Артур Хейли - Вечерние новости
Гробовщик, как всегда не выпуская изо рта сигареты, с подозрением взирал на посетителей. Они, в свою очередь, уже успели оглядеть обшарпанную комнату, обрюзгшее лицо Годоя, свидетельствовавшее о беспробудном пьянстве, и пятна от еды на его черном пиджаке и брюках в серую полоску.
Сие заведение явно не принадлежало к числу перворазрядных и, по всей вероятности, не отличалось безупречной репутацией.
— Мистер Годой, — начал Партридж, — как я уже сообщил вашей помощнице в приемной, мы с телестанции Си-би-эй.
На лице Годоя отразилось любопытство.
— Не вас ли я видел по телеку? Вы вещали из Белого дома?
— Это был Джон Кочрэн, иногда меня с ним путают. Он работает на Эн-би-си. Меня зовут Гарри Партридж.
Годой хлопнул себя ладонью по колену.
— Так это вы все время чешете про похищение.
— Да, и это одна из причин, по которой мы здесь. Разрешите сесть?
Годой указал на стулья. Партридж и остальные сели напротив него.
Развернув экземпляр “Семаны”, Партридж спросил:
— Вы, случайно, с этим не знакомы?
— Подонок, проныра, сукин сын! Он не имел права печатать то, что подслушал, это предназначалось не для его ушей!
— Так значит, вы видели газету и знаете, о чем идет речь.
— Само собой. Дальше что?
— Мы были бы очень вам признательны, мистер Годой, если бы вы ответили нам на несколько вопросов. Во-первых, как фамилия человека, купившего гробы? Как он выглядел? Могли бы вы его описать?
Гробовщик замотал головой:
— Нечего лезть в мои дела.
— Поймите, это чрезвычайно важно. — Партридж намеренно говорил спокойным, дружелюбным тоном. — Не исключено, что тут есть связь с тем, о чем вы только что упомянули, — с похищением семьи Слоуна.
— Никакой связи не вижу. — И Годой упрямо заявил: — Словом, это мое частное дело, и ничего я вам не скажу. Так что, если не возражаете, я примусь за работу.
Тут в разговор вступил молчавший до сих пор Дон Кеттеринг:
— А как насчет цены, которую вы запросили за гробы, Годой? Не хотите ее назвать?
Гробовщик вспыхнул.
— Сколько раз повторять одно и то же?! У меня свои дела, у вас свои.
— За наши дела не беспокойтесь, — сказал Кеттеринг. — Сейчас же ими и займемся — отправимся прямо отсюда в городское налоговое управление Нью-Йорка. Здесь сказано, — он ткнул пальцем в “Семану”, — что за все три гроба вы получили наличными, и я не сомневаюсь, что вы сообщили об этом в налоговое управление и уплатили налог с продажи, — там все должно быть зарегистрировано, в том числе и имя покупателя. — Кеттеринг повернулся к Партриджу:
— Гарри, почему бы нам не оставить в покое эту малообщительную личность и не поехать сейчас же к налоговому инспектору?
Годой побледнел и залопотал:
— Эй, не порите горячку. Подождите минуту.
— А в чем проблема? — спросил Кеттеринг с невинным выражением лица.
— Может, я…
— Может, вы не уплатили налога с продажи и не сообщили о ней, но, бьюсь об заклад, денежки-то вы получили, — резко перебил его Кеттеринг, который, отбросив напускное дружелюбие, склонился над столом гробовщика. Партридж, который никогда прежде не видел Дона Кеттеринга в подобной роли, был очень рад, что взял его с собой. — Слушайте меня внимательно, Годой. Такая телестанция, как наша, обладает большими возможностями, и, если понадобится, мы используем их, тем более что сейчас мы защищаем интересы одного из нас, расследуем грязное преступление — похищение его семьи. Нам нужны ответы на вопросы и быстро; если вы нам поможете, мы в долгу не останемся — не будем вытаскивать на свет то, что нас не касается: неуплату налога с продажи или подоходного налога — не исключено, что вы и финансовое управление обвели вокруг пальца. Но если вы станете скрывать правду, представители ФБР, городской полиции, налогового и финансового управлений будут доставлены сюда сегодня же. Так что выбирайте. С кем предпочитаете иметь дело — с ними или с нами.
Годой облизнул губы.
— Я отвечу на ваши вопросы, ребята. — В его голосе слышалось напряжение. Кеттеринг кивнул:
— Давай, Гарри.
— Мистер Годой, — начал Партридж, — как звали человека, купившего гробы?
— Он назвался Новаком. Я ему не поверил.
— Скорее всего правильно сделали. Что-нибудь еще вам о нем известно?
— Нет.
Партридж полез в карман.
