Александр Проханов - Рисунки баталиста

– Да чувствую, что живой. Сейчас вроде встану.

– Благодарите металлургов, Антоныч! Благодарите их за сорочку!

– Благодарю, Поликарпыч! И вас благодарю! Наделал я вам хлопот. Уж вы извините!

– Да, наделали, Антоныч, что говорить! Как за ребенком за вами смотреть. Думаю, где-то здесь, в штабе, рисует. На ужин кличу – нету! Спать идти – нету! Я – искать. Санинструктор сказал: «А он на „таблетке“ уехал!» Как на «таблетке»?! Я – к Корнееву по рации! Он – к Молчанову! «Так точно, в роте Молчанова!» А там душманы на прорыв идут! Я – в «бэтээр». С огнем пробивался! Маленько не успел. Ну, металлургам спасибо! Завтра я вас, Антоныч, в самолет посажу, и полетите вы в Москву синяк лечить!

Кадацкий смеялся, радуясь, что Веретенову не худо, что все обошлось счастливо, что завтра, слава богу, самолет унесет этого беспокойного гостя, за которого он, подполковник, в ответе. Все это, вместе взятое, было в смехе Кадацкого.

– А как там в роте, в Герате? – спросил Веретенов, чувствуя, как боль набрякла в боку при слове «Герат».

– Там уже все завершилось. Конец операции. Выводим роты. «Командос» прошли Деванчу, соединились с мотострелками. Часть душманов ликвидирована, часть взята в плен. Остальные прорвали оцепление и ушли в горы. Кари Ягдаст, чтоб ему пусто было, ушел! Теперь ищи его! Жди, когда снова сюда объявится!.. Если можете вставать, Антоныч, вставайте. Полковник Салех приехал. Трофейное оружие привезли.

Подымаясь, стараясь найти удобную позу, приучить дыхание к боли, Веретенов подумал: неужели через несколько дней в Москве он будет рассматривать этот синяк перед зеркалом в мастерской, носить его под тканью костюма, по весенним площадям, в метро и троллейбусах, встречаясь с друзьями среди московских забот, славословий?..

В штабе под тентом было людно. Советские офицеры, афганцы. Разрывая степь, шла колонна танков. У фургонов сновали связисты, убирали антенны, сматывали провода. Вся степь была в движении, в гулах, волновалась, несла на себе железо.

Астахов и полковник Салех разговаривали. Коногонов переводил, невольно копируя их жесты, выражения лиц.

– Товарищ полковник, я вам доложу: атака ваших «командос» на участке кладбища облегчила положение моего батальона. Противник вынужден был отвлечься на вас, и его прорыв захлебнулся!

Черноусый смуглый полковник кивал, и его лицо с синим выбритым подбородком казалось утомленным.

– Ну вот и конец операции! – командир пожимал Веретенову руку. – Как говорится, виктория! – он оглядел Веретенова, скользнул глазами по его груди, но ни о чем не спросил. – Отводим роты от города. Полковник Салех говорит, у него большие потери. А этот черт однорукий, Кари Ягдаст, прорвался в горы! Будет там раны зализывать. Не скоро к Герату сунется… Связь! – он повернулся к загорелому, сидящему у рации офицеру. – А ну узнайте, где замыкающие колонны!

Офицер загудел в трубку, задышал в трескучее, горчично-желтое, скрывавшее город пространство.

– Замыкающие проходят Гератский мост! Обстановка нормальная!

– Пусть быстрее идут! Чего они там копаются!

Полковник Салех блеснул под усами улыбкой, сжимая Веретенову руку. Что-то говорил, улыбаясь.

– Он рад вас увидеть снова, – перевел Коногонов. – Он не мог уделить вам внимания в крепости на башне. Но, быть может, когда-нибудь ему удастся посмотреть те рисунки, которые вы сделали на башне.

– Когда-нибудь мы придем в эту крепость без оружия, и я нарисую другой Герат, с цветами, с мирной толпой, с базарами и дуканами, – ответил Веретенов, и слово «Герат» ударило в помятые ребра.

– Полковник Салех говорит: «Так и будет».

Подкатил запыленный гусеничный транспортер с открытым верхом. Капитан, возбужденный и жаркий, еще хмельной от недавних пережитых опасностей, соскочил, рапортуя командиру:

– Захвачено шестьсот шесть единиц стрелкового оружия, три пушки, двадцать минометов, четыре склада боеприпасов и полевой госпиталь с японским и французским оборудованием. Трофейное оружие вывозится в расположение афганской части. Прикажете показать?

– Покажите!

Два солдата кинулись в транспортер, подавая из него оружие, другие два принимали его, бросали к ногам командира. Небрежно, с презрением, с чувством брезгливости и одновременно с чувством своего превосходства, попирая враждебное, побежденное, смиренное оружие. И то же выражение, пристальное и презрительное, до брезгливости, появилось в лице командира, у ног которого вырастала железная, из стволов и прикладов гора.

