Зэди Смит - О красоте

- Честное слово, я вовсе не нарываюсь на конфликт,- утомленно сказал Говард, надавив пальцами на глаза. - Мне просто хочется знать, за что ты меня любила.

Они замолчали. И в тишине лед между ними треснул. Дыхание стало ровнее.

- Не знаю, что ответить. Можно наговорить друг другу приятной дребедени, но какой в этом смысл? - сказала Кики.

- Ты твердишь, что надо все обсудить, - сказал Говард. - А сама уходишь от разговора. Пресекаешь все мои попытки.

- Я знаю одно: всю свою жизнь я тебя любила. И я в ужасе от произошедшего. С кем угодно могло случиться, только не с нами. Ведь у нас все по-другому. Ты мой лучший друг…

- Да, - несчастным голосом сказал Говард. - И всегда им был.

- И мы с тобой совместно воспитываем наших детей.

- Совместно воспитываем, - ядовито повторил Говард ненавистную казенную формулировку.

- Не надо сарказма, Говард. Это факт нашей жизни.

- Да я и не… - вздохнул Говард. - А еще мы любили друг друга.

Кики снова уронила голову на кушетку.

- Заметь, Гови, это ты сказал в прошедшем времени, не я.

Они опять замолчали.

- А еще нам, конечно, - сказал Говард, - всегда хорошо давался гавайский.

Настал черед Кики вздыхать. В силу давних и частных причин «гавайским» в обиходе Белси завуалированно назывался секс.

- Скажу больше: мы владели гавайским в совершенстве, - продолжал Говард, понимая, что ходит по краю пропасти. Дотронувшись до жениной головы с уложенной вокруг косой, он сказал: - Ты не можешь это отрицать.

- Я-то не собираюсь. А вот ты это сделал. Когда сделал то, что сделал.

Смешное нагромождение повторов - три «сделал» подряд. Говард с трудом сдерживал улыбку. Кики улыбнулась первая.

- Да ну тебя к ядрене фене, - сказала она.

Говард протянул руки и запустил их под ее феноменальные груди.

- Отвали, - повторила она.

Он накрыл ладонями соски и стал массировать. Потянувшись губами, поцеловал шею, потом уши, мокрые от слез. Она повернулась к нему. Они обменялись поцелуем - полновесным, душевным, глубоким. Как прежде. Говард сжал в ладонях милое женино лицо. Маршрут, обкатанный столькими ночами, на протяжении стольких лет: дорожка поцелуев через пухлые складочки на шее - вниз, к груди. Пока он расстегивал на ней блузку, она справилась с тугой застежкой лифчика. Соски размером с серебряный доллар и фрагментарно торчащими волосками привычно коричневели, едва заметно отливая розовым. Ни у одной другой женщины не видел он таких выдающихся сосков. Они помещались у него во рту, как ключ в замке.

Супруги переместились на пол. Оба подумали о детях (вдруг вернутся?), но один не решился отойти запереть дверь. Шаг в сторону с этого пятачка означал конец всему. Говард лег сверху и посмотрел на жену. Она посмотрела на него. Он понял: можно. Мердок в негодовании выбежал прочь. Кики приподнялась и поцеловала мужа. Говард стащил с жены длинную юбку и простое, без затей, белье. Просунул руки под роскошный большой зад, сжал ягодицы. Она ласково замурчала от удовольствия и, сев, стала разматывать свою длинную косу. Он поспешил на помощь. Оказавшиеся на свободе колечки длинных африканских волос распушились и, как в прежние времена, встали венцом вокруг ее головы. Она расстегнула «молнию» на мужниных брюках и принялась за дело. Действия ее были неспешны, размеренны, чувственны, умелы. Она зашептала ему на ухо. Слова становились все непристойнее, все сильнее проступал южный акцент. В силу давних и частных причин она превратилась гаитянку, жену рыбака по имени Вакики. У Вакики убийственное чувство юмора: взвинтит до самого предела - и вдруг отмочит такую уморительную шутку, что все опускается. Кто другой, может, и не засмеялся бы. А Говарду смешно. И Кики тоже. Хохоча во все горло, Говард перекатился на спину и усадил жену сверху. Она умела не наваливаться всей тяжестью, а как бы зависать в воздухе. У нее всегда были ужасно сильные ноги. Она опять его поцеловала и откинулась назад. Он, как дитя, потянулся к ее грудям, и она вложила их в его ладони. Приподняла рукой живот и провела мужа в свое лоно. Дома! Жаль, она поторопилась: оба хорошо знали, что после столь длительного перерыва он обречен. Он бы сдюжил сверху, сзади (хоть на коленях, хоть на боку), в любой другой из их многочисленных супружеских композиций. В этих позах он был стайер. Чемпион. Они часами лежали на боку, плавно двигаясь взад-вперед, беседуя о событиях дня, забавных происшествиях, Мердоковых причудах, даже о детях. Но если она усаживалась сверху - громадные груди подпрыгивают и покрываются капельками пота, красивое сосредоточенное лицо светится вдохновением, внутренние мышцы каким-то непостижимым, восхитительным образом массируют его член, - тут он мог продержаться максимум три с половиной минуты. Добрый десяток лет это служило для них причиной большого сексуального разочарования. Она эту позу обожала, а у него не получалось совладать с удовольствием. Но брак, как и жизнь, штука длинная. Однажды дело наладилось: Кики научилась как-то хитро управлять его возбуждением, задействовать новые мышцы и теперь приходила к финишу одновременно с мужем. Она пыталась растолковать ему свой метод, но у наших полов слишком разная анатомия. Метафоры бессильны. Да и к чему технические подробности, когда тебя уносит взрывной волной удовольствия, любви и красоты? Белси так поднаторели в сексе, что почти пресытились; на смену восторгу пришла гордость. Захотелось даже похвастаться своим мастерством перед соседями. Но в данный момент

