Елена Съянова - Гитлер_директория
Только подумайте — если вся тысячелетняя идеология воспитания японца была направлена на абсолютную преданность императору, то ведь воспитание самого будущего императора было развернуто в обратную сторону — на него самого: принц должен был привыкнуть считать себя объектом всех помыслов своих подданных.
Именно об этой мучительной личностной ломке 45-го года и пытался рассказать Сокуров в фильме «Солнце». Однако сделал он это не через убогий азбучно-клиповый видеоряд, а при помощи иероглифо-образного потока смыслов, для большинства оставшегося зашифрованным.
Приведу пример. Октябрь 41-го года. На конференции, посвященной окончательному решению о начале военных действий, император стремится убедить рвущихся в бой начальников штабов дать еще некоторое время дипломатам и делает это при помощи… танка.
Четыре моря нас разделяют,Но все мы братья,Мир прекрасен!Отчего так бушуют волны?Зачем бесчинствует ветер?
Начальники штабов встают со своих мест и дают заверения, что готовы уступить дорогу дипломатам.
В этой сцене нет ничего фальшивого или выделанного. Просто это другой мир. Мир, который слишком ценил себя и, не надеясь на полное понимание со стороны белой расы, сам научился понимать и принимать ее. В этот путь Япония отправилась со своим императором, в чем его великая заслуга.
Что же касается ответственности за все те «лепестки» тогдашней японской хризантемы, как то — применение газов, ковровые бомбардировки, зверства на Филиппинах и в Бирме, «миротворческие операции», в результате которых почти три миллиона китайцев были умиротворены до смерти, и так далее, то Токийский трибунал в самой Японии многие до сих пор считают фарсом, поскольку из-под ответственности был сознательно выведен главнокомандующий-император, сказавший однажды со своим непроницаемо-мечтательным выражением лица: «Армия — это такая неприятность».
Кейтель
Для большинства весь гитлеровский генералитет примерно на одно лицо, и, скорее всего, это бесстрастная физиономия начальника главного командования вермахта Вильгельма Кейтеля — того фельдмаршала, что подписал акт о капитуляции Германии.
Кто-то сейчас подумал — а стоит ли тратить время на перетряхивание грязного белья всех этих фон Боков, Йодлей, Гальдеров, Гудерианов и Роммелей? Мы ведь их победили! Но вот вопрос — чем бы была для мира коричневая возня НСДАП без этих самых Кейтелей и фон Боков?
Два века назад лучшая в мире французская армия Первой республики прошла по Европе, сметая абсолютизм. Полвека назад лучшая в мире немецкая армия двинулась в крестовый поход на демократию. К сожалению, до сих пор еще не появилось свободного от пропаганды исследования взаимодействия штыка и идеи, пули и мысли и последствий такого взаимодействия. Комиссары Конвента отправлялись в провинцию с приказом стирать с лица земли мятежные города; американская авиация выжигала напалмом пораженные коммунистическими идеями джунгли Вьетнама, а где-то в промежутке мы видим нашего «героя» с его убеждением, что германская идея — «…только сойдя с гусениц танков, восстанет, как статуя, на расчищенном и продезинфицированном пространстве Европы». Написав это, Кейтель поставил свою подпись под приказом передать всю административную власть на оккупированных территориях Востока Гиммлеру, чтобы силами СС побыстрей начать эту самую дезинфекцию.
Вопрос о Кейтеле западными историками часто сводится к вопросу об ответственности за свою подпись под приказами, исходящими от других.
Да, Кейтель не был идеологом; да, приказ «о комиссарах», приказ о плате в сто расстрелянных коммунистов за каждого погибшего в тылу немецкого солдата или приказ от 7 декабря 1941 года «Мрак и туман» об уничтожении всех потенциально опасных для рейха лиц и прочие исходили от Гитлера и Гиммлера и только подписаны Кейтелем.
Но историки обязаны читать юридические документы. Хотя бы те, что под рукой, — материалы Нюрнбергского трибунала.
Читаем: «Уточнение к инструкции о поведении полевых частей вермахта сделано рукой Кейтеля и заключается в том, что помимо политического состава Красной Армии расстрелу на месте подлежат также все женщины-военнослужащие». Читаем еще: резолюция, сделанная рукой Кейтеля на докладной Канариса о зверствах в лагерях, где содержались советские военнопленные, гласит: «Я, фельдмаршал Кейтель, полностью одобряю и беру на себя ответственность за эти мероприятия, поскольку борьба за уничтожение коммунистической идеи не допускает соблюдения законов рыцарства». Ну берешь — так неси! А не бей себя в грудь и не кричи на суде, что ты только солдат, выполняющий приказы. «Мои солдаты с пленными не воюют». Это тоже резолюция, наложенная рукой другого вояки — Гудериана. Ему и приговор был иным.
