Дж. Морингер - Нежный бар
Как-то мы опоздали на скачки, и Макграу нервничал, что мы пропустим первый заезд. Когда мы подходили к центральному входу, Атлет остановился перед гигантской статуей Секретарю,[102] чтобы отдать ему дань уважения. Макграу прыгал с ноги на ногу, будто ему нужно в туалет.
— Первый заезд вот-вот начнется, — сказал он.
Атлет, не отрывая глаз от статуи, спокойно заметил:
— Существует два правила, которым должен подчиняться каждый игрок, первое из которых гласит: «Никогда не спеши потерять деньги».
— А какое второе правило?
— Всегда оставляй немного на горячий крендель.
Через три заезда Атлет выиграл несколько сотен долларов. Мы с Макграу выиграли по сотне. Мы видели, как Атлет спрятал выигрыш в нагрудный карман рубашки.
— Что ты собираешься делать с этими деньгами? — поинтересовался Макграу.
— Вложить их.
— Правда?
— Да. В «Будвайзер».
Между заездами Атлет положил ноги на сиденье напротив и спросил, что мы собираемся делать со своей жизнью. Мы рассказали ему про Ирландию. Сообщили ему, что надеемся выигрывать на бегах и накопить на паломничество на нашу историческую родину.
— А что потом? — спросил Атлет. — Нельзя же просидеть в пабе всю оставшуюся жизнь. Погодите — что за чертовщину я несу?
Макграу сказал, что он подумывает о юридической школе или, может быть, об армии. Я сказал про Юкон. Я слышал, что в «Анкоридж дейли ньюс» ищут корреспондентов, и я послал им вырезки своих статей и получил ободряющее письмо от редактора. Атлет качнулся вперед — я молился, чтобы пиво не полилось у него из носа. Потом осторожно сказал, что я не продержусь на Юконе больше десяти минут.
Мы наблюдали, как лошадей повели к старту и надели на них упряжь. Жокеи, стоявшие в ряд, склонившись над лошадиными загривками, были похожи на мальчиков, убирающих посуду со столов в баре. Я спросил Атлета, помнит ли он, как Секретарь прискакал к своему легендарному финишу в Бельмонте.
— Как будто это произошло сегодня утром, — ответил он. — Я там был.
Атлет описал те скачки, каждую волнующую восьмую часть мили, и хотя я читал об этом статьи и видел фильм, ничто не могло сравниться с рассказом Атлета. У меня просто мурашки поползли по телу. Атлет говорил о Секретаре почтительным тоном, которым говорил только о двух людях — Стиве и Никсоне.
— Даже статуя Секретаря может победить всех этих лошадей, — заявил Атлет.
Он указал точное место, где Секретарь оторвался от основной группы. Я увидел призрак лошади, мчащейся к финишу, увеличивая разрыв между собой и соперниками до размеров нескольких футбольных полей. Я слышал рев толпы и видел тысячи глаз, устремленных на летящее животное.
— У людей слезы стояли в глазах, — сказал Атлет. — Он был быстрее других в тридцать один раз! В тридцать один. Он был здесь — остальные были там. Как он был великолепен! Каждый раз, когда кто-то из спортсменов отделяется от соперников на подобное расстояние, у меня мороз по коже. Какая отвага.
Я заметил, что Атлет выделил это слово — отвага, — и подумал о том, что отвага могла компенсировать многое другое. Качество дорожки, скорость, талант, вес, погоду — все эти факторы, которые определяют, кто выиграет и кто проиграет, не имели значения. Жаль, что у меня нет такой отваги, как у Секретаря. Я чувствовал себя нелепо, завидуя лошади, и все-таки, человек ты или животное, приятно добиться уважения такого парня, как Атлет. Нужно ли мне для этого стать победителем, спрашивал я себя. Или можно просто оторваться от основной группы?
К последнему заезду мы с Макграу проиграли все деньги.
— Вы надеялись выиграть достаточно, чтобы скопить на Ирландию, — сказал Атлет, — а у вас не хватает на ирландский кофе. Это скачки, ребята.
— Но у нас хватает на крендель, — гордо сообщил ему Макграу, показывая три помятые долларовые банкноты.
Возле тележки с кренделями за воротами ипподрома Макграу повернулся ко мне.
— Вот этот, похоже, подгорел, — сказал он, показывая на дымящийся крендель. — Не хочешь позвонить в «Таймс»?
Позже в тот вечер, после закрытия бара, мы с Макграу попытались вернуть часть денег, играя в обманный покер в «Пабликанах». Нашими соперниками были Атлет, Кольт, Дон, Шустрый Эдди, Джимбо и Питер, стоявший за стойкой.
— Как твой роман? — поинтересовался Питер.
— Хорошо, как никогда.
