Роберт Музиль - Человек без свойств (Книга 2)
— Ну, вот, значит, я все-таки прав! — воскликнул, откидываясь на сиденье, Штумм, чтобы отчасти перед ординарцем, отчасти перед Ульрихом оправдать напрасный взрыв своего нетерпения. — Надо же, чтобы этот малый давал крюку, когда я должен еще сегодня явиться с докладом к его превосходительству, своему начальнику, который хочет уйти в четыре часа домой и сам еще должен до этого явиться с докладом к министру!.. Ведь его превосходительство министр обещал побывать лично у Туцци сегодня вечером! — прибавил он тише, исключительно для ушей Ульриха.
— Да что ты?!
Ульрих показал, что он поражен этой новостью.
— Я уже давно твержу тебе: в воздухе что-то носится.
Теперь Ульрих пожелал узнать, что же все-таки носится в воздухе.
— Ну, так скажи уж, чего хочет министр?! — потребовал он.
— Этого он ведь и сам не знает, — благодушно ответил Штумм. — У его превосходительства есть чувство: теперь пора. У старика Лейнсдорфа тоже есть чувство: теперь пора. У начальника генерального штаба тоже есть чувство: теперь пора. Когда такое чувство у многих, в этом может быть какая-то правда.
— Но пора — что делать? — продолжал допытываться Ульрих.
— Это вовсе не обязательно знать! — вразумил его генерал. — Это впечатления, так сказать, абсолютные! Сколько нас, между прочим, будет сегодня? — спросил теперь он, то ли рассеянно, то ли задумчиво.
— Как можно спрашивать об этом меня? — удивленно ответил Ульрих.
— Я имел в виду, — объяснил Штумм, — сколько человек поедет в сумасшедший дом. Прости! Смешно, правда, такое недоразумение? Бывают дни, когда на человека наваливается все сразу! Так сколько же нас будет?
— Не знаю, кто еще поедет. В зависимости от этого от трех до шести человек.
— Я хотел сказать, — озабоченно сказал генерал, — что если нас будет больше трех человек, придется взять еще извозчика. Поскольку я в форме, сам понимаешь.
— Да, конечно, — успокоил его Ульрих.
— Мне нельзя ездить в битком набитой коляске.
— Разумеется. Но скажи, откуда у тебя взялись эти абсолютные впечатления?
— Но найдем ли мы там извозчика? — размышлял Штумм. — Это же у черта на куличках!
— Возьмем по пути, — ответил Ульрих решительно. — А сейчас объясни мне, пожалуйста, откуда у вас это абсолютное впечатление, что настала пора для чего-то?
— Тут нечего объяснять, — возразил Штумм. — Если я о чем-то говорю, что оно абсолютно такое, а не другое, то это ведь и значит, что я не могу этого объяснить! Можно разве лишь прибавить, что Докукерша вроде как бы пацифистка, вероятно, по той причине, что Фейермауль, которому она протежирует, пишет стихи о том, что человек добр. В это теперь многие верят.
Ульрих не нашел это убедительным.
— Ты же совсем недавно рассказывал мне прямо противоположное — что акция стоит теперь за действие, за сильную руку и тому подобное!
— За это тоже, — признал генерал. — А вот влиятельные круги поддерживают Докукершу. Ей в этих делах пальца в рот не клади. От отечественной акции требуют акта человеческой доброты.
— Вот как? — говорит Ульрих.
— Да. Ты себе и в ус не дуешь! А других людей это заботит. Напомню тебе, например, что германская братоубийственная война шестьдесят шестого года
началась из-за того, что во франкфуртском парламенте все немцы объявили себя братьями. Конечно, я вовсе не хочу сказать, что это заботит военного министра или начальника генерального штаба. Это был бы вздор. Но ведь так уж ведется, что одно влечет за собой другое! Понимаешь меня?
Это было неясно, но правильно. И к этому генерал прибавил одно очень мудрое замечание.
— Послушай, ты всегда требуешь ясности, — сказал он с укором своему спутнику. — Я восхищаюсь тобой поэтому, но поразмысли-ка хоть разок исторически: как могут непосредственные участники того или иного события заранее знать, будет ли оно великим? Они могут разве только воображать, что оно великое! Так вот, если позволителен такой парадокс, я сказал бы, что мировая история пишется раньше, чем она происходит. Она сперва всегда предстает этакой болтовней. И энергичные люди оказываются тут перед очень трудной задачей.
— В этом ты прав, — похвалил его Ульрих. — А теперь расскажи мне все!
Но хотя говорить об этом генерал и сам был готов сейчас, в эти перегруженные мгновения, когда копыта лошадей затопали уже по мягкой дороге, им снова вдруг овладели другие заботы.
