Максим Михайлов - Плач серого неба
— Жаль. Подумать только, мне действительно жаль. Ну вот что за упрямство, а, Брокк? Честное слово, не будь вы таким настырным, мы бы еще побеседовали, пришли бы к согласию. Но раз уж вышло так — выбор у меня невелик…
Лампады ослепительно вспыхнули! Я взвыл, изо всех сил прижимая ладони к глазам, но поздно — мир превратился в калейдоскоп цветастых пятен. За спиной слышались стоны Ларры и Карла. Шаги доктора и его спокойный голос неторопливо приближались.
— Вот не хотел же я этого, Брокк. Верите, нет, аж сердце сжимается от жалости. Как зачерствела ваша душа! Вы вообще не приемлете изменений, и это очень, и очень плохо. Значит, в грядущем мире вам места не найдется. — он на мгновение умолк, а когда вновь заговорил, казалось, что под сводами церкви зазвучал хор. — Я не буду извиняться. — Голос, в котором сплелись тысячи голосов, дрожал, прыгал от низкого баса к оглушительному визгу, свивался в грозный рык и разворачивался вкрадчивым мурлыканьем. — Больше никогда! Кому нужны прощения? Грядет новое время! — вопли отражались от стен и летучими мышами метались под сводами.
Зрение медленно возвращалось, но когда я наконец проморгался, то немедленно об этом пожалел. Пламя светильников мощным потоком лилось на пол, жадно облизывало деревянный пол, и тот уже занялся в нескольких местах. Но огонь не спешил разбегаться — он встал полукругом, отрезав нам все пути вперед. До половины погрузившись в ревущую стену стоял доктор Ольт. Он грозил небу кулаком и что-то орал, высоко задрав голову. Краем глаза я заметил, что Карл елозит руками по ранцу Ларры, но тут же повернулся, когда голос половинчика, в котором все труднее и труднее было различить живые слова, миновал очередной предел громкости.
— Ларра! Стреляй! — я на мгновение потерял способность мыслить связно.
— Чем?! — орчанка яростно терла глаза кулаками, но это не помешало ей возмутиться, — не видишь, он — маг огня? Огонь огнем не тушат!
А ярость пламени росла, креп голос доктора, и внезапно я понял, что кроме него не осталось ничего настоящего.
— Погубите! Хаос! Властелин! Зачем?! Убийцы! Еретики! — речь потеряла смысл и превратилась в вой, который сдавил голову в мощном зажиме, размножился треклятым эхом и ввинтился прямо в мозг. Казалось, он звучал бесконечно, в то время как сам Ольт замер, воздев руки куполу церкви. Желудок сжался, подпрыгнул и едва не изверг содержимое, но блевать было нечем. Сквозь боль в голове и стекавший в глаза едкий пот, стряхнуть который не было сил, я словно в тумане видел, как нечто неосязаемое, легче, чем сам воздух, прогибается и одновременно вспучивается, разрываясь и дробясь на сотни осколков. Будто ткань трещала и ползла по швам, а в дыры глядело то, чему само безумие было лишь одной из миллиардов граней, и не было имени, способного впитать суть рвавшегося к нам ужаса и не рассыпаться мертвой, никчемной пылью. Душу наполнили твердые звуки — при желании их можно было даже потрогать, вот только желания куда-то ушли, а звуки остались. Тут были крики животных, плач младенцев, стоны любящих и умирающих, вопли терзаемых… казалось, будто звучало все, что могло звучать. Образы текли сквозь решето реальности — а я уже не сомневался, что трескалась именно наша реальность, здесь, где некогда — теперь я это знал, как знал многое другое, — стоял храм Хаоса, а ныне церковь Порядка. Видения обретали плоть и сливались в формы, стекали на тело того, кто недавно был доктором Ольтом, входили в него и становились им, и это существо, гигантский бесформенный ужас, тянулся во все стороны, пульсировал, тянул к нам свои черные щупальца. Глаза чудовища пылали ярким и чистым пламенем, оно же распирало, рвалось из глубокой уродливой пасти, которая стремительно приближалась ко мне. Нет, внезапно дошло до меня, это я сам приближаюсь к поросшему шипами провалу. Сейчас — мысль меня ничуть не волновала, — я окунусь туда, в огненную бездну, и не останется даже следа. Кто я? Воспоминания сгорали, подобно тонкой бумаге, душа начинала корчиться. Бугристая, покрытая пятнами ожогов морда отвратительного червя приблизилась вплотную, и между пламенных глаз я вдруг увидел вросшее в гору плоти, будто нелепый пятачок, растянутое лицо доктора Ольта. Оно корчилось и истерично вопило.
Откуда-то вынырнул цвергольд. Что-то свистнуло у виска, всколыхнуло пару волосков, и легкое движение воздуха внезапно вернула меня в реальность, где темный комок долетел до огненного провала и повис, зацепившись за кривую иглу клыка.
