Питер Абрахамс - Живущие в ночи. Чрезвычайное положение
— Итак, мы вернулись к тому, с чего начали, — с горечью сказал Эйб.
— Как все это чертовски глупо, — согласился Эндрю.
— Следующий! — сердито крикнул кассир.
— Один билет первого класса до Кейптауна, — сказал Эндрю. — Я не европеец, можете не сомневаться.
Кассир ответил ему пристальным взглядом.
Глава девятая
В последующие годы жизнь, в сущности, была скучной и шла по раз и навсегда заведенному порядку. Кеннет отчаянно пил, и Эндрю избегал его, когда это только было возможно. Лишь изредка они все-таки встречались за ужином. Джеймс бывал в доме Кеннета часто и даже старался поддерживать со всеми хорошие отношения, но Эндрю полностью игнорировал его. Лицо Мириам носило печать скверного обращения Кеннета — под глазами появились синие круги, углубились морщины. Иногда являлась Аннет, но Мириам благоразумно предупреждала Эндрю заранее, и, таким образом, ему удавалось избегать ее.
Эндрю все чаще и чаще бывал на политических митингах — больших и малых. Протесты, предложения, резолюции. Иногда он ходил вместе с Эйбом, но чаще один. Национализму необходимо оказывать сопротивление! Южная Африка и неоколониализм. Все должны быть равны перед законом. Отказ от расизма, мультирасизм. Бойкот как тактика или принцип. Митинги, дискуссии, симпозиумы.
В то время как Эндрю принимал политику все ближе и ближе к сердцу, Эйб, казалось, все больше и больше отходил от нее, его интерес к ней приобретал сугубо теоретический характер. Эйб по-прежнему жадно и много читал, спорил убедительно и горячо, но для Эндрю было очевидно, что он почти не способен применить свои теоретические выкладки на практике.
— Я не верю, что учителя могут позволить себе занять определенную политическую позицию, — заявлял, бывало, Эйб.
— А почему бы и нет?
— Как государственные служащие, мы более уязвимы.
— В таком случае не честнее ли вообще отказаться от политического руководства?
— Как наиболее образованные члены общества, мы также и наиболее политически сознательны, а потому и обязаны руководить. Хотим мы этого или не хотим.
— Хотя сами связаны по рукам и ногам?
— Боюсь, что так. Положение парадоксальное. Мы не можем взять на себя такую ответственность, но другого выхода у нас нет.
В 1954 году доктор Малан ушел в отставку с поста премьера, и Ханс Стрейдом, непреклонный Лез Севера, принял знамя апартеида. Начиная с 1952 года Националистическая партия предпринимала попытки изъять из общих списков избирателей мужскую половину цветного населения Капской провинции. А так как это явилось бы нарушением конституции, то, чтобы аннулировать право цветных мужчин на участие в выборах, Националистической партии нужно было собрать две трети голосов на совместном заседании обеих палат. В ноябре 1955 года число мест в сенате было увеличено с сорока восьми до восьмидесяти девяти. В феврале следующего года была принята поправка к южноафриканской конституции, которая ввела в действие закон «О раздельных описках избирателей». Цветные мужчины были исключены из общего списка избирателей и внесены в отдельный список; соответственно они получили право избрать четырех белых, которые должны защищать их интересы в парламенте.
Двадцать шестого июня 1956 года пять организаций — Африканский национальный конгресс, Южноафриканский индийский конгресс, Южноафриканская организация цветного населения, Конгресс демократов и Южноафриканский (конгресс профсоюзов — собрались в Клиптауне, близ Йоханнесбурга, и провозгласили созыв Конгресса народов, приняв Хартию свободы в качестве программы-минимум.
«Мы, посланцы народа, съехавшиеся на эту великую ассамблею со всех концов страны, глубоко уверены, что принятая нами Хартия свободы выражает самые справедливые устремления подавляющего большинства населения Южной Африки. Мы заявляем на всю страну, на весь мир, что Южная Африка в равной степени принадлежит всем ее гражданам».
Эйб был настроен сугубо критически в отношении Конгресса народов. Он не желал признавать идею национальных групп, так как считал, что это ведет к увековечению расизма. Поэтому он был решительно не согласен с тем, чтобы Конгресс зиждился на пяти столбах; такая структура Конгресса, как ему казалось, сама по себе означает молчаливое признание расизма. Он так же критически относился к понятию всенародной «воли», считая ее бесплодной и бессмысленной идеей, выкидышем философии Руссо, Эндрю слушал внимательно, и, хотя возражать было трудно, он чувствовал, что в своей основе взгляды Эйба неверны. Может, это объяснялось его чрезмерным увлечением теорией и пренебрежением практикой? Так или иначе, сам он продолжал сомневаться.
Пятого декабря на рассвете по всей Южной Африке начались полицейские облавы. Сто пятьдесят шесть человек было арестовано и тайно отправлено в Йоханнесбург для предварительного следствия по обвинению в государственной измене. Арестованным грозила смертная казнь. В семь часов утра, еще до того к;: «принесли молоко, к Джастину Бейли явились трое полицейских в форме и предъявили ордер на арест. Джастин был немедленно доставлен в полицейское училище на Каледон-сквер, отведенное временно под суд. Вместе с тринадцатью другими арестованными его отправили в Йоханнесбург и на Бруклинском аэродроме посадили в военный самолет.
Эндрю узнал об аресте Джастина в школе. Всю оставшуюся часть дня он был сам не свой. Эйб ходил с безразличным видом, словно его вовсе не интересует происходящее. Эндрю невольно вспомнилось, как Джастин во время кампании неповиновения шагал под охраной полиции. Когда это было? Три-четыре года назад? Он, как сейчас, помнит. Спокойная, едва заметная улыбка Джастина, поднятый в приветствии большой палец. Как и Эйб, Эндрю никогда полностью не разделял взглядов Джастина. Все, что делал Джастин, Эйб называл политическим ребячеством, однако смутно Эндрю стал ощущать во взглядах Джастина нечто близкое себе