— Я хочу показать вам один снимок. А вы просто скажете мне, что о нем думаете.
Он протянул Годою фотокопию, снятую с карандашного портрета Улисеса Родригеса двадцатилетней давности.
— Это он, — сказал Годой без колебаний. — Новак. В жизни он выглядит старше, чем на этом снимке.
— Да, мы знаем. Вы абсолютно уверены?
— Не сойти мне с этого места. Я видел его дважды. Он сидел там же, где вы.
Впервые за сегодняшний день с того момента, как начали раскручиваться события, Партридж испытал чувство удовлетворения. Группа поиска выиграла еще одно очко. Связь между гробами и похищением была налицо. Взглянув на Кеттеринга и Мони, он понял, что они думают так же.
— Давайте вспомним ваш разговор с Новаком, — обратился он к Годою. — С самого начала.
Партридж задал еще ряд вопросов и вытянул из гробовщика все, что мог. Правда, информации оказалось не густо — несомненно, Улисес Родригес постарался как следует замести следы.
— Есть еще какие-нибудь соображения, Дон? — спросил Партридж Кеттеринга.
— Есть парочка. — И Кеттеринг обратился к Годою:
— К вопросу о тех деньгах, что вам заплатил Новак. Если не ошибаюсь, вы сказали, что общая сумма составила почти десять тысяч долларов главным образом стодолларовыми банкнотами. Так?
— Так.
— Ничего примечательного в этих банкнотах не было?
Годой покачал головой:
— А что может быть примечательного в деньгах — деньги они и есть деньги.
— Они были новые?
Гробовщик задумался.
— Разве что несколько бумажек, а остальные — нет.
— А что стало с этими деньгами?
— Уплыли. Я пустил их в ход — потратил, заплатил по счетам. — Годой пожал плечами. — Сегодня деньги-то утекают как песок.
В продолжение всего разговора Джонатан Мони не спускал с гробовщика глаз. Еще раньше, как только речь зашла о деньгах, он мог с полной уверенностью сказать, что Годой проявляет нервозность. Эта уверенность его не покидала. Он набросал в блокнот записку и передал блокнот Кеттерингу.
Записка гласила: “Врет. У него остались какие-то деньги. Боится признаться, потому что беспокоится о налогах — с продажи и подоходного”.
Кеттеринг прочел записку, едва заметно кивнул и вернул блокнот. Он встал, как будто собрался уходить, и вкрадчиво спросил Годоя.
— Больше ничего не припоминаете или, может быть, располагаете еще какой-нибудь полезной для нас информацией? — И, произнеся это, Кеттеринг направился к выходу.
Годой вздохнул с облегчением, уверенный, что все в порядке; он не скрывал своего желания положить конец разговору и потому ответил:
— Ни черта у меня больше нет.
Кеттеринг резко повернулся на каблуках. С искаженным и красным от гнева лицом он подошел к столу, перегнулся через него и схватил гробовщика за грудки. Притянув Годоя к себе, он прошипел ему в лицо:
— Ты гнусный лгун, Годой. У тебя ведь остались деньги. Не хочешь нам их показывать — мы позаботимся, чтобы на них взглянули люди из финансового управления. Я тебя предупреждал: поможешь нам, будем молчать, а теперь — все.
Кеттеринг толкнул Годоя обратно на стул, достал из кармана маленькую записную книжку и придвинул к себе стоявший на столе телефон.
— Нет! — вскричал Годой. Он выхватил телефон и, тяжело дыша, прорычал:
— Ублюдок. Ладно, покажу.
— Смотри, — сказал Кеттеринг, — в последний раз идем тебе навстречу. А там пеняй на себя…
Годой уже встал и снимал со стены диплом бальзамировщика, висевший над столом. За ним оказался сейф. Гробовщик набрал шифр.
Через несколько минут Кеттеринг внимательно осматривал извлеченные из сейфа банкноты — около четырех тысяч долларов, остальные наблюдали за ним. Кеттеринг складывал купюры в три стопки — две небольшие и одну весьма внушительных размеров, — предварительно рассмотрев каждую с обеих сторон. Закончив, он придвинул самую высокую стопку к Годою и, указав на две другие, сказал:
— Эти нам придется взять у вас в долг. Мы оставим соответствующую расписку на бланке Си-би-эй. Если хотите, можете добавить серийные номера, а мистер Партридж и я поставим свои подписи. Я лично гарантирую вам, что в течение сорока восьми часов вы получите деньги обратно уже без всяких вопросов.
— Ладно, забирайте, — проворчал Годой. Кеттеринг жестом подозвал Партриджа и Мони к столу, где остались лежать две маленькие кучки банкнот достоинством в сто долларов каждая.
