Борис Рохлин - У стен Малапаги
Реализовать столь сомнительное, но завораживающее кредо стремились все члены группы. Им это удалось. Удалось в изображениях обнажённой натуры раннего дрезденского периода. Позднее — в образах большого города.
Их манера письма удивительно подошла для этого. Лихорадка «огней большого города» и лихорадочность красок, кисти и линий. Они все — гении линии, гении угла. По временам у некоторых даже цвет становится маргиналом, уступая господство линии и углу. Кривая линия, а угол особенно — законченное выражение неуютности, недомашности мира.
И переулков лающих чулки,И улиц перекошенных чуланы,И прячутся поспешно в уголкиИ выбегают из углов угланы.
О. Мандельштам, «Куда мне деться в этом январе»Словно стихи по поводу. Поэтический комментарий к картинам, предположим, Кирхнера «Женщины на Потсдамер Платц», «Потсдамер Платц», «Кокотки на Курфюрстендамм» или к его же иллюстрациям «Чудесной истории Петера Шлемиля».
Их заворожённость неподдельностью, первичностью, первообразностью известна.
Что, если я, заворожённый,Сознания оборвавший нить…
А. Блок, «Под шум и звон однообразный»Начиная творить, мостовики обрывали нить сознания. И эта заворожённость, этот обрыв нити сказались во всём: в целях, методах, результатах. Они стали нарушителями спокойствия в мире искусства. В частности нарушив предписываемую художественным этикетом эпохи форму обнажённости. Обнажённые натуры академистов и экспрессионистов — две вещи несовместные. Нагота фигур у «мостовиков» окончательная, подчёркнутая и ослепительная. Плоть на холсте дышит. Прошло сто лет, «а сила прежняя в соблазне…».
По выходе первого романа Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть» Ф. Мориак написал статью «Здравствуй, молодость». О живописи «мостовиков» можно сказать: «Здравствуй, плоть». Добавив: «Здравствуй и прощай».
Раскованный эрос, Эрос юности. Но рядом с Эросом, всегда готовая его заменить, идёт Пения, угрюмая бедность мира. Двойное портретирование: сквозь образ радости проступает образ печали.
Экспрессионизм, много переживший на своём веку, сегодня перешёл в иное состояние. Состояние музейной ценности. Он — ходкий товар на рынке искусства. Благодатная, дающая приход, тема для искусствоведов. В общем любимец публики и рынка.
«А всё-таки скучно на этом свете, господа». Что-то исчезает.
А если что и остаётсяЧрез звуки лиры и трубы,То вечности жерлом пожрётсяИ общей не уйдёт судьбы.
Г. Р. Державин, «Река времён в своём стремленьи»Живая жизнь экспрессионизма давно уж позади. Счастье открывать мир заново и по-своему, юношеский максимализм, эрос в искусстве и жизни. Битвы и сражения. Свои Канны и свои Ватерлоо. Теперь — МУЗЕЙ.
Юность всегда возмездие. С ней расставшимся.
Что же такое музей? Может быть, это не так уж грустно и сокрушаться не стоит.
Н. Фёдоров кое-что сообщает нам о сути и предназначении музея.
«Музей… есть надежда… ибо существование музея показывает, что нет дел конченых… Для музея самая смерть не конец, а только начало… Музей есть высшая инстанция, которая должна и может возвращать жизнь…» (Н. Ф. Фёдоров, «Музей, его смысл и назначение»).
Отвлекаясь от главной и единственной мысли Н. Фёдорова о воскрешении предков, музей, действительно, кое-что возвращает. Он возвращает прошлое. Он его «воскрешает». Напоминая, что начало положено не в нас, и тем самым, хотя бы отчасти, избавляет нас от одномерности нашего бытия.
Через много лет после эпохи «бури и натиска» Эрих Хекель заметил, что корни «Моста» в югендстиле. Произошла мутация и дала неожиданный побег. Растение, получившее имя экспрессионизм. Стилистически, да и содержательно экспрессионизм мостовиков и югендстиль различны. Но есть и нечто сближающее их. Это философский и художественный универсализм. Наш быт, предметы, окружающие нас, должны подвергнуться эстетическому преображению. Каждый должен быть тёплым, домашним. В каждом должна быть видна рука мастера. Индивидуальность вещи. Её персонализация.
Позиция, хорошо знакомая и интимно близкая художникам «Моста». Сквозное преобразование вещей повседневности. Их метаморфоза посредством искусства. В своих мастерских им удалось осуществить идеал конгениальности искусства и жизни. «Подтянуть» жизнь до уровня искусства. Идеал очень сомнительный, очень снобистский, очень югендстилевский и вряд ли возможный в реальной жизни.
