Дуглас Кеннеди - Покидая мир
— Ну вы мозговитая! — объявила она мне через несколько дней.
— Что-то я в этом не уверена, — возразила я.
— Не будь вы умницей, не поступили бы в Гарвард и не написали такую книгу. Никогда не подумывали о том, чтобы вернуться к преподаванию?
— Ни за какие коврижки.
Едва заметным кивком Бэбс дала понять, что приняла мой ответ к сведению. Только тогда мне стало окончательно ясно, что она знает… хотя с первого дня работы в библиотеке я, разумеется, понимала, что миссис Вудс сообщила каждому о моих «обстоятельствах», а сотрудники — то ли сообща, то ли поодиночке — приняли решение не затрагивать при мне тем, имеющих отношение к детям.
В Центральной библиотеке работали около пятидесяти человек, но я постоянно контактировала только с четырьмя из них. Кроме Бэбс это была Ди Монтгомери, тридцатипятилетняя женщина с сильно торчащими передними зубами, излучавшая восторг по поводу всех и вся.
Ди была библиографом-консультантом и, узнав, на какую тему я написала книгу, не поленилась сводить меня в «тайник» (на библиотекарском жаргоне так назывался зал, где хранились подшивки старой периодики и наиболее ценные книги), чтобы показать полное собрание «Мансейз мэгэзин» (журнала, публиковавшего в начале двадцатого века материалы, разоблачавшие злоупотребления монополий), первое издание «Теории праздного класса» Веблена98 и даже несколько томиков Менкена99 с автографами.
— Это ваш период, правильно? — просила Ди.
— Да, точно… я и не подозревала, какие сокровища у вас хранятся.
Признаюсь, я немного кривила душой. В один из первых же дней работы в библиотеке я порыскала по компьютерным каталогам и обнаружила, что здесь имеются интереснейшие источники для исследования по американскому натурализму и Эре прогрессивизма100. Но потом я велела себе остановиться, не проявлять слишком большого интереса к архивным материалам. Это означало бы возврат к прошлому. А возврат к прошлому означал бы…
— Если задумаете написать еще одну книгу, — обратилась ко мне Ди, — это вам поможет, я уверена. Да и из других библиотек Канады можно много чего повыписывать. У нас же имеется полная база данных по…
— Писание книг у меня в прошлом, — сказала я.
— Не зарекайтесь.
— Но это в самом деле так.
— Ничего не известно. Со временем, когда все… — Но тут она оборвала себя на полуслове: — О, господи, что я несу. Вечно распускаю свой идиотский длинный язык. В смысле, я ведь и не знаю вас совсем, а уже даю советы…
— Все в порядке, — сказала я. — Вы меня ничем не обидели.
— Вы уж извините. Я только хотела помочь.
— Не переживайте, все нормально.
С этого времени Ди изо всех сил старалась держаться подальше от этой темы, зато вечно смущалась и конфузилась и честила сама себя за неадекватность.
— Наша Ди не может прожить дня без самоедства, — говорила Рут Фаулер. — Вот потому-то муж и сбежал от нее с ее же лучшей подругой. Видно, был сыт по горло, наслушался разговоров жены о том, какая она дура нескладная. Может, решил в конце концов, что она в чем-то права, и испугался. Бедняга Ди. Она настоящий ас в своем деле и, наверное, самый деликатный человек из всех, кто здесь работает. Но в том, что касается самооценки…
Рут Фаулер, самая остроумная из сотрудников библиотеки, была крохотного роста, не больше пяти футов, носила круглые очки без оправы и отличалась любовью к твидовым костюмам в елочку. Временами она напоминала мне персонажа английских салонных комедий двадцатых годов — любимую тетушку какого-нибудь Себастиана, сыпавшую по ходу пьесы ироничными остротами и мудрыми словами. Рут заведовала отделом обслуживания, то есть заправляла на выдаче книг в абонементе и в читальном зале, а стало быть, определяла публичное лицо библиотеки. Кроме того, именно она занималась всеми запросами на поиск информации в фондах библиотеки, организовывала школьные посещения, дни открытых дверей, читательские конференции и другие мероприятия. А еще она была единственной из знакомых мне членов коллектива, не считая Джеральдины Вудс, о ком можно было сказать, что, по крайней мере, внешне она держится вполне непринужденно.