Автоматы, карабины, винтовки, пулеметы и минометные трубы падали, гремели и звякали, слипаясь в единый железный ворох. Каждый ствол со своим звуком и лязгом, со своим металлическим отблеском. Новые, с воронением, не успевшие побелеть и окислиться. И седые, потертые, разболтанные от частой стрельбы. На одних, безлико-холодных, были заводские клейма и марки, номерные оружейные знаки. Другие были украшены нарядными, цветными наклейками, надписями на деревянных прикладах, вязью мусульманских молитв. От всех исходил одинаковый, едкий до рези в глазах запах железа и пороха и чуть слышное веяние человеческой плоти.

Здесь были автоматы из Китая, карабины и винтовки из Англии, американские ручные пулеметы, мины из Италии, пистолеты из Египта и Израиля, минометы из Западной Германии. Оружие, падая, пусто и тупо гремело, сцеплялось затворами, скобами и прицелами. Командир, не отступая, смотрел, как растет колючий металлический ком, и губы его все больше кривились брезгливой гримасой.

Веретенов смотрел на этот военный обряд попрания чужого оружия. Чувствовал исходящую от стволов радиацию смерти и думал о безвестных оружейниках во всех частях света, продолжавших на своих конвейерах упорно сотворять оружие, вталкивать его в тончайшее пространство, заключенное между земной корой и бездонным Космосом, – пространство, заселенное жизнью. И каждый винтовочный ствол выталкивал жизнь, изгонял ее прочь, и жизнь сжималась и съеживалась, шарахаясь прочь от оружия.

Он думал о тех стрелках, кто украсил приклады изображением цветов и птиц, стер вороненье и лак бесчисленными прикосновениями, посылая пулю за пулей, подтверждая сталью и порохом верность начертанным вязью молитвам, пока другая, встречная пуля не клала предел стрельбе.

Думал о тех, кто был убит из этих стволов. Сражен наповал на пыльных дорогах и тропах. Растерзан на части в узких горных ущельях. Кто корчился на операционных столах, пронзенный отточенной сталью, кровоточил, продолжал умирать.

Среди автоматов, винтовок он искал то дуло, из которого получил свою пулю. И ребра его болели, бок горел и ломил, словно здесь, в этой груде оружия, пряталось то, пославшее выстрел.

Гора росла. Воздух над ней струился. Шло испарение смерти. И он отступил, чувствуя тошноту и немощь. «Не хочу! Не могу! Не мое!..»

«Нет, твое! Твое!..» – доносилось из груди.

Вдалеке у предгорий запылило. Потянулась к солнцу косая грива. И там, где она касалась земли, что то мчалось, неслось – сверхплотное, волновавшее степь.

И все, кто стоял у штаба, повернули лица, прижали к вискам ладони.

Надвинулось, накрыло душной горячей тучей, громом гусениц и моторов. Колонна боевых машин, серая, как сами горы, с неразличимыми номерами на башнях, накатилась в лязге и встала. Из люков поднимались головы в танковых шлемах и касках, круглые, как валуны, мерцали чуть видными глазами. В середине колонны, прижавшись, вцепившись в сталь, сидели люди, слипшиеся с броней, серые, почти невидимые, как нашлепки грязи. Медленно зашевелились, вращая чалмами, стряхивая с одежд едкую слоистую пыль.

Из головной машины, выдавливая себя на усталых руках, поднялся офицер в каске. Замер на граненой броне, словно приходил в себя после вибрации, привыкая к неподвижной земле. Поправил на плече автомат, одернул пузырь маскхалата, такой пыльный, что не видно было камуфляжных пятен. Пошел к командиру, прижимая ладонь к виску. И пока подходил, Веретенов узнал в нем начальника штаба, того, молодцеватого, бравого, позировавшего перед объективом, крутившего маленькие золотистые усики. Он шел сейчас сутулый, с усилием передвигая ноги, прижимая к каске стиснутые грязные пальцы. Его лицо было толстым, одутловатым от пыли, засевшей в густой щетине, в складках лба, в углах запекшихся губ. На скуле темнела мокрая, залепленная пылью ссадина, а усы опустились концами вниз, словно из потрескавшейся глины.

Он подошел к командиру, не опуская ладонь, докладывал:

– … Боевая задача выполнена… Перехвачены два каравана с оружием, следовавшие в район Герата. Досмотрены четыре каравана, следовавшие от иранской границы. Дважды вступали в огневой контакт с противником… В районе ущелья Шивар преодолели минное поле. Захвачены пленные и двести семь единиц оружия, среди них зенитно-ракетные комплексы американского производства.