Виль Липатов - Игорь Саввович
– Я встречался с вашей матерью, – четко и громко сказал Валентинов. – Ваша мать – женщина, которая любит только вас – единственного сына…
Быть рабом женщины, выполнять безоглядно и слепо любое ее желание или каприз – это сладко, это счастливая эгоистическая возможность казаться самому себе всемогущим. Однако, как и всякое рабство, слепая любовь выхолащивает душу и убивает сразу двоих – подчиняющего и подчиненного, по принципу цепной реакций распространяется повсюду и собирает везде жертвы. «Боже праведный, – однажды воскликнула мать главного инженера Надежда Георгиевна, – нужно ли было прожить восемьдесят лет, чтобы узнать, что ванильный торт тем лучше, чем больше в нем сахара и ванили!»
Валентинов всю жизнь бездумно и жертвенно любил женщину, которая с безмятежной простотой расчетливо предавала всякого, кто мешал ей брать, иметь и пользоваться. Только трусость мешала Валентинову понять лежащее на поверхности. Зачем Елене Платоновне нужен был Валентинов с его Тагарской сплавной конторой, когда рядом тоже жаждущий сладкого рабства Савва Игоревич Гольцов – проректор медицинского института, обещающий через два-три года стать ректором? Игорь, всю жизнь пытающийся быть самостоятельным, узнает, кто такой Валентинов, а Валентинов – тоже с условием хранить тайну – получает информацию об Игоре, и оба преданы, да еще, как оказалось, преданы бессмысленно: обожаемый сын загнан в ловушку, израненный и опустошенный.
– Вы не знали, что я знаю? – вполголоса спросил Игорь Саввович. – Вы, как и я, думали, что я не знаю? – добавил он, путаясь в словах. – С вас тоже взяли клятву?
Валентинов по-прежнему казался каменным. Чужое, злое, беспощадное выражение лица как бы утвердилось навсегда, затвердело, а глаза оставались пустыми.
«Что я делаю?» – вдруг спросил себя Игорь Саввович.
Главный инженер снова был таким, каким был в Кустовском затоне. Он, казалось, видел тронувшуюся в путь ледяную реку с голубыми бликами торосов, слышал голубой свист потеплевшего ветра, хруст погибающих катеров, похожий на хруст костей; катера, вздыбившись, раскалывались, бесшумно уходили под лед, оставив на поверхности темные масляные пятна. Главный инженер стоял без шапки, волосы были заиндевевшими.
Старый и одинокий человек, заменивший работой все земные радости, Валентинов помолодел, повеселел, по-молодому ожил, когда в тресте появился начальник отдела новой техники Гольцов. Ежедневно с точностью радиомаяка главный инженер появлялся в веселой комнате отдела новой техники, не присаживаясь («занят, товарищи, предельно занят!»), болтал о разных разностях с молодыми инженерами. Минуты счастья, отдыха, молодости, возвращенной сыном, конечно, не знающим, что в дверях стоит родной отец.
За тридцать лет ни одной женщины, за последние десять лет всего три отпуска, за тридцать лет пять – в командировках. Работа, работа, только работа!
– Да! – гулко, точно в пустую кастрюлю, сказал Валентинов. – Я тоже дал слово.
Главный инженер подумал, что родил честного, доброго, умного сына. Бесспорно, что все эти годы Игорь был уверен, что Валентинов ничего не знает об отцовстве, предположить не мог, что Валентинов выполняет волю матери «взять под крылышко сына», и поэтому делает карьеру – головокружительную притом – инженеру Гольцову. Все эти длинные и одновременно короткие почти шесть лет были, по существу, игрой с живым, попавшим в ловушку родным человеком. Как сказал недавно сын? «Отсутствие стрессов – это самый страшный антистресс!» Сын – игрушка, сын – подопытный кролик, сын – утеха эгоиста-отца, желающего лишь одного: быть рядом с потерянным и чудесно найденным сыном, ребенком.
– Когда вы узнали, что я ваш сын? – умоляюще и жалобно спросил Игорь Саввович. – До моего приезда в Ромск? Скажите, это очень важно, я должен знать правду. Скажите только правду… Я сильный, я смогут все начать сначала!
Игорь Саввович вдруг с жалостью понял, что сейчас видел главный инженер Валентинов, существующий в обстановке катастрофы… Уходил под воду последний катер Кустовского затона, покачиваясь маятником метронома и одновременно повертываясь, точно пробуравливая ледяное крошево… Валентинов во второй раз теперь – чудес не бывает! – навсегда терял сына, не было жертвы, которую главный инженер, подобно Елене Платоновне, мог бы принести, чтобы сын попрежнему сидел в сумрачном здании треста. Найти и потерять!
