Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
В последний раз Котра видел его после конца войны в Париже. В баре отеля «Ритц» Гроум у длинной стойки лакал коктейли из шампанского среди людей в сверкающих золотом мундирах. Котра хотел было подойти к нему и заговорить, но не подошел. У Айры Гроума был слишком уж недоступный вид. Даже смеясь, он оставался застегнутым на все пуговицы.
Вернувшись в Лондон, Котра разговаривал про Айру Гроума с друзьями за кружкой пива. Все они сошлись на том, что после войны у Айры Гроума никакого будущего нет. Сняв форму, он окажется рыбой, вытащенной из воды. На гражданке он не найдет подходящей работы, не будет знать, что ему делать с женой и детьми. Тем не менее, писал Котра, Айра Гроум женился на очаровательной женщине. И у Айры Гроума родился сын. Котра ни словом, ни намеком не выдал, что ему известна дальнейшая судьба Джулии Гроум и этого сына. Тут-то он и придал своему сюжету тот иронический поворот, за который его любили читатели. Он продолжал: «Вот видите, каким дураком я был? Видите, какими дураками были мы все? Мы рассуждали о том, какая страшная катастрофа произошла с этим человеком, — и все только потому, что он не хотел оставаться таким, как мы. Произошло же просто то, что на войне он выковал в кузнице своей души (Котра не стеснялся заимствовать чужие фразы) те великолепные качества, ту силу и твердость, которые обеспечили ему неизменный успех в мире промышленности, сделали его богатым и независимым, а теперь подвигли во имя все того же духа служения и преданности долгу стать председателем полицейской комиссии нашего города».
Айра Гроум читал статью, опираясь подбородком на ладонь, а кончив, ничего не сказал.
— Как по-вашему, что, собственно, все это значит, коммандер? — спросил Хорлер.
— Вы ведь помните Котру, Хорлер?
— Вроде помню. Младший лейтенант. Веселый такой, верно?
— Лео Котра. А теперь — эта злобность. Что я ему сделал? Когда? Где? Что он пытается мне объяснить?
— Ну, что сам-то он остался далеко позади.
— Или что его бросили позади. Я не помню, чтобы у меня были причины рвать знакомство с Котрой. Можно подать на него в суд или обратиться с жалобой в редакцию. Конечно, я этого делать не стану — не то он сразу решит, что сумел меня задеть. А когда мы потеряли Котру из вида?
— По-моему, скоро после того, как потеряли наш корабль, сэр.
— Котра был на нем? Мне кажется, нет.
— Не был. Сэр, а вы помните тех двоих, которых мы подобрали в море? Девушку и этого дюжего детину. Сумасшедшие какие-то, помните, сэр? Джина… А как была ее фамилия?
— Джина Биксби.
— И Большой Чоун.
— Джетро Чоун.
— Я их долго не мог забыть, сэр.
— Джетро Чоун. Да, интересная пара. Сумасшедшая пара, — сказал он задумчиво, словно, надолго выбросив их из своей жизни и из своей памяти, он позволил им теперь вновь вернуться туда. Джина Биксби — высокая двадцатилетняя блондинка, и Джетро Чоун — рыжий сорокалетний силач. Пассажирское судно, на котором они плыли из Бостона в Англию, было торпедировано, и корвет подобрал их в море. Чоун — человек, который умел угрожающе, яростно молчать. И Джина Биксби… какой была она? Какой?
И он тут же изгнал эти тени из своего сознания, не стал больше о них думать. Словно бы он больше ничего не мог о них вспомнить. И действительно не мог.
— Это же было так давно, Хорлер, — сказал он, пожимая плечами. И внезапно его вновь пронзила боль существования, которой он не испытывал с тех пор, как уехал из Сан-Паулу. Вновь, как в Сан-Паулу, он не успел подавить мысли о паломничестве в то место, где он узнает, почему жизнь обходит его стороной. Но он отпрянул — в ужасе, что вновь оказался во власти той же нелепости, как тогда в Сан-Паулу. Он ведь не в Сан-Паулу… Ему здесь не скучно. Ему нравится его работа. То место? Какое еще место? — презрительно отмахнулся он… Джина и Чоун исчезли из его сознания… В мире полно мест, где ему довелось пережить что-нибудь необычное.
И все-таки он спросил у Хорлера:
— Какой я был, когда был лейтенантом?
— Когда вы были лейтенантом?
— Да.
— Ну, Котра был тогда вашим дружком, сэр, правильно? И значит, Котра… — Но тут позвонили в дверь.
Он быстро убрал газету на книжную полку и подумал, что убирает ее из своих мыслей — как все, чего не хотел вспоминать. И все это исчезало, если только какое-то колдовство вновь его не воскрешало.
Кэрол Финли часто появлялась в самое неожиданное время и не предупреждая заранее — если ей вдруг удавалось освободиться. Ей особенно нравилось завтракать у него: Хорлер подавал им омлет с зеленью, они запивали его белым вином, слушали Моцарта, а потом шли в спальню. Кэрол действительно была больше в его вкусе, чем мисс Медоуз. В мисс Медоуз его привлекала зрелая пышность фигуры. Но Кэрол он сказал:
«У тебя чудесная грудь, старушка. Грудь идеальна по форме и размеру, если ее можно накрыть бокалом для шампанского. Понимаешь? И грудь должна обладать собственной трепетной жизнью».