Но одно дело — преобразование личной, почти интимной, жизни, по своим наброскам и эскизам, и другое — конечный продукт твоей художнической работы. Мостовикам невзначай открылась «особенная область простых вещей». Невзначай, потому что выйти на это можно только интуитивно. Бог тут не в помощь. Вступает инструмент непритязательный — интуиция виртуозов. Но ещё важнее, что «вещи застигнуты врасплох».
Это их фундаментальная склонность, стихийный замысел — застигнуть мир врасплох и запечатлеть.
С формальной точки зрения живопись «Моста» предопределена абстракцией, умозрением. Она трансцендентна по сути в своём стремлении запечатлеть нечто, лежащее по ту сторону опыта, по ту сторону вещи, но через вещь. И вопреки или благодаря вакханалии красок и линий результатом оказывается органический сплав изображения и трансцендентности изначального порыва.
Искусство Африки и Океании, немецкая графика эпохи Дюрера, например, Кранах или Вехам, японская гравюра на дереве, резьба островитян Палау подтвердили и поддержали их поиск.
Известно скептическое отношение Кирхнера к современной цивилизации, неспособной предложить ничего, кроме разочарования. Примитивная культура, человек примитивной культуры дают надежду на возрождение.
Группа «Мост» наряду с французскими кубистами и художниками «Голубого всадника» увидела в «примитиве» желанное, чаемое искусство «непосредственного и несфальсифицированного» художественного выражения.
У критики цивилизации долгая история. Словом и делом. Например, лозунг Руссо «назад к природе», если он его когда-нибудь произнёс. Поиски «простодушного гурона» — не откровение двадцатого века. Отшельничество первых веков христианства — если и не возвращение в природу, то бегство от цивилизации несомненное. Причины несущественны. Важно только одно — направление движения. Бегство, уход. Не забудем Дафнисов и Хлой, буколики, георгики, Аркадию, её пастушков и пастушек.
Художники «Моста» искали и находили подлинное и непосредственное не только в отдалённо-бескрайней перспективе «примитива». Не только к «востоку от рая». Но и рядом, в непосредственном окружении, в которое они вплетали искусство, как неотторжимую составляюцую. Они сами были творцами парадиза, как он им представлялся. Они стремились и писать, и жить по собственньм канонам, не совпадавшим с канонами внешнего мира.
Все они были «трудными детьми жизни». Как Ганс Касторп, герой романа Томаса Манна «Волшебная гора». И добавим — искусства. Все стремились стать «островитянами». Ускользнуть от цивилизации.
У Генри Дэвида Торо было Уолденское озеро, у Эрнста Людвига Кирхнера и Эриха Хекеля — Моритцбургское, у Макса Пехштайна — островок в океане. Мечта о рае столь же вечна, сколь и неосуществима. Более того, она преходяща. Для каждого из нас в отдельности.
Упомянутому персонажу, современнику наших художников, показалось, что он нашёл рай, «волшебную гору», где наконец «полная предчувствий будущего, возникала грёза любви».
Увы, «всеобщая история бесчестия» никогда не подведёт. Всегда на месте. Вместо «грёзы любви», пожалуйте, на первую мировую.
Экспрессионизм — искусство подлинности. Проходит юношеский пыл. Рассеивается мечта о парадизе. Кончается жизнь. Но искусство остаётся.
Друг Адриана Леверкюна, решивший заняться неблагодарным делом описания жизни своего приятеля-гения, пытается передать в словах — мероприятие затейливое — и саму музыку. Пересказать её. Но один его пассаж приближает нас к «музыке» художников «Моста». К «мелодиям» Кирхнера или Нольде.
«…высокое „соль“ виолончели, последнее слово, последний отлетающий звук медленно меркнет в pianissimo ферматы. И всё: только ночь и молчание. Но звенящая нота, что повисла среди молчания, уже исчезнувшая, которой внемлет ещё только душа, нота, некогда бывшая отголоском печали, изменила свой смысл и сияет, как светоч в ночи» (Т. Манн, «Доктор Фаустус»).
В книге «Замыслы» Оскар Уайльд утверждал, что «…девятнадцатый век… в значительной степени изобретён Бальзаком. Мы просто выполняем, с примечаниями и ненужными добавлениями, каприз или фантазию… романиста».
После явления немецкого экспрессионизма «мы выполняем, с примечаниями и ненужными добавлениями, каприз или фантазию» художников «Моста».
