Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2008)
Иногда, в паузах между подходами, Агуреева пьет воду из белой чашки. Это персонаж ее испивает свою собственную долю. Это разум его, истрачиваемый в ходе трений с реальностью, оскудевает вместе с водой. Последний раз Полина допивает воду жадными большими глотками, на ее шее вздуваются вены уже не как у Берма: с рациональной жизнью покончено, рацио уступает фантазмам, наступает полный умозрительный беспредел. Ковер скатывают, оставляя на черном полу контур от ковра — знак прошлой жизни, которая отныне лишена быта: нормальная жизнь закончилась.
Агуреева начинает с патетической театральщины, с котурнов, постепенно разогреваясь, постепенно расходясь, превращаясь в комок пульсирующей энергии, муки и боли, с которыми она играется, как с котенком, пока тот царапает ей кожу.
Когда в середине спектакля она меняет черное, закрытое от щиколоток до шеи платье на убранство едва ли не гимнастки (короткая юбочка, голые плечи, туфельки, похожие на чешки), то кажется, что она не разоблачилась, но сняла кожу.
Нарастание симптоматики продолжается после того, как ее персонаж расчленяет священника и попадает в сумасшедший дом, где шесть лет пребывает в состоянии “вазелина” (ему самому очень нравится это слово). Думаю, что рабочим названием пьесы Вырыпаева вполне могло стать это самое “Вазелин”, однако в драме абсурда, которую он лепит из четко отобранного речевого мусора, прямые и лобовые ходы невозможны. Возможен “Июль” как крыша года, как пик человеческой жизни. Как средний возраст посетителей театра “Практика”, из которого они наблюдают трагедию нереализованности, старости и распада. Смерти.
Для того чтобы зритель воспринял этот спектакль как про себя, нужно, чтобы персонаж был похож на зрителя и, одновременно, не похож. Поэтому Вырыпаев берет заурядного пенсионера и открывает в нем бездны серийного убийцы и буйно помешанного. Постсорокинский текст помещает персонажа в предельно экстремальные, пограничные состояния, в которых обычные человеческие переживания становятся более выпуклыми и ощутимыми.
Виктор Рыжаков выбирает виртуозную Агурееву, медленно переполняющую себя состоянием, для того чтобы очистить колоритный вырыпаевский текст от возможных социальных ассоциаций и коннотаций и дать пример чистой экзистенции. Примерно как Беккет, но без западной дистиллированности. “Июль” оказывается картой-схемой внутреннего метрополитена русского, российского человека, которого, как это ни странно, больше всего волнуют нереализованность и, вероятно из-за этого, поиски абсолюта.
Нас смешат, а нам страшно, нас стращают — а нам и больно и смешно и никто не грозит в окно, потому что Буратино давно вырос, закончил школу и, проработав всю жизнь не разгибаясь, вышел на пенсию. Теперь, когда сгорел его дом, он больше всего хочет попасть в смоленскую дурку. А еще — повидать трех своих сыновей, которые работают дежурными в Архангельске. Ведь, должно быть, Архангельск — очень хороший город.
Это спектакль о старости и старении, о том, что жизнь не проходит, но прошла. О том, что суета сует, мусор мусорит, люди пьют чай, а между тем разбиваются сердца, желудки и селезенки — словом, все органы, все органы пищеварения и мироздания. Ибо человек эмансипировался до такого состояния, когда уже больше нет других людей рядом. Нет никого вокруг, ты сам себе мир — все твои мысли и внутренности.
Вот почему черный кабинет, лишенный декораций (черный пол, черные стены), кажется тебе маленькой клаустрофобической вселенной внутри маленького человека. Какие сюжеты и наррации? Отныне все трагедии свершаются здесь — внутри отдельно взятой черепной коробки.
И бытие каждой из них особенно трагично.
Книги
Ефим Бершин. Маски духа. Нижний Новгород, “ДЕКОМ”, 2007, 188 стр., 2000 экз.
Книга известного поэта, представляющая сегодняшний извод одесской прозы, — автобиографическое повествование, отчасти реалистическое, отчасти фантасмагорич-ное; персонажи: некто, называемый Ефимом Бершиным, который “учится на вора” (перевод на язык одесских биндюжников манделынтамовской формулировки поэзии как ворованного воздуха), одесский дедушка повествователя, Синявский, Мария Розанова, Левитанский, Блажеевский, Лиснянская, Кривулин, Рейн, Кенжеев и другие; окружающий повествователя пейзаж — Одесса, Москва, Переделкино, Петербург, Париж, Приднестровье, Ярославль...
Пол Боулз. Вверху над миром. Роман. Перевод с английского Валерия Нугато-ва. Тверь, “KOLONNA Publications”; “Митин Журнал”, 2007, 208 стр., 1000 экз.