«Вот как? — сказала она. — Ну, при условии, что я остаюсь самой лучшей… Ты, Айра, признаешь только самое лучшее».
Но в этот вечер, когда он встал с кровати и направился в ванную, она его окликнула:
— Э-эй, коммандер!
Она лежала на боку, уткнув локоть в подушку, подперев подбородок ладонью. Щеки и шея еще сохраняли краску страсти. Обычно она лежала на спине с закрытыми глазами и глубоко дышала. Он всегда вставал сразу — никаких усталых ласковых объятий, никаких разговоров в постели. Но на этот раз, когда он остановился, не утратив достоинства даже при полной наготе, она посмотрела на него беспокойно и растерянно.
— Чем я плоха, Айра? Объясни мне, — сказала она.
— Плоха? Что за вздор!
— Ты очень торопишься уйти. Прямо убегаешь.
— Кэрол, что ты выдумываешь?
— Я прямо слышу, как ты говоришь: «Надеюсь, ты понимаешь, старушка, что лично к тебе это отношения не имеет». — Она пожала плечами. — Собственно говоря, я нравлюсь тебе, Айра?
— Нравишься? Кэрол, ты даешь мне настоящее удовлетворение.
— Но помимо этого… этого удовлетворения?
— Ну… да. Я это обдумаю, Кэрол. — И он улыбнулся.
— А вот я знаю, почему ты мне нравишься, — продолжала она.
— И почему же я тебе нравлюсь?
— Ты чудовище.
— Я?
— Ну конечно, — сказала она, садясь на постели. — Держу пари, на солнце ты не отбрасываешь тени. И я знаю, почему.
— Знаешь? — спросил он, улыбаясь. — Так почему же?
— У тебя нет прошлого, Айра.
— Не говори глупостей, — сказал он с легким раздражением.
— И знаю, что ты очень одинок. Но я ничего не имею против, — добавила она с загадочной улыбкой, словно не сомневалась, что он копил свое одиночество для нее, и ему от этого стало не по себе.
— У меня никогда не было времени на одиночество, — начал он, но она мягко его перебила:
— Айра… я знаю, что твоя жена умерла. Но ты никогда не говоришь о ней. И о своей прежней жизни. Никогда и ничего. Ты ни разу не упомянул про своего сына. Как его зовут, Айра?
— Крис, — сказал он. — Почему же, я готов рассказать тебе про Криса… — Но пока он думал, с чего начать, ему вдруг вспомнилось, как однажды поздно вечером в Сан-Паулу он прощался с задержавшимся у него пожилым управляющим по фамилии Бенсон. Крис, которому тогда только что исполнилось четырнадцать, вышел в холл пожелать ему спокойной ночи. Бенсон как раз надевал пальто и добродушно повернулся к мальчику:
«Ну, Крис, где бы ты хотел учиться дальше?»
А Крис сказал с глубокой серьезностью: «Я хочу поступить в военное училище».
«В военное училище? — с удивлением повторил Бенсон. — В военное училище? Но почему?»
И Крис ответил торжественно: «Потому что мне нужна дисциплина».
«Так-так, — сказал Бенсон и неловко повернулся, а уже уходя, добавил: — „Мне нужна дисциплина“! Странно слышать это от мальчика. Что с ним такое?»
Он как будто снова услышал голос Бенсона. Ему стало больно. Он знал, что Крис теперь бесконечно далек от него, и не понимал, откуда вдруг возникло это мучительное сожаление. Почему? Он беспомощно посмотрел на Кэрол. Ему хотелось подойти к ней, обнять ее, рассказать ей про своего сына, про то, как он тоскует без него. Но он не мог. Все эти годы абсолютной безличности, годы железной выдержки и дисциплины петлей сдавили его горло. И он не мог выговорить этих слов, не мог поднять рук, чтобы обнять ее. Это его испугало. «Почему я такой? Что произошло со мной?» — подумал он в отчаянии. Он опустил голову, увидел свои большие босые ступни и осознал, что стоит голый. И от этого еще более уязвимый.
— Мы поговорим как-нибудь потом, — сказал он отрывисто. — Да-да, как-нибудь потом. — И торопливо закрыл за собой дверь ванной.
Когда они оделись и он вернулся к своей обычной шутливо-товарищеской манере доброго друга по охотничьему или спортивному клубу, они выпили по рюмке, и он проводил ее до машины. Она всегда старалась вернуться на ферму до полуночи и предпочитала ехать домой одна. Стоя на ступеньках, он следил, как красные задние фонари ее машины движутся к воротам; они повернули и исчезли, и он почувствовал облегчение — еще немного, и он был бы сокрушен. Но все это удалось отбросить, и теперь можно вернуться к работе. Энергичной походкой он вошел в дом. Работал он над ежегодным отчетом о состоянии преступности в городе. Теперь он забрал бумаги в спальню. Тяжелые шторы и кресло были темно-вишневыми, ковер во весь пол — перламутровым. В халате из тисненого бархата он сел за письменный стол красного дерева и принялся за статистику: рост числа изнасилований, числа преступлений против личности, краж со взломом, убийств и транспортных происшествий… сравнение этих цифр с цифрами по другим городам континента. Вывод: полицейская охрана в его городе обеспечивается лучше, чем где бы то ни было на континенте; это единственный город, в котором человек может ночью пройти по улицам совсем один и не стать жертвой нападения…