— Я ведь уже, как елка, вырядился для министра на случай, если он меня вызовет! — воскликнул он и подчеркнул это, указав на свой голубой мундир и нацепленные на него ордена. — Не думаешь ли ты, что могут возникнуть какие-нибудь неприятные инциденты, если я покажусь идиотам в форме? Как мне быть, например, если кто-нибудь оскорбит мой мундир? Не могу же я тогда вынуть саблю, а промолчать тоже очень опасно!
Ульрих успокоил своего друга, сказав, что тот наденет поверх мундира белый медицинский халат; но прежде чем Штумм успел выразить свое удовлетворение этим решением, их встретила наряженная по-летнему Кларисса, которая в сопровождении Зигмунда нетерпеливо шла им навстречу по проезжей части улицы. Она сказала Ульриху, что Вальтер и Мейнгаст отказались идти с ней. И после того как был найден второй извозчик, генерал довольно сказал Клариссе:
— Вы, сударыня, выглядели ни дать ни взять ангелочком, когда шли по дороге!
Но когда он вылезал из коляски у ворот клиники, Штумм фон Бордвер был красен и казался немного растерянным.
33
Сумасшедшие приветствуют Клариссу
Кларисса мяла перчатки в руках, глядела вверх на окна и ни секунды не стояла спокойно, пока Ульрих расплачивался с извозчиком. Штумм фон Бордвер не позволял Ульриху сделать это, и кучер, польщенно улыбаясь, сидел на козлах и ждал окончания вежливого спора господ. Зигмунд, как обычно, смахивал кончиками пальцев пылинки с пиджака или смотрел в пустоту невидящими глазами. Генерал тихо сказал Ульриху:
— Странная женщина твоя приятельница. Она объясняла мне по дороге, что такое воля. Я не понял ни слова.
— Она такая, — сказал Ульрих.
— Красивая, — прошептал генерал. — Как четырнадцатилетняя балеринка. Но почему она говорит, что мы приехали сюда, чтобы предаться своим «иллюзиям»? Мир слишком «свободен от иллюзий», говорит она? Ты знаешь об этом что-нибудь? Было так неприятно, у меня просто не нашлось ни слова в ответ.
Генерал явно задерживал расчет с извозчиком только потому, что хотел задать эти вопросы; но прежде чем Ульрих сумел ответить, его освободил от этого посланец, который приветствовал прибывших от имени главного врача и, передав генералу фон Штумму извинения своего начальника за маленькую задержку из-за срочного дела, провел всю компанию наверх, в комнату ожидания. Глаза Клариссы не пропустили ни одного камня на лестнице и в коридорах, да и в маленькой приемной, напоминавшей своими потертыми, обитыми зеленым бархатом стульями старомодные вокзальные залы первого класса, взгляд ее почти все время находился в медленном движении. Когда посланец покинул их, все они так и сидели, не говоря ни слова, пока Ульрих намеренно не нарушил молчания, поддразнив Клариссу вопросом, не страшно ли ей встретиться с Моосбругером лицом к лицу.
— Ах! — сказала Кларисса свысока. — Он же знал только суррогатных женщин. Вот и должно было так выйти!
Генерал попытался восстановить свою честь, потому что ему с опозданием кое-что пришло в голову.
— Воля теперь в большой моде, — сказал он. — В связи о патриотической акцией мы тоже много занимаемся этой проблемой.
Кларисса улыбнулась ему и вытянула руки, чтобы снять с них напряжение.
— Когда приходится так ждать, чувствуешь предстоящее каждой жилкой, словно ты смотришь в подзорную трубу, — ответила она.
Штумм фон Бордвер подумал, он не хотел снова ударить лицом в грязь.
— Верно! — сказал он. — Это связано, может быть, с современной физической культурой. Ею мы тоже занимаемся!
Тут нагрянул надворный советник со свитой ассистентов и учениц, он был очень любезен, особенно со Штуммом, сказал что-то о каком-то неотложном деле и выразил сожаление по поводу того, что должен, вопреки своему намерению, ограничиться этим приветствием и не проведет их по клинике сам. Он представил им доктора Фриденталя, который сделает это вместо него. Доктор Фриденталь был высокого роста, строен, чуть рыхловат, обладал пышной шевелюрой, и когда его представляли, улыбался, как акробат, который взбирается по стремянке, чтобы исполнить смертельный прыжок. Шеф удалился, и принесли халаты.
— Чтобы не тревожить пациентов, — объяснил доктор Фриденталь.
Кларисса почувствовала, надевая халат, необыкновенный прилив сил. Маленький врач — вот на кого она была похожа. Она казалась себе очень мужественной и очень белой.
Генерал поискал зеркала. Трудно было найти халат, который подошел бы к его соотношению между ростом и шириной; когда наконец удалось закутать его полностью, он стал похож на ребенка в слишком длинной ночной рубашке.
