Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
— Ну?
— Служба превыше всего! Ясно?
— Надоел ты всем со своими глупостями, Муртаза! Заладил одно.
— Сколько можно повторять: дай сигареты! Не нуждаюсь я в твоих советах, оставь их при себе. Пусть плешивый свою лысину мажет…
— Хорошо, не будем про это больше. Ты, пожалуй, прав… Лучше вот о чем скажи: говорят, из Измира пожаловали, твою дочь сватают, правда это?
Лицо Муртазы просветлело, даже морщины разгладились.
— От кого ты слышал?
Бакалейщик не стал говорить, что узнал об этом от Нуха, которому все рассказал привратник Ферхад.
— Да это не только мне известно, весь город говорит. Передают, что отец жениха так прямо и сказал, что другой невесты не желает, кроме дочери Муртазы… Выходит, слава о ней до Измира дошла.
Муртаза даже раскраснелся от гордости.
— А еще знающие люди сказывают, будто отец жениха очень богат.
Муртаза утвердительно кивнул.
— Есть у него и оливковые рощи, и дома, и, кроме того…
— Значит, прослышал о твоей дочери?..
— А как же! И его не интересовало, есть ли у меня в доме табуретки! Пусть, так и сказал, будет порядочная, а больше мне ничего не надобно!
— О дисциплине, о порядке ничего не спрашивал?
— Он обо мне слыхал! И сказал: во что бы то ни стало возьму для сына дочь такого человека!
— Этак завтра он возьмет тебя в компаньоны! Лучше уж тебя, чем кого другого. Только надо с умом, расчетливо.
Муртаза задумчиво опустил глаза.
— Он, говорят, сказал: дам ему особняк, пусть в нем живет. Пускай заведет себе коляску-фаэтон, ездит в ней, пьет-гуляет со своими дружками… Эх, Рыфат-эфенди, уж я-то знаю, как пожить в свое удовольствие… В сердце моем, коли хочешь знать, тоже гордость есть…
Муртаза вспомнил про своего земляка Хайдара, тот тоже, когда обмен был, приехал в Турцию без гроша в кармане. А теперь обзавелся имуществом, дом у него большущий в том же квартале, где живет младший брат Муртазы. Землю купил этот Хайдар, хозяйство завел. У него четыре экипажа. Дела идут, дай бог каждому! И что ни вечер, то с друзьями-приятелями пирует, потом все рассядутся по экипажам и давай кататься по городу — от одного бара к другому, от одного казино к другому, и так до самого утра с песнями на весь город… В этих развлечениях иной раз и Муртаза участвовал.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — задумчиво произнес Муртаза. — Чтоб был у меня большой, крепкий домина, хозяйство, большое стадо овец и коров. Чтоб свежее молоко всегда было и масло сбивалось… И чтоб мы ели, пили, веселились… И жилось нам радостно… Сегодня у меня, завтра у тебя… И песни наши неслись до самых небес… А потом все рассядемся по коляскам и айда! Э-э-эх! Рыфат-эфенди!.. — Тут Муртаза замолчал и зевнул во весь рот. — Спать хочется, сил нет. Глаза сами закрываются. Дай сигареты, я пойду хоть посплю.
— Куда там спать, когда скоро на работу! — Он достал часы, поглядел. — Уже четыре. И двух часов не осталось до смены.
— Ничего, хватит. Пусть хоть кости мои отдохнут.
Муртаза взял сигареты и спички и вышел из лавки. Уже подходя к калитке своего двора, он остановился в недоумении: казалось, все женщины квартала собрались перед их домом. Калитка открыта настежь, через нее без конца снуют люди.
— Пусть немедля отправляется к доктору и отнесет к нему девочку! — крикнула Акиле-хала, завидев Муртазу.
Акиле-хала, высохшая, седая старуха, прикладывала смоченную в холодной воде тряпицу к пылающему лбу девочки, лежавшей в беспамятстве.
Муртаза встал в дверях, нагнулся, чтобы снять грязные ботинки.
— Погоди разуваться! — остановила его Акиле-хала. — Ты чего домой не являешься иль не хочешь на свою дочь посмотреть?
Муртаза поднялся наверх, подошел к постели. Увидев мужа, жена зарыдала во весь голос.
— Замолчи! Замолчи, дочь моя! — сказала Акиле-хала. — Успокойся, дитя мое, ты извела себя. Слава аллаху, еще ничего не случилось. Негоже плакать над больной.
Старуха встала, отвела Муртазу в сторону и рассказала:
— Вечером поздно девочка пришла с работы совсем больная. Упала у самого порога, что-то у нее с головою… Я сделала что могла, расплавила свинец, вылила его по капле в воду, произнесла молитву: «Слава аллаху, всевышнему, господину рабов своих». Только ничего не помогает. Ей все хуже и хуже. Надо что-то предпринять, сынок!