Впервые на русском языке последний роман Боулза с уже знакомыми по его знаменитому роману “Под покровом небес” мотивами, только герои оказываются не в Марокко, а в Панаме.
Также в последние годы вышло собрание рассказов писателя в нескольких книгах: Пол Боулз. [Том 1]. Нежная добыча. Тверь, “Митин Журнал”; “KOLONNA Publications”, 2005, 192 стр., 1000 экз.; Пол Боулз. Собрание рассказов. Том 2. Замерзшие поля. Тверь, “KOLONNA Publications”; “Митин Журнал”, 2005, 184 стр., 1200 экз.; Пол Боулз. Собрание рассказов. Том 3. Полночная месса. Тверь, “KOLONNA Publications”, “Митин Журнал”, 2006, 216 стр., 1000 экз.; Пол Боулз. [Том 4]. Пустой амулет. Тверь, “Митин Журнал”, “KOLONNA Publications”, 2008, 240 стр., 1000 экз.
“Пол Боулз. Писатель, фотограф, композитор. Место на книжной полке — рядом с Джойсом, Прустом и Кафкой. Друг Уильяма Берроуза и Аллена Гинзберга. Более пятидесяти лет жил в марокканском городе Танжере. Танжер и Боулз — имена собственные, подразумевающие друг друга. Транслятор арабского мистицизма на холодную европейскую почву. Ледяной, сдержанный, отстраненный, обитающий исключительно в измененном состоянии сознания. Литературное направление — магический реализм в прямом смысле этого слова, без всяких отсылок к латиноамериканцам”; “Пол Боулз принадлежит к странной породе писателей, которым противопоказан психологизм. Его талант в полной мере раскрывается лишь тогда, когда личность персонажа или рассказчика стирается, уступая место ледяной отстраненности — режущей, бессердечной, магической и одновременно невероятно интересной”, — Владимир Иткин (“Книжная витрина”).
Владимир Высоцкий. Собрание сочинений в четырех томах. Составление и комментарии О. Новиковой, Вл. Новикова. Вступительная статья Вл. Новикова. М., “Время”, 2008, 5000 экз. Том 1. Песни. 1961 — 1970. — 400 стр. Том 2. Песни. 1971 — 1980. — 368 стр. Том 3. Песни. — 592 стр. Том 4. Проза. — 400 стр.
От составителя: “Создание полного академического собрания сочинений Владимира Высоцкого — дело будущего”, “Задача нынешнего четырехтомника — адекватно представить творчество Высоцкого современному читателю. Это определило и состав издания, и композиционную иерархию размещения текстов. Первые два тома включают в себя основные песни поэта”; во второй том включены “стихотворения, то есть тексты, сохранившиеся в рукописном виде”, песни для кино и театра, поэма, стихи для детей; в четвертом томе проза: повесть “Жизнь без сна”, киносценарии “Как-то так все вышло”, “Где центр?”, незаконченный роман (“Роман о девочках”), небольшая подборка дневниковых записей (1963 — 1975), “Устная проза”, представляющая расшифровку фонограмм интервью и публичных выступлений 1966 — 1980 годов, выборка из писем 1954 — 1980 годов.
А также вышли книги: Владимир Новиков. Высоцкий. М., “Молодая гвардия”, 2008, 512 стр., 5000 экз. (Биография Высоцкого в серии “Жизнь замечательных людей”, главы печатались в “Новом мире” — 2001, № 1; 2002, № 1 <http://magazines.russ.ru/no-vyi_mi/2001/ll/nov.html>); Добра! Высоцкий. Составление Юрия Куликова и Галины Урвачевой. М., ГКЦМ В. С. Высоцкого, 2008, 256 стр., 2000 экз. (Альбом, подготовленный Музеем Высоцкого к его семидесятилетию, — более шестисот фотографий, документов, воспоминаний родных и близких, коллег по театру и кино, автографов стихов и песен самого Высоцкого.)
Анатолий Гладилин. Улица генералов. Попытка мемуаров. М., “Вагриус”, 2008, 320 стр., 5000 экз.
Мемуарная проза знаменитого “шестидесятника”, а затем — эмигранта.
Е. А. Евтушенко. Весь Евтушенко. М., “Слово/Slovo”, 2007, 1152 стр., 1000 экз.
Однотомное собрание сочинений — “Перед вами приключенческий роман в стихах о моей жизни, легко переносящийся со станции Зима на Аляску, или в Латинскую Америку, в Японию, в Австралию, Грузию, а то и в Долгопрудню... Моя исповедь, мои дружбы, мои надежды, моменты почти полной безнадежности, предательства тех, кого в этом нельзя было заподозрить, и помощь тех, от кого я ее совсем не ждал...”.