— Правда?
— Нет, но лучше, чем обманный покер. Понял?
Они с Макграу посмотрели на меня с жалостью.
Вытащив банкноту из пачки, дядя Чарли прикладывал ее ко лбу, как Карнак Великолепный.[103]
— Не глядя, — говорил он, — я ставлю три четверки. — Потом он смотрел на купюру, зажигая спичку, чтобы получше ее разглядеть, потому что весь свет в баре был потушен.
— Четыре пятерки.
— Пять восьмерок.
— Это вызов.
На рассвете к задней двери подъехал грузовик с молоком.
— Последняя партия, — сказал Атлет.
Мы с Макграу дали чаевые Питеру, подсчитали деньги и поняли, что много выиграли. У нас все еще не хватало на Ирландию, но теперь мы могли снова поехать в Бельмонт. Когда мы шли домой, я нес наш выигрыш, сотни долларовых купюр, как груду осенних листьев. Я посмотрел на луну. Луна красивая, сказал я Макграу. Да бог с ней, ответил он. Нам нужно дать луне на чай за то, что она такая красивая. Я кинул банкноты в луну, подбросил их так высоко в небо, как только мог, потом встал посреди Пландом-роуд, раскинув руки, кружась, пока банкноты падали вниз.
— Какого черта! — воскликнул Макграу, бегая вокруг меня кругами и собирая банкноты.
Когда он погнался за долларом, который полетел за двойную желтую линию, то чуть не попал под грузовик с молоком.
— Макграу погиб, бросившись под грузовик с молоком, — сказал я. — Это было бы иронией судьбы.
Через несколько часов Макграу нашел меня на заднем крыльце, где я пил кофе, поддерживая голову руками.
— Чувак, — начал он, зажигая сигарету, — таким пьяным я тебя еще никогда не видел.
Он еще ничего не видел.
41
ХЬЮГО
Разозленная нашей стратегией укрывательства в «Пабликанах», тетя Рут открыла второй фронт. Она стала звонить в офис в городе, где работала секретаршей в приемной, и говорить, что заболела. Теперь она могла кричать на Макграу все утро и весь день. Макграу умолял оставить его в покое, но она пообещала не успокаиваться, пока он не согласится сделать операцию на плече и продолжить играть в бейсбол. Макграу сказал матери, что не может больше выносить ее крики и хочет вернуться в университет. Она заявила, что он никуда не поедет. Она не купит ему билет на самолет, пока он не сделает чертову операцию.
В конце августа Макграу сдался. Все, что угодно, лишь бы она не кричала, простонал он, сидя между мной и Джимбо за стойкой. Она победила, сказал Макграу, и мы с Джимбо заметили, что он снова начал заикаться.
Через несколько дней, душным жарким утром, тетя Рут отвезла Макграу в больницу. Тот выглядел помертвевшим, когда уезжал, и испуганным, когда вернулся днем. Он был уверен, что больше никогда не сможет шевелить рукой. Меня больше беспокоило, сможет ли он когда-нибудь смеяться. Он хотел прилечь отдохнуть, но у тети Рут нашлось для него задание. Она настояла, чтобы он пошел в какой-то грязный бар в Порт-Вашингтоне и заставил отца подписать какие-то бумаги.
В тот вечер за ужином в «Пабликанах» мы встретили Джимбо. Макграу, шатающийся от обезболивающих таблеток, чуть не плачущий от стресса, который ему пришлось пережить, едва мог поднести вилку ко рту. Я вспомнил, как Джедд рассказывал мне, почему на кактусах вырастают дополнительные ветки. «Потеряв» руку, Макграу лишился равновесия. «Иди домой, — сказал я ему. — Ложись спать». Но он объяснил, почему ему нужно быть в этом баре. Теперь, после того как он сделал операцию, тетя Рут будет приставать к нему, чтобы он ходил в клинику лечебной физкультуры. Она будет ныть, чтобы он готовился к бейсбольному сезону. Она никогда не остановится. Ему нужно уехать из Манхассета, бормотал он. Немедленно. Сегодня же ночью. Он снова заговорил об армии. Говорил, что поедет в Небраску автостопом.
Макграу стал собирать вещи через десять минут после того, как мать ушла на работу. За нами заехал Джимбо на джипе, и мы понеслись по дороге, нервно поглядывая в заднее окно, будто тетя Рут могла притаиться в кустах, готовая выскочить и побежать за нами, как гепард за тремя газелями. У газелей было похмелье.
До отлета самолета у нас было шесть часов, и мы решили убить время на стадионе «Шиа». Шел дневной матч с «Падрес». Наступила летняя жара. Стоял один из тех августовских дней, которые напоминали отрывок фильма про осень. Мы купили места над третьим «домом» и позвали разносчика пива.