Если в чем и заключалась не столько вина, сколько беда Кейтеля, так это в том, что он оказался на очень неудобном, не имевшем аналогов посту. Внедряя букву и дух фюрер-принципа в механизм командования армией, он практически его разлаживал и сам постоянно находился между молотом гитлеровских директив и наковальней генштаба — всех раздражающий, всеми презираемый… «лакейтель», как его за глаза называли свои.
Думаю, Кейтель был все же умнее, чем выглядел. Во-первых, он был среди тех генералов, что ясно видели все безумие блицкрига на Россию. Доказательство тому — прошение об отставке, поданное накануне нападения на СССР. Во-вторых — он запретил своим адвокатам подавать прошение о помиловании и все, о чем просил у суда, — это заменить веревку расстрелом. Но в чести умереть, как солдату, ему было отказано.
Улманис
Слово «харизма» в переводе с греческого означает «божественный дар». Если его разложить на земные компоненты, то получим внушающую симпатии внешность, как правило врожденные ораторские способности, умение с достоинством принять восхищение собой, не впадая при этом в надменность, способность «оседлать» любую ситуацию и направить ее в нужную сторону, видимая независимость поведения и некий вечный источник энергии, периодически выбрасываемой на толпу. И еще — она, харизма, часто словно бы слегка похлопывает вас по плечу: «У нас, мол, с тобой, парень, много общего, просто я знаю тако-ое…».
Вот эскиз к портрету человека, которого соотечественники-современники называли «величайшим в Европе государственным деятелем» и «дважды гением», а соотечественники-потомки сейчас именуют «узурпатором» и «авторитарным монстром». Ну нас-то подобным не удивишь, а вот для самоуглубленной и неболтливой Латвии такие перевертыши не характерны.
Его имя Карл Улманис. Это тот самый латышский политик, который к июлю 21-го года на посту председателя Временного правительства Латвии сумел справиться с революционным движением, с западной помощью конечно, а в 40-м, будучи президентом, с формальным соблюдением всех международных норм «вступил» Латвию в СССР.
В Риге мне подарили учебник — «История Латвии. XX век» — тот самый, что вызвал возмущение в наших СМИ. В нем говорится: «Нацистскому режиму не удалось бы создать латышский легион СС, если бы Латвия не была оккупирована СССР». Не говоря уж о том, что оккупации де-юре не было, а оккупация де-факто — категория, извините, эмоциональная, поражает сама система оправдания, при этом еще и основанная на абсурде: по этой логике получается, что даже если преступная Россия вынудила невинных латышей пойти на преступление, пополнив собой гиммлеровских головорезов, то это преступление не просто смягчается, а выворачивается в великую доблесть, достойную морального и материального поощрения.
В Риге я не задала этого вопроса нашим вежливым хозяевам, однако об Улманисе кое-что понять удалось. В том же учебнике читаем: «Демократия в Латвии была уничтожена не в силу экономических конфликтов или безвыходной ситуации, причина ее падения — предательство самого крупного политика…». Особенно приятно это читать нам, нынешним: палец так и тянется ткнуть в Ельцина — вот он, демон! Но отношение к Улманису в Латвии не раскалывает хор на дифирамбы и анафему. И вот почему: если, не разматывая весь клубок сложных международных отношений, сразу заглянуть в душу Улманиса, я бы сказала, в логику его души, а это одно из свойств харизмы, то видим такую картину.
Лидер маленькой, самобытной страны сидит между двумя монстрами, раскрывшими пасти: тот, что юго-западнее, — Германия — близок по крови и типу пищеварения; он скушает и быстро переварит Латвию без всякой отрыжки, а тот, что на востоке, — Россия — проглотит, но переварит далеко не сразу, и, как бы это поделикатней выразиться, есть шанс… выпасть почти целеньким, отчиститься и снова засверкать самобытностью. Вот так он сидит и предвидит, без всякой иронии конечно, и предвиденье его почти сбывается… В Риге я прямо спросила — не пора соотечественникам-современникам простить своему бывшему «дважды гению» это «почти» и приподнять его хотя бы над эмоциями? И знаете, что мне ответили? «А в душе мы его уже простили».