Когда я вспоминаю эту историю, кажется, что стоит захотеть — и она тотчас возродится в мельчайших подробностях. Однако всякий раз, стоит памяти добраться до мгновений, что последовали за броском Карла, она спотыкается и перепрыгивает несколько ступеней. Стремительно проносится мимо огненное облако в пасти схватившей меня образины, огонь, грызущий кольца исполинского жирного тела, и… дальше все растворяется во мгле забытья. Наверное, я тогда просто потерял сознание.
На щеку что-то капнуло. И снова. Открывать глаза ужасно не хотелось, но память не позволила расслабиться. За слипшимися ресницами оказалась мутная серо-фиолетовая пелена, в которой нетрудно было узнать родное небо Вимсберга, измазанное тучами и сочащееся редким, противным дождем. В правом ухе мерзко звенело, и когда отправленный на разведку палец вернулся красным, я ничуть не удивился. Рев горящего чудовища все еще отдавался эхом в дальних уголках души.
— Оклемался? Будем Артамаля искать, или как? — Голос резкий, пронзительный. Карл, наверное. Ну точно — цвергольд, небрежно скрестив ноги, сидел рядышком на грязной мостовой.
— Сейчас… Мне бы полежать… еще немного, — слова царапали пересохшее горло, словно маленькие камешки.
— Ну, полежи, — беспечно протянул карлик и невидящим взглядом уставился на пожар. Останки церкви Жосара Виллебруннера полыхали в сотне метров от нас, и редкие капли дождя пугливо обходили огонь стороной. Пламя оказалось таким ярким, что глаза моментально заболели. Откуда-то издалека раздавались голоса одушевленных.
— Не будут ли мужчины так любезны, — сухо промолвила невидимая мне орчанка, — поднять задницы с мостовой и убраться отсюда подобру-поздорову? Ни в коей мере не желаю разрушать вашу идиллию, но скоро здесь будет очень много народу. Вы ведь не забыли, что горит церковь? А кроме того, Альбинос…
— Мать его, — прохрипел я, — Карл, ищи извозчика…
— Здесь, в Рыбацком квартале?
— Да чтоб его…
— Не дрейфь, детектив. Что-нибудь сообразим. Глотни пока, — и он протянул мне возникшую, казалось, из пустоты грязную склянку.
— Вот уж спасибо, — я отпихнул подношение и огляделся. А далеко же меня утащили сумасшедший алхимик и его подруга. Но как ни крути, придется снова воспользоваться их услугами.
— Карл, Ларра, помогите подняться. Чем ты кинул в… это? — из памяти на мгновение высунулась бесформенная гора плоти, и меня сотрясла сильнейшая дрожь. Мощное плечо уперлось мне куда-то в бок, поднимая на ноги. Орчанка на мою просьбу не обратила внимания.
— Подушечкой, — ухмыльнулся Карл.
— Чем?!
— Подушечкой. У Ларры одолжил. — Он дернул головой в сторону нашей суровой попутчицы. — Колечко дернешь — и… В общем, пошли.
— Куда?
— В гараж.
— А зачем нам?..
— Ох, и короткая у вас, людей, память… Жизнь короткая, память короткая… Неужто все короткое? Ну же! Угадай!
Я вспомнил и угадал. И снова тело скрутила дрожь. Но алхимик был прав — другого выхода не было.
— Да не боись, детектив, я ж тогда ещё, при тебе, подкрутил, что надо. Авось, на гору взбираться не придется…
Так, четверть оборота спустя, экспериментальный паромобиль Карла с рычанием, треском и бульканьем нещадно давил стальными колесами булыжную мостовую, подпрыгивая на каждой кочке.
Желудок все же преподнес сюрприз. Хорошо еще, что я успел свеситься за борт.
ГЛАВА 43,
в которой смерть выходит на прогулку,
а время загорается
Я пребывал в полной уверенности, что грешники, которые мучаются во чреве Хаоса за нежное отношение к собственным страстям, чувствуют себя немногим лучше моего. Когда карлово чудовище рванулось вперед, я моментально растворился в едкой смеси механического лязга, кислых запахов и влажного шипения. Дорожные ухабы, безвредные для стальных колес, отыгрывались на моем заду без оглядки на мягкость сиденья.
— Полегче! — проорал я водителю, но цвергольд не услышал. Яростно шаря свободной рукой в бороде, он пытался застегнуть ремень уродливого кожаного шлема-капюшона, который частично спускался на лицо и плавно переходил в круглые прозрачные очки.
— Карл! — и без того нездоровое горло засаднило, — сбавь ход! — Я захлопал его по плечу, но понят был в корне неправильно. Тронутый разобрался с застежками, закивал и, не глядя, протянул второй шлем. Я растерянно принял, а карлик, едва освободилась рука, с головой ушел в управление машиной. Резко дернул толстый рычаг, повернул три из четырех вентилей на приборной панели, и сзади зашипело так, что я моментально натянул шлем, юркнув под защиту плотных наушников.
