Сара Уотерс - Бархатные коготки

— Она мне не дядя, — произнесла она — произнесла очень отчетливо. — И ты это прекрасно знаешь.

— Не дядя? — вскричала Энни. — И такая девушка — с такими волосами — в паре замшевых брюк — снует как маятник по твоему дому…

Тут мне стало все равно, подслушиваю я или нет. Я проворно шагнула в коридор и насторожилась. Флоренс опять засмеялась.

— Можешь мне поверить, она мне не дядя.

— Но почему же? Почему? Флорри, я тебя не понимаю. То, что ты делаешь, противоестественно. Словно у тебя в буфете стоит жаркое, а ты гложешь сухую корку и запиваешь водой. Вот что я тебе скажу: если ты не собираешься сделать из нее дядю, то подумай о своих друзьях и кому-нибудь ее передай.

— Ты, во всяком случае, ее не получишь!

— Мне никто не нужен, у меня есть Сью Брайдхед. Но видишь, ты ею все же дорожишь!

— Конечно дорожу, — спокойно отозвалась Флоренс.

Я так напрягла слух, что, казалось, слышала, как она мигает, как поджимает губы.

— Ну и отлично! Тогда сведи ее завтра вечером к «малому»! — Я была уверена, что не ослышалась. — Сведи. Ты можешь встретить там мою мисс Раймонд…

— Не знаю, — ответила Флоренс.

Наступила тишина. Когда Энни вновь заговорила, тон ее изменился.

— Нельзя же без конца о ней печалиться. Она бы этого никогда не пожелала…

Флоренс неодобрительно хмыкнула.

— Любить, знаешь ли, это не то что содержать в клетке канарейку. Когда теряешь одну возлюбленную, нельзя выйти из дома и вернуться с другой, взамен первой.

— Думаю, это самое тебе и полагалось сделать!

— Это ты так поступаешь, Энни.

— Но, Флоренс, — тебе нужно всего лишь чуть приоткрыть дверцу… У тебя по комнате летает новая канарейка и бьется хорошенькой головкой о прутья клетки.

— Ну, впущу я эту новую канарейку, а потом окажется, что я не люблю ее так, как прежнюю. Или… О! — Послышался глухой удар. — Поверить не могу, до чего мы договорились: не хватало только с волнистым попугайчиком ее сравнить!

Зная, что она имеет в виду не меня, а Лилиан, я раскаялась в том, что подслушала этот разговор. Собеседницы ненадолго смолкли, было слышно, как Флоренс помешала ложечкой в чашке. Я уже двинулась на цыпочках в кухню, и тут Флоренс спокойно проговорила:

— Ты действительно так думаешь насчет канарейки и клетки?..

Я зацепила ногой и опрокинула метлу; пришлось вскрикнуть и всплеснуть руками, словно я только что вернулась. Энни позвала меня в гостиную и сказала, что чай только что заварен. Флоренс встретила меня немного задумчивым взглядом.

Энни вскоре ушла, и Флоренс на весь вечер зарылась в бумаги. Недавно она приобрела себе очки, в них играли огоньки от камина, и я не могла разобрать, куда она смотрит: на меня или в книги. Потом мы, как обычно, пожелали друг другу спокойной ночи, но обе лежали без сна. Наверху скрипели половицы, однажды Флоренс выходила в уборную. Мне показалось, у моих дверей она замедлила шаги, прислушиваясь к дыханию. Я промолчала.

На следующее утро я была слишком сонной, чтобы внимательно к ней присматриваться, но, когда я ставила на плиту сковородку с беконом, Флоренс подошла. Она придвинулась вплотную и произнесла совсем тихо (вероятно, чтобы не слышал брат по ту сторону коридора):

— Нэнс, не хочешь ли сегодня вечером со мной прогуляться?

— Сегодня? — Я зевнула, хмуро глядя на бекон, который шипел и дымился (я кинула его влажным на слишком горячую сковороду). — Куда это? Неужели снова собирать пожертвования?

— Нет-нет. И вообще, это не работа: я собираюсь развлечься.

— Развлечься?

Никогда прежде я не слышала от нее этого слова, и прозвучало оно, как ни странно, ужасной непристойностью. Видимо, Флоренс почудилось то же самое: она покраснела, взяла ложечку и стала вертеть ее в руках.

— Это пивная близ Кейбл-стрит, — продолжала она, — где имеется помещение для дам. Девушки называют его «Малый в лодке»…[18]

— Правда?

Флоренс покосилась на меня и сразу отвела взгляд.

— Да. Там обещала быть Энни со своей новой подругой. Может, придут Рут с Норой.

— Рут с Норой тоже? — быстро подхватила я. Это были две подружки, оказавшиеся любовницами. — Так там будут одни розовые?

К моему удивлению, Флоренс с серьезным видом кивнула:

— Да.

Одни розовые! От этого известия меня затрясло. В последний раз я провела вечер в таком обществе год назад. Что, если я потеряла навык? А что мне надеть? Как держать себя? Одни розовые! И как они ко мне отнесутся? А к Флоренс?

— Если я откажусь, — спросила я, — ты пойдешь все равно?

— Пожалуй, да…

— Тогда я пойду непременно.

Мне пришлось повернуться к плите, где жарился бекон, и я не видела, довольна Флоренс или отнеслась к моим словам равнодушно.

