда мы вошли, и сразу вернулся к своему пульту, на экране стали сменять друг друга кадры из фильма.
Марко попросил его прогнать несколько раз подряд один и тот же фрагмент, в котором было столько наплывов, наложений, врезок, длившихся какие-то доли секунды, что понять что-то было непросто. Марко же ориентировался в этом головокружительном потоке изображений совершенно свободно, выхватывая из него кадры, требовавшие его вмешательства. Одновременно он объяснял мне, как все работает, показывал уменьшенные кадры на экране, казавшиеся скорее фотографиями.
— Ты держишь под контролем шесть или даже восемь кадров одновременно и можешь делать с ними, что хочешь. У тебя перед глазами сразу всё, понимаешь? Можешь сколько угодно экспериментировать, находить сто, тысячу разных виртуальных решений, сравнивать и решать, какое из них лучше. Это дает неограниченную свободу по сравнению с пленкой. Раньше ты, как портной, резал и пришивал, выбрать можно было только один раз, а распарывать и начинать все с начала, это была такая морока!
Ему явно хотелось произвести на меня впечатление, но мысль об этом умножении возможностей, не имеющих никакого отношения к реальности, смущала и пугала меня, так что я мог лишь кивать ему в знак согласия.
Он нервно отдавал распоряжения тощему парню-монтажеру, который щелкал мышкой, двигал курсор, создавал новые варианты монтажа и изменял старые, как маленький электронный раб, измученный, но счастливый. На экране, в большем по размеру окне, я видел улицу и посреди нее — какого-то человека в домашнем халате, в маленьких окошках — красный автомобиль, который на большой скорости входил в поворот, когда включали воспроизведение, равнину и солнце, закатывающееся за горизонт, профиль девушки — она смеялась и проводила рукой по светлым волосам, поверхность озера или моря, всю в серебристом чешуйчатом блеске. Щелчком мыши одно движущееся изображение присоединялось к другому, наплывало на него сверху или снизу, мгновенно срывалось с места и так же мгновенно возвращалось в исходное положение. Звук был выключен, слышался только шорох мышки и ее щелчки, тощий парень-монтажер елозил по столу правой рукой, иногда раздавался нервный голос Марко.
— Запусти на секунду номер пять-А. Вернись-ка назад. Включи пять-Б, до перекрестка. Стоп. Давай снова с того места. Нет, снова вариант А. — Изображения незаметно и бесшумно перетекали друг в друга, как отряд бодрых и дисциплинированных привидений, готовых изменить форму и цвет по одному мановению руки.
Марко напряженно смотрел на экран и выглядел раздосадованным, как человек, который пьет дистиллированную воду и никак не может утолить жажду. Он менял решения, возвращался назад, пробовал другие варианты, почти не отличимые от прежних, иногда спрашивал совета у тощего парня-монтажера, тот отвечал еле слышно: он явно не считал себя вправе давать советы, да Марко и не ожидал получить их. Наконец, когда он никак не мог выбрать между двумя кадрами, спросил меня:
— А ты как думаешь?
— Не знаю, — сказал я. — Я в этом ничего не понимаю. Первый раз вижу такую аппаратуру.
— Хорошо, — сказал Марко, — но какой вариант тебе больше нравится?
— Понятия не имею, — сказал я. — По-моему, они все почти одинаковые.
Я вовсе не стремился поразить его откровенностью или блеснуть оригинальностью: меня угнетало ощущение чужеродности и бессмысленности всего, что меня окружало.
— Если бы я знал, о чем фильм, то, может, мне было бы легче ответить.
— Это не фильм, — сказал он, дернувшись. — Это клип на одну песню, его от меня ждут завтра. — Он повернулся к тощему монтажеру и сказал: — Смонтируй пять-Б до конца. Или нет, давай опять первый вариант, где видно солнце, с три тысячи двести семьдесят седьмого кадра до три тысячи двести девяностого.
Он вышел в коридор, я следом. Показалась его ассистентка с бумагами, заполненными цифрами и датами, посмотрела вопросительно.