– Вы спрашивали, когда я узнал, что вы мог сын! – сказал Валентинов. – Вот этого вы от меня никогда не узнаете. Добавлю, что теперь у меня есть куча ваших фотографий, начиная с ясельного возраста. Елена Платоновна любезно снабдила меня ими. – Губы двигались равномерно, точно Валентинов жевал резинку. – Не знаю, известно ли вам, что вы потомок декабристов Валентиновых и даже больше Валентинов, чем я. Сохранился дагерротип прапрадеда. Вы слепок с него, как и моя мать, ваша бабушка…
Перед Валентиновым сидел растерянный, горестно съежившись, нелепый мальчишка, даже подросток. Куда девались респектабельность и сила, вальяжность и дерзкий блеск красивых глаз, современная манера держаться с насмешливой снисходительностью, и Валентинов, подумав, без труда понял, что сын напуган его лицом, позой, жестоким выражением глаз. Однако главный инженер не управлял собою и, страдая, продолжал глядеть на сына стеклянными, холодными, гневными глазами.
– Сергей Сергеевич… – Игорь Саввович умолк, словно прикусил язык. – Я теперь не знаю, как вас называть! – воскликнул он тонким голосом, и веки у него покраснели, точно он собирался заплакать. – Позвольте мне называть вас по-прежнему Сергеем Сергеевичем?
У Валентинова не было сил подняться, подойти к сыну, похлопать лихо по плечу: «Перемелется – мука будет!»; не было сил даже на то, чтобы снять «павловские» стиснутые кулаки со стола и заложить руки за спину.
Валентинов только болезненно щурился, так как с трех сторон из больших окон в кабинет врывалось солнце, по-прежнему жаркое, а на небе не было, как и вчера, ни единой тучки. До смешного точно оправдывались всегда ошибочные прогнозы областного радио: «Конец третьей декады будет засушливым». Расстегивая с усилием пуговицу под тугим галстуком, главный инженер, не зная, как сейчас выглядит внешне, ощущал себя загнанным в угол и расхристанным, как злой пропойца.
– Скажите, Сергей Сергеевич, вы намеренно организовали мою встречу в вашем доме со Светланой? – осторожно спросил Игорь Саввович. – Вы хотели женить меня на ней?
Неужели и это ошибка? Двадцать пять лет назад, когда Валентинов работал в одном районе с однополчанином Иваном Карцевым, по комнатам квартиры друга бегала светловолосая девочка, веселая и умная, и всякий раз, когда Светлана садилась Валентинову на колени и начинала делить его тогдашнюю молодую бороду на косички, он думал о сыне. Девочка росла красивой, доброй, работящей, по-деревенски здравомыслящей и по-народному талантливой. Она была чудом – эта Светлана Карцева, и мог ли Валентинов не познакомить свою любимицу с Игорем?
– Ваш брак неудачен? – спросил он. – Неудачен? Скажите?
За окнами, оказывается, бог знает что творилось. Надсадно гудели несколько дизельных моторов, ухала и постанывала «дизель-баба», переругивались мужские голоса. Это возобновили строительство заброшенного здания областного музея – сплошь из стекла и стали.
– Теперь я понимаю, почему вы не пришли на свадьбу! – изумленно протянул Игорь Саввович. – Придумали срочную командировку…
Мать и Валентинов – каждый по-своему – скрывали, от Игоря Саввовича все возможное и невозможное, чтобы создать иллюзию самостоятельности у человека, которому исполнилось тридцать лет. В этом возрасте Наполеон готовился в императоры, Эйнштейн был Эйнштейном, Пушкину оставалось всего семь лет до дуэли, а Игорь Саввович – каков молодец! – сумел напиться до чертиков и полез в драку. Ладушки, черт возьми, ладушки!
– Вы не любите жену? Брак неудачен? – снова гулко спросил Валентинов. – И почему вы спрашиваете: «Вы нас женили»? Разве вы не сами продолжили знакомство со Светланой?
Нет, чепуха, конечно, его не женили, но расчет был точен: красивая, спокойная, умная и хозяйственная девушка – это то, что нужно Игорю Саввовичу, избалованному домработницами, семейными веселыми обедами, выглаженными брюками, хрустящими крахмалом простынями. Светлана, воспитанная по-деревенски строго, перенявшая и одобрившая материнское отношение к семье, поднималась на час раньше мужа, как бы поздно ни уснула; к его пробуждению был готов красиво сервированный завтрак, на спинке кровати висела белоснежная сорочка, чистые носки и галстук в тон носкам. Еще сонный, он видел утреннюю, радостную улыбку жены, такую же непременную, как яйцо всмятку.
– Не смейте думать, что мне было известно о назначении Карцева на высокий пост! – властно прикрикнул Валентинов. – Я не имею привычки делить людей по степеням и высотам.
