Валерий Залотуха - Свечка. Том 2

– Девочка плачит. Бабушка плачит. Грач тоже плачит будит…

И, подойдя к гробу шаткой походкой поверженного горем человека, заплакал, роняя на покойницу крупные слезы и говоря что-то по-армянски.

Удивление, вызванное у сидящих в комнате такими его действиями, сменилось смущением, переросшим в возмущение. В самом деле – этот чужой человек ворвался, можно сказать, в чужой монастырь со своим уставом и будет здесь всем теперь заправлять?

– Он что, ее родственник? – спросил кто-то кого-то, кажется, тот же Земляничкин того же Карла, тьфу ты чёрт, Басса!

Удивительное дело, но Басс не ответил, за него ответил сам плачущий армянин. Обернувшись и обращаясь ко всем, он проговорил укоризненно:

– Причем родственник – человек умир, женщин умир, старый женщин умир!

– Видимо, он считает ее армянкой, – придя в себя, объяснил Израиль Исаакович Фролу Кузьмичу.

Басс произнес это негромко, но когда пожилые люди говорят негромко, все равно получается громко, и армянин опять услышал и вновь прореагировал не только укоризненно, но и возмущенно:

– Причем армянка не армянка, человек умир, женщин умир – плакат надо!

И он продолжил плакать, приговаривая на своем древнем, уставшем от многотысячелетнего существования языке, и в череде непонятных слов твое ухо выделило два то ли слова, то ли звука: «че» и «чка», и ты подумал: «Интересно узнать, что это означает».

В лицо мертвой старухи ты посмотрел только в первый момент, когда вошел в комнату, и, отвращенный невидящим и равнодушным взглядом смерти, тут же отвел глаза, и вряд ли взглянул бы еще, если бы не этот плачущий армянин – теперь ты смотрел на нее беспрерывно.

Казалось, она ждала слез и рыданий над собой и твоего прощального взгляда – мертвая старуха превратилась в покойного человека, нашедшего в слезах и сочувственном взгляде чужих людей последнее оправдание прожитой жизни.

Потом началась организационная неразбериха и суматоха, если не сказать скандал.

За организацию похорон отвечала та самая бабушка с голубыми волосами, Алина Львовна, фамилию не знаю, она сама за это дело взялась, но все сделала из рук вон плохо, причем, похоже, не без выгоды для себя. Достаточно сказать, что предложившему свои услуги похоронному бюро было отказано якобы из-за дороговизны, хотя деньги собрала со всех. И автобус был не от похоронного бюро, а левый, дикий, гастарбайтеры и этот рынок, оказывается, оккупировали, а главное, кладбище было чёрт-те где, чуть ли не за кольцевой дорогой.

И Земляничкин, и Басс, да и все остальные, кто был в силах, возмущались как могли, но бабушка с голубыми волосами вызвала себе «скорую», и ее увезли, так что спросить было не с кого.

Продолжение траурной церемонии оставшимся пришлось взять на себя, и тут ты понял, что означали ее слова про четвертого мужчину, потому что выносить гроб пришлось тебе вместе с Бассом, Земляничкиным и армянином.

Ничто так не сближает мужчин, как общее физическое усилие, будь то вытаскивание застрявшей в грязи машины или, как в вашем печальном случае, вынос гроба с покойником и погрузка его в автобус.

Басс тяжело дышал и вытирал пот, Земляничкин держался за сердце, хотя самые большие физические усилия приложили вы с водителем. Ты нервно вытирал руки платком после того, как впервые в жизни прикоснулся к гробу.

– Девяносто девять лет прожил, ай женщин! – глядя на гроб, восхищенно цокал языком армянин и тут же не преминул похвастаться: – Мы, армяне, много живем. Ной восемьсот лет жил!

Басс глянул на тебя и, усмехнувшись, поправил:

– Если быть точным, девятьсот пятьдесят. До потопа шестьсот и потом еще триста пятьдесят.

– Девятьсот пятьдесят! – обрадованно воскликнул водитель. – До тысячи лет немного оставалось! Вот какие мы, армяне…

Басс поморщился и объяснил, поворачиваясь к водителю:

– Не был Ной армянином.

– А кем? – очень удивился армянин.

– Человеком, – еще раз усмехнувшись, ответил Басс, явно тяготившийся подобной полемикой. – Тогда не было еще народов, народы появились позже. Заводите мотор, надо ехать…

Водитель торопливо направился к кабине, сам с собой разговаривая и не соглашаясь с тем, что Ной не был армянином, а седовласый обратился к тебе:

– Ну, давайте знакомиться. Басс. Академик Басс. Израиль Исаакович.

Ты торопливо пожал протянутую руку и торопливо же назвал себя, и – вспомнил наконец.

– Так это вы? Это по вашему учебнику научного атеизма мы учились? – спросил ты радостно.

