Андрей Битов - Обоснованная ревность
У Монахова не было отчетливого образа для того ожидания, которое исподволь разгоралось в нем, пока он искал. Теперь, увиденный, этот образ был утерян навсегда: могила была такой, какой была. Воображение было разорено. Бедностью воображения она и поражала: ограды нет, загончик из жердей — вкус… камень светло-серый, как пыль, неполированный — достоинство… травка, газончик вместо клумбы — скромность… рядок тех самых березок— простота величия… продуманная сень— намек на лиру… Что можно еще придумать и чего избежать? Все. Если не посягать, то все. А если посягнуть, то и бедность покажется нищетою. Потому что памятник гению не может быть и памятником гения… Это хорошо. И этот — подобен. Правда, дистанция между ним и памятником как бы обратная и очевидная… И все-таки. Не этот ли профиль на сером камне заставлял его, еще живого, застывать на последних фотографиях столь благородно и чеканно? не этот ли жердяной заборчик, демонстрирующий строгость вкуса, порожден его гением, слабым в ближних? речка текла внизу так же, как и до него, и независимо от него, разве еще оскудев и измельчав.
Каждый заслужил свое надгробие.
Справедливость подобного заключения венчала толкотню секунд в смуте и суете прижизненного времени. Справедливость и есть единственная мера времени с единицей в одну человеческую жизнь.
Пора было идти. Оставалось подумать о любви к себе после смерти. Головокружительно и невозможно. Мама пьет чай, открывая еще прижизненную банку варенья, жена перешивает юбку, сын заперся в ванной… Хлопоты сборов в дорогу— субботник по уборке могилы — ищут и находят… забывают в последний момент сверток с грабельками и совком, решают не возвращаться: не будет пути…
К могиле приближались. Два голоса, по проторенному Монаховым пути, не сбиваясь… Один — недовольный интеллигентный баритон, другой — попроще, семенящий алкогольный говорок. Недовольный накачивал в себе интонацию строгости и недовольства, словно сам не очень-то доверяя своей грозности, но не допуская такого недоверия с чьей-либо стороны. Простоватый — недобросовестно имитировал сообразительность и будущую исполнительность, по-видимому, состоя в наиболее простых отношениях с будущим, то есть все наперед зная. "А я говорю, другая культура тут не взойдет", — сказал, оправдываясь, он, и слово "культура", не принадлежавшее его гортани, отделилось и застряло в ухе Монахова. "Культура…" — со странным гортанным клекотом повторил баритон. И они вошли, отрезав Монахову и Светочке путь к отступлению. Седоволосый и тот, другой в ватнике… Будто он не ожидал, что кто-нибудь есть на могиле… будто здесь никогда никого нет… Монахов смутился, успев, однако, быстроватым взглядом ухватить надменность профиля седоволосого, и теперь сличал его с профилем на камне. Сын… думал он. Определенно сын… "Сын", как бы недовольный присутствием посторонних, смотрел в сторону, прервав себя на полуслове: пошатал жердочку ограды, отер ладонь… Монахов подтолкнул Светочку к выходу, пришедшие посторонились, пропуская. В проеме калитки Монахов, не ожидая этого от себя, сказал "до свидания", "сын" кивнул кратко, как экзаменатор, и тут же стремительно впорхнул за ограду. "А вы сажали?" — тут же загудел за спиной Монахова его недовольный голос. "Как не сажать…" — отвечал могильщик.
Монахов был почему-то тронут. Сын непременно любил отца. И эта хозяйственная деловитость была почему-то как раз впору гению. Монахов быстро шел по тропинкам, будто давно зная дорогу, будто раскланиваясь с уже знакомыми могилами короткими кивками на ходу. Вот собственница… а вот автор строки… Нет, кладбище — это не то место, на котором покончены счеты с жизнью, думал Монахов. Вон как покойнички вцепились в нее и не выпускают… Им изменило только движение; остальное— все еще при них: положение, вкусы, тщеславие… и вот даже… любовь ближних и признательность соотечественников…
Я кончился, а ты жива.И ветер, жалуясь и плача.Раскачивает лес и дачу…—
читал он Светочке по дороге к дому то, что помнил.
Не каждую сосну отдельно,
А… та-та-та… все дерева…
"Забыл", — сказал он. Было особенно безветренно и тихо.
Так оказалось, что могила эта произвела-таки на него впечатление. Мысли его приняли необычный ход, он что-то такое стал отмечать вокруг, как бывало: листик там, какое-нибудь мелкое животное, поддавал ногой камешек… И слушательница рядом — была. Во всяком случае, именно ей он мог поведать мысль о том, что сильные впечатления вовсе не происходят, как на сцене: "как вкопанный", "как громом пораженный" и в таком роде… Они проявляются не сразу— сразу как раз характерна реакция торможения перед непривычностью, значительностью или силой предстоящего нам переживания. Сильным впечатление оказывается потом: проступает, проявляется (в фотосмысле)… Таковы были его рассуждения, компенсировавшие разом как недостаток чувств, так и избыток переживаний. Так и в любви… сказал Монахов. Не сразу. Сначала кажется — так себе, а потом оказывается черт-те что. Светочка напряглась.