Весь день я хлопотала, перетряхивая свои немногие платья и юбки в надежде, что среди них отыщется какое-нибудь забытое сокровище из прошлых времен. Конечно, там не было ничего, кроме замызганных рабочих брюк. В Кэвендишском клубе они вызвали бы сенсацию, и я сочла их слишком смелыми для публики в Ист-Энде, а потому не без сожаления отложила в сторону и надела на себя юбку, мужскую сорочку и галстук. Рубашку и воротничок я сама выстирала, накрахмалила и отполоскала в синьке, чтобы они сияли; галстук у меня был из очень красивого шелка с малюсеньким брачком — Ральф принес его мне из мастерской, а еврей-портной сшил. Голубой цвет шелка оттенял мои глаза.

Разумеется, переодеваться я начала только после того, как мы поужинали и убрали со стола. Когда я выгнала бедных Ральфа с Сирилом в кухню, чтобы привести себя в порядок перед камином в гостиной, меня обуяло тревожное, даже болезненное веселье. Пусть я натягивала на себя юбки, нижние юбки и корсет — чувство все равно было такое, как у молодого человека, который принаряжается для возлюбленной. Пока я застегивала пуговицы и манипулировала вслепую запонками для воротничка и галстуком, сверху скрипели половицы и шелестела ткань — и мне все время представлялось, что это готовится к свиданию моя любимая.

Когда наконец распахнулась дверь и Флоренс вошла в гостиную, я на миг лишилась дара речи. Вместо обычного рабочего платья на ней были блузка, жилетка и юбка. Юбка (из плотной зимней материи) была окрашена в теплый цвет сливы, жилетка — в более светлый его оттенок. Цвет блузки приближался к красному, ворот украшала брошь: несколько гранатиков в золотой оправе. Впервые за год она при мне изменила строгому стилю и черному с коричневым цветам, и это ее полностью преобразило. Красно-сливовый наряд оттенил ее яркие губы, золотистый отлив кудряшек, белые шею и руки, розовые, с бледными лунками, ноготки.

— Ты очень красивая, — проговорила я неловко.

Флоренс вспыхнула.

— Меня сильно разнесло, новые платья не налезли… — Она оглядела мою одежду. — Шикарно. Этот галстук тебе очень к лицу, правда? Только завязан кривовато. Погоди. — Флоренс взялась за узел моего галстука, и, ощутив, как под ее пальцами в шее отчаянно запульсировала кровь, я стала беспомощно охлопывать себя в поисках несуществующих карманов, чтобы спрятать руки. — Вот вертушка, — мягко укорила она меня, словно обращалась к Сирилу, но я заметила, что щеки ее по-прежнему румяны и голос чуть дрожит. Наконец она управилась с галстуком и отошла.

— Остались волосы, — сказала я.

Взяв две щетки, я намочила их в кувшине и гладко зачесала волосы назад, потом капнула на ладони макассарового масла (у меня теперь имелось макассаровое масло) и водила ими по волосам, пока они не сделались тяжелыми и маленькая жаркая гостиная не переполнилась ароматом. И все это время Флоренс, опираясь на косяк двери, не сводила с меня глаз. Когда я закончила, она рассмеялась.

— Загляденье, что за парочка! — Это проговорил Ральф, проходивший с Сирилом по коридору. — Мы их даже не узнали, правда, сынок? — Сирил потянулся к Флоренс, она, ворча, взяла его на руки. Положив руку на плечо Флоренс, Ральф ласково добавил: — Ты настоящая красотка, Фло. Уже больше года я тебя такой не видел.

Она изящно наклонила голову, и брат с сестрой сделались похожи на рыцаря и даму с какого-нибудь средневекового портрета. Потом Ральф перевел взгляд на меня и улыбнулся, и я забыла, кого из них люблю больше — сестру или брата.

— Управишься один с Сирилом? — озабоченно спросила Флоренс, отдав малыша Ральфу и застегивая пальто.

— А как же! — заверил брат.

— Мы вернемся не поздно.

— А пусть бы и поздно, мы волноваться не станем. Но только будьте осторожны. Там на улицах можно ноги себе переломать…

В самом деле, путь от Бетнал-Грина до Кейбл-стрит пролегал по самым бедным и неблагоустроенным кварталам города; в обычное время совершать его бывало невесело. Мне он был знаком, потому что я часто ходила там с Флоренс; я знала, какие дворы самые мрачные, на каких фабриках хуже всего обращаются с рабочими, в каких домах живут самые несчастные, отчаявшиеся семьи. Но в тот вечер мы, по словам самой Флоренс, отправились развлекаться, и, как ни странно, дорога показалась нам приятной, а окружение — не таким, как обычно. Мы шли мимо питейных палаццо и дешевых мюзик-холлов, кофеен и пивных, довольно убогих в иное время, но в тот вечер они лучились теплом, светом и красками, гремели радостным смехом, струили запахи пива, мыла и мясной подливки. Нам попадались влюбленные пары, девушки с вишнями на шляпках и вишневыми губками, дети, лакомившиеся из кульков, откуда веяло горячими потрохами, свиными ножками и печеной картошкой. Кто знает, в какое безрадостное жилище им предстояло через час-два вернуться? Но пока и они, и сами улицы — Дисс-стрит, Склейтер-стрит, Хэер-стрит, Фэшн-стрит, Пламберз-роу, Коук-стрит, Пинкин-стрит, Литтл-Перл-стрит — светились странным волшебством.