— Скажи что, Акиле-хала.
— Отнеси ее к доктору. Он сейчас на фабрике?
— На фабрике его нет. Нужно идти к нему домой, только…
— Вот и отнеси домой.
— Так он там не станет задаром смотреть. Для этого деньги требуются!
— Что ж поделаешь, сын мой. Не тяни, иначе дочь потеряешь. Придумай, как денег раздобыть.
— У меня в кармане и десяти пара не найдется, Акиле-хала!
— Возьми в долг, обменяй жетоны… У Фирдес что-то с головой неладное…
Муртаза тупо поглядел на старуху, ничего не ответил. И хотя у него ломило затылок, ныло все тело, глаза щипало от бессонной ночи, отправился на фабрику. Получил в расчетном отделе жетоны на пять лир. Жетоны — алюминиевые кружочки разной величины и достоинства, от сорока пара и до двухсот пятидесяти курушей, — годились только на то, чтобы покупать в фабричных кооперативных лавках, у бакалейщика, мясника и зеленщика или же бриться и стричься в такой же парикмахерской. Жетоны выдавались рабочим в счет аванса, чтобы заставить их покупать только в кооперативе. Муртазе нужно было обменять жетоны на деньги, чтобы заплатить фабричному доктору. Мастерам и служащим эти жетоны меняли в фабричной кассе на деньги, которые они тратили потом в кабаках да барах, в публичных домах. Потом деньги эти удерживали из жалованья. Так было заведено.
За стеклянной матовой перегородкой сидел высокий красавец кассир, на столе у него лежал томик стихов Омара Хайяма. Он сердито поглядел на посетителя.
— Чего тебе? — неприветливо спросил он.
Муртаза протянул ладонь с жетонами, дескать, нельзя ли их поменять?
— Запрещается! — еще громче отрезал кассир, он хотел, чтобы голос его был слышен в кабинете директора. — Ты что, не знаешь последнего распоряжения господина директора? Не имею права обменивать!
— Кто это там? — крикнул директор из глубины помещения.
— Ночной надзиратель, эфенди, — ответил кассир.
— Чего ему?
— Принес жетоны, но я ему сказал о вашем последнем циркуляре.
— Пришли-ка его ко мне.
— Зайди в кабинет, господин директор зовет тебя.
Войдя в кабинет, Муртаза застыл по стойке смирно, крепко зажав в кулаке жетоны.
— Так, чего тебе?
Муртаза с трудом проглотил комок, застрявший в горле, и собрался рассказать о том, что у него заболела дочь и ее надо показать врачу, а за визит надо заплатить, но фабричный доктор не принимает фабричные жетоны. И еще он хотел сказать, как ночью задержал вора, честно выполнив свой служебный долг, и сделал он это, вовсе не рассчитывая на вознаграждение. И что уже сутки, как он на ногах, и от бессонной ночи глаза ему немилосердно щиплет… Но директор не стал даже ждать его объяснений.
— Ты разве не знаешь, что кончилась эта мода? Все, больше менять жетоны не будут. Они только для того, чтобы покупали в кооперативе.
От головной боли у Муртазы задергалась бровь. От обиды, усталости, нервного напряжения все поплыло перед его глазами. Директор, на которого он силился смотреть не мигая, вдруг стал меняться, то наваливаясь на него великаном, то удаляясь далеко-далеко и превращаясь в карлика.
— Ну а теперь шагом марш! — закончил свое выступление директор.
Только эти слова и услышал Муртаза. Он отдал честь и вышел. Тут же в кабинете возник главный бухгалтер.
— Этот кассир, бей-эфенди, корчит из себя великого умника. Я надеюсь, запрет не распространяется на служащих? Скажите ему, пожалуйста…
— Конечно, конечно! — согласился директор. — Исключая служащих и мастеров. С ними все расчеты, как и прежде. Нури-бей! — окликнул он кассира.
— Слушаю вас, эфенди. — В дверях появился кассир, застегивая пуговицы пиджака.
— Что касается обмена господам служащим и мастерам, то все остается по-прежнему…
— Не беспокойтесь, бей-эфенди. — Кассир понятливо кивнул головой. — Вы и в прошлый раз об этом говорили.
Директор поглядел на главного бухгалтера, тот на директора, затем оба посмотрели на кассира… Они понимали друг друга очень хорошо, без слов…
Когда Муртаза появился в лавке квартального бакалейщика, он застал там Нуха. У контролера даже сердце екнуло при виде Муртазы, который шел прямо на него, будто ничего не видя.
— Послушай, ты совсем уже спятил! — сердито сказал Нух. — Какого дьявола тебя понесло к техническому директору? Чего на меня стучал?
— Я выполнил свой долг!
— Какой еще долг? Я пожалел твоих дочерей, не стал писать на них рапорт.
— Ты обязан был написать рапорт… Служебного долга не выполнил…