Говард был далек от пресыщенности. Он приподнялся и, обхватив жену, покрепче прижал к себе. «Прости, что так быстро», - сказал он, но она последовала за ним через пару секунд, одновременно с его последними содроганиями. Говард опустил голову на ковер и лежал, бурно дыша. Кики медленно сползла с него и села рядом, скрестив ноги, словно большой Будда. Он по обычаю протянул к ней ладонь, ожидая ответного прикосновения. Она не шевельнулась. Потом со словами «о Боже» схватила с кушетки подушечку и уткнулась в нее лицом.

Говард не растерялся.

- Ну, что ты, Кикс, это ведь хорошо. Тебе тяжело, я знаю. - Кики еще глубже зарылась в подушку. - Но я не хочу жить без… нас. Ты человек, которого я… Ты моя жизнь, Кикс. Была, будешь и есть. Не знаю, как еще тебе об этом сказать. Ты моя, ты есть я. Мы оба это знаем, и этого не изменить. Я люблю тебя. Ты моя, - повторил он.

Кики глухо сказала в подушку:

- А я теперь сомневаюсь, что ты по-прежнему мой.

- Что? Не слышу.

Кики подняла голову.

- Говард, я люблю тебя. Но мне не нужна вторая молодость. Моя молодость прошла. Мне за тобой, как прежде, не угнаться.

- Но…

- У меня уже три месяца не было месячных, ясно? Я постоянно срываюсь, психую. Мое тело говорит: представление окончено. Так оно и есть. Я не стану ни худее, ни моложе, моя жопа скоро отвиснет до земли, если уже не отвисла, и я хочу, чтобы рядом со мной был тот, кто меня настоящую и в таком виде разглядит. Душа-то моя не изменилась. Но чем выслушивать попреки и насмешки за свой внешний вид, лучше быть одной. Не хочу, чтобы меня презирали за то, что я уже не та. Да и ты не тот, Говард. Я бы предпочла бережно хранить уважение к прошлому, к тебе, тогдашнему и теперешнему, но тебе этого мало, тебе подавай новенького. Я новой не стану. Малыш, мы славно прожили вместе. - Обливаясь слезами, она взяла его за руку и поцеловала в ладонь. - Тридцать лет, и почти все по-настоящему счастливые. Это целая жизнь, это невероятно. Редко у кого так бывает. Но, знаешь, может быть, теперь этому пришел конец? И все позади…

Говард, тоже плача, сел и придвинулся к жене. Обнял крепкое нагое тело. И шепотом стал умолять (и с наступлением темноты получил согласие) о том, о чем всегда молят люди: дай мне еще немного времени.

Наступили весенние каникулы, яблони усеяли розовые и фиолетовые почки, в пасмурном небе виднелись оранжевые прорехи. Пока еще стояли холода, но в сердцах веллингтонцев поселилась надежда. Приехал Джером. Ни к чему ему Канкун, Флорида, Европа. Он соскучился по родным. Чрезвычайно этим тронутая, Кики взяла его за руку и увлекла в холодный сад показать, какие там произошли перемены. Однако ею руководили не только садоводческие порывы.

- Хочу, чтобы ты знал, - она наклонилась и выдернула сорняк из розовой клумбы, - мы всегда поддержим твой выбор, каким бы он ни был.

- Хм, - съехидничал Джером, - красивый эвфемизм, мамочка.

Кики выпрямилась и беспомощно поглядела на сына и золотой крестик на его шее. Что еще тут скажешь? Это его путь, не ее.

- Шучу, - успокоил ее Джером. - Премного благодарен. Кстати, это взаимно. - И он одарил мать таким же взглядом, каким она смотрела на него.

Они сели на скамью под яблоней. Снег съел краску, подточил дерево, и скамья расшаталась. Сидеть приходилось балансируя. Кики хотела поделиться с сыном своей большой шалью, но тот отказался.

- Я хочу с тобой кое о чем поговорить, - осторожно сказала Кики.