Монахов быстро выгреб "награду свою". За чуткость и впечатлительность. Возмездие стояло на пороге и выглядело как встреченный им поутру однокашник — что тут делать?..
— Ты знаешь, кого я сегодня еще встретил!.. — радостно возвестил он и, не дожидаясь проявления страстной заинтересованности со стороны Монахова… — Да-да, Ядрошникова!..
Ядрошникова Монахов и не силился вспомнить. Школьный приятель был такой старый… Он потряс потрепанным мешочком "Березка", в котором булькнула за три шестьдесят две; Монахов представил его Светочке, и они прошли в дом: Светочка, за ней приятель, за ними гостеприимный Монахов, с тоской глядевший им в спины.
Дальше все пошло как по писаному. Светочка отнимала у Монахова сковородку: "Где у тебя соль? А лука у тебя нет?" Приятель, теребя свою седоватую эспаньолку, басил, поглядывая на Светочку и определяя степень ее с Монаховым отношений, пока еще не отводя его в сторонку, чтобы спросить, давно ли "он с ней" и "как она"; у Монахова наконец что-то всплыло про него в памяти, а именно, что приятель еще в школе слыл первым "по этой части" — сейчас он, с брюхом и сединою, уже как бы не должен был нравиться, потому что не нравился Монахову; Светочка была оживлена. Наконец она позвала "мальчиков" к столу. Приятель произнес длинный тост, вставляя английские словечки (он, оказывается, был и по этой части); Монахов от смущения заторопился выпить, поперхнулся; Светочка же ничего, не находила приятеля ужасным… Н-да, уединился… с тоской подумал Монахов, выпил еще и, — отпустило. Он очень удивился, обнаружив себя через некоторое время рассказывающим один запомнившийся ему школьный эпизод: как украли в кабинете английского магнитофон — тогда еще редкость — а воров так и не нашли… "Ты разве не знаешь, кто украл?" — удивился приятель. "А ты знаешь?" — "Конечно", — сказал приятель, но секрета не раскрыл. "Ит ваз э марвелос стори, — добавил он таинственно. — Ты Асю помнишь? Ну да, как ты можешь не помнить…" — "При чем тут Ася!" Монахов зачем-то рассердился. "Он был в нее влюблен", — пояснил приятель Светочке. "Она была моя жена", — хотел сказать Монахов, но не мог выговорить "была". "Влюблен?.." — приподняв бровки, протянула Светочка. "Ты знаешь, что она умерла?" — "Нет", — посомневавшись, ответил Монахов; он пытался как раз припомнить нечто чрезвычайно неприятное, связанное каким-то образом именно с этим приятелем… Будто как-то раз ужасно приревновал Асю к нему… Неужто за дело? Так, по-видимому, постарался тогда тут же это забыть, что и забыл. "Какой ужас!" — воскликнула Светочка. "Рак", — подтвердил приятель. "Сначала там все вырезали, потом удалили одну грудь…" Монахов давно не пил, тем более за три шестьдесят две… "Мерзкая все-таки эта водка", — пробормотал он и вышел, задев стул.
Никогда в жизни он не блевал. С чего бы это?., он вышел на крылечко подышать. Дул поверху ветер, а внизу было тихо. Вершины сосен качались, ветер шуршал хвоей. "Жалуясь и плача…" — вспомнил Монахов и больно ударил кулаком по перилам. "Тьфу, черт!" — сказал он, тряся кистью, и вернулся в дом.
Ни Светочка, ни приятель, однако, никуда не исчезли; Монахов глупо удивился их присутствию и не обрадовался. Приятель сидел уже рядом со Светочкой, гадал ей по руке. "Да! — восхитился Монахов. — Вспомнил! Тогда, двадцать лет назад, он точно так гадал по руке ей…" Монахов и про себя не назвал ее по имени… (Тень того неприятного воспоминания косо спланировала с шорохом ночной бабочки, вызвав озноб в спине.) "Лонг инаф, стронг инаф, пут ит ин", — рассказывал тем временем смеясь приятель. И это Монахов вспомнил, и этот анекдотец он тогда рассказывал про Лонгинова, Строганова и Путятина (фамилия приятеля была Путилин. и он относил анекдот на свой счет). Светочка английского не знала, она изучала немецкий. Какой же язык изучала она!.. — Монахов не мог вспомнить. Конечно, она и того не знала, какой изучала, но все-таки какой?.. Поняла ли она тогда эту шуточку?! Монахов зло посмотрел на "Пут-ит-ина" и пошел ставить чайник.