– Ну, там был большой авторский коллектив, – ответил Басс и, повернув голову, уставился куда-то вдаль взглядом скромным и значительным.

– Коллектив большой, а написал все сам, – проговорил, подойдя к вам, Земляничкин и, глянув на Басса, прибавил иронично: – Скромный ты наш…

– А это… – стал представлять друга Басс, но от радостного волнения ты его перебил.

– А я вас узнал сразу… почти сразу. Однажды на демонстрации я даже нес ваш портрет.

– Во как, – проговорил на это старик, глянув на седовласого с чувством превосходства и еще большего смущения.

– А был еще Курилко… – вырвалось у тебя от полноты чувств, но, сказав это, ты осекся, подумав, что подобное воспоминание неуместно, скорее всего, Курилко умер, ведь он был, кажется, старше Земляничкина, но Фрол Кузьмич понял тебя и тут же пришел на помощь.

– Жив, жив Курилко… – проговорил он, успокаивающе улыбаясь. – Приболел просто немного… Простудился, пока мы с ним некролог по редакциям носили.

Отлипшие от стен серые старухи и на улице оставались плоскими и серыми. Никто из них на кладбище не поехал, сославшись на здоровье и прием у врача.

– Кто ж, Израиль, твой спич там услышит? – глядя иронично на Баса, спросил Земляничкин, когда вы сели в автобус.

Ответ седовласого академика был неожиданным и громогласным:

– Небеса! Небеса – мой единственный слушатель.

Накрытый крышкой, гроб стоял посреди автобуса, вы вчетвером сидели вдоль него, невольно на него глядя: академик Басс, Фрол Кузьмич Земляничкин, его внучка Клара и ты четвертый.

Водитель (его звали Грач!) включил магнитолу, и вновь зазвучал печальный дудук.

Басс поставил на колени большой советских времен кожаный портфель и, достав из него плоскую золотистую фляжку, проговорил:

– Я думаю, Клара на нас не обидится. Вы как?

Ты смущенно пожал плечами.

– Это очень хорошее виски… – посерьезнев вдруг, объяснил Басс, наливая напиток в золотистый стаканчик. – Оказывается, виски – слово среднего рода. Не знал.

– Это последнее, чего ты не знал, – пошутил Земляничкин.

– Нет, надеюсь еще осталось, – не согласился Басс, протягивая стаканчик тебе. – Давайте за знакомство…

– А вы? – ты глянул на Земляничкина.

Тот замахал протестующее рукой.

– Он не пьет, – объяснил Басс, наливая в стаканчик поменьше. – И не пил никогда. Еще один кандидат в святые.

Земляничкин смущенно захихикал.

– Не смейся, Фрол, и тебе в будущем музее атеизма место найдется. Где-нибудь неподалеку от Клары.

Земляничкин махнул на Басса рукой и покосился на свою внучку.

Привалившись к его плечу, пионерка крепко спала.

– Наша новая Клара, – поймав твой взгляд, представил ее Басс и задумчиво посмотрел на фляжку в своей руке с тем известным каждому нормальному мужчине выражением лица, который выпил первую и тут же думает: «А не выпить ли вторую?»

«Хороший виски, – подумал ты и сам себя поправил: – Хорошее…»

– Вообще-то, родители назвали ее Катей, – обращаясь к тебе, доверительно заговорил Земляничкин.

– Ага, расскажи, Фрол, как ты ее в Клару перекрестил, – предложил Басс, наливая по второй.

Земляничкин улыбнулся, щурясь и ежась, и с готовностью стал рассказывать историю, которую сам, похоже, любил:

– У нас с моей покойной женой один ребенок, поздний, девочка, дочка Оля. Девочка хорошая, но очень скромная, слишком даже. Росла одиноко. Оно понятно – среда к общению не располагала. Как у замечательного советского поэта Сергея Смирнова написано:

Не в ту среду попал кристалл,Но растворяться в ней не стал,Кристаллу не присталоТерять черты кристалла.

А жить-то надо! И рожать надо. Женщина все-таки… Да и простое человеческое счастье не помешало бы…

– Погоди, мы выпьем, – перебил рассказчика Басс, и вы снова выпили.

«Хорошее виски», – вновь подумал ты.

Земляничкин вдохновлялся своим рассказом, но, возвращаясь в прошлое, как бы грустнел.

– Понимаете, Евгений, Евгений, да? Понимаете, какое было дело… Кроме как по служебным делам, мы ни с кем не общались. С теми, кто был, так сказать, ниже нас, общаться не позволяла система, так она была выстроена. А, что называется, со своими мы могли общаться только в рамках официальных мероприятий, неофициальное общение могло вызвать подозрения.

– А выше не было никого! – смеясь и наливая по третьей, подсказал Басс.