В разговорах наедине Рут давала волю своему острому язычку. А затронув «тему», которой все прочие в библиотеке касаться опасались, она не стала ходить вокруг да около:
— Вы, возможно, уже заметили, что я здесь выполняю роль уполномоченного по улаживанию проблем. Если у кого-то личные неурядицы или претензии к другому члену коллектива, бегут ко мне, а я все стараюсь урегулировать. Поэтому буду с вами откровенна. Мисс Вудс всех поставила в известность о гибели вашей дочурки. И дело в том, что никто не знает, как при этом себя вести, потому что… черт, все это просто ужасно… и еще потому, что люди — это же просто люди, все боятся ляпнуть что-нибудь не то и расстроить вас. Понимаете, всех нас ужасают трагедии других людей, поскольку напоминают нам о том, как хрупко все в нашей жизни. Одним словом… хочу, чтобы вы знали, что Ди в полном ужасе от той своей бестактности, когда она предложила вам подумать о написании следующей книги.
— Я ведь сказала ей, что все в порядке.
— Ну, а она прибежала с этим ко мне. Но Ди — это Ди, ваш разговор дал ей лишний повод заняться самокритикой, чему она и предается вот уже несколько дней. Это ее проблема, а я просто хотела, чтобы вы знали, почему наши держатся с вами несколько скованно. А еще хочу сказать, что в любой момент, если вдруг у вас случится такой день… или такая неделя… словом, если вы окажетеся в беспросветном мраке и будет трудно, просто позвоните мне, и я организую для вас отпуск на сколько потребуется…
— Надеюсь, это не потребуется. — Я не дала ей договорить.
— Ладно, Джейн…
— Я благодарна за предложение.
— Больше я с этим не стану приставать.
— Спасибо.
Немного подробнее Рут рассказала мне про Вернона Берна из музыкального сектора библиотеки — пожалуй, самого немногословного члена коллектива.
— По-моему, все проблемы у него начались с имени, — улыбнулась Рут. — Я хочу сказать, все зовут его Верн. Подумайте, каково это — идти по жизни с именем Верн Берн?
Верну было основательно за пятьдесят. Худощавый, невысокого роста, он всегда одевался одинаково: темно-серый пиджак, серые шерстяные брюки, темно-синий галстук и до блеска начищенные башмаки из грубой кожи. Только сорочки в мелкую клеточку вносили некоторое разнообразие в его костюм. Сегодня узор мог быть в синих тонах, а назавтра сменялся зеленым.
— Я подозреваю, что у него всего по три смены: три одинаковых пиджака, трое брюк, три пары башмаков и так далее, — рассуждала Рут. — Это так похоже на Верна. Внешность для него имеет слишком мало значения. Но стоит заговорить с ним о музыке, и все преображается.
Верн предпочитал стрижку армейского образца — короткие волосы на затылке и по бокам и идеально ухоженный ежик.
— Наверняка он пользуется гелем и самой жесткой щеткой, какая только есть в продаже, чтобы добиться такого результата, — комментировала Рут. — Мне иногда кажется, что Верн, должно быть, держит дома какую-нибудь птичку. Как было бы хорошо: она садилась бы ему на голову, на эту стерню, — составляла мужскую компанию. Видит бог, хоть какой-нибудь товарищ ему просто необходим.
О Верне было известно только то, что он закоренелый холостяк и живет один в доме, оставшемся ему от покойной матери, в ближнем пригороде Калгари.
— Он настолько замкнутый, настолько замкнутый, — говорила Рут, — что многим кажется чудаком, с серьезными тараканами в голове. Из тех типов, кому никто не доверил бы своих детей, потому что неизвестно, что у них на уме. Но я-то проработала с ним бок о бок шестнадцать лет и могу сказать — я этого парня просто обожаю. Да и то сказать — кто из нас без странностей? Просто у него они чуть больше заметны, чем у остальных.
В ведении Верна находилось собрание компакт-дисков, нот и книг по музыке, собранных на третьем этаже библиотеки, на площади около тысячи квадратных метров. Во время нашего первого знакомства, когда меня представляли сотрудникам, он крепко стиснул мою правую руку, без тени ободряющей улыбки. Потом опустил голову и уставился на носки своих сверкающих башмаков.
— Очень приятно, — пробормотал он.
Через неделю после этого я разыскивала отсутствующий том «Музыкальной энциклопедии» Гроува и вынуждена была подняться к Верну в «логово» (термин Рут). Подойдя, я увидела его, сссутилившегося над одним из CD-плееров, на которых клиенты могут послушать запись, прежде чем взять диск на несколько дней домой. Уши были закрыты парой больших наушников. Он сидел прикрыв глаза и настолько отдался в этот момент музыке, что со стороны казалось, будто он переживает некий религиозный экстаз. Заметив, что я стою рядом и наблюдаю за ним, Верн подпрыгнул на месте, словно я застала его за каким-то предосудительным занятием, и поспешно сорвал с головы наушники. Он бросил их на стол, и до меня донеслось гудение струнных, сопровождаемое мощными духовыми, — звук был очень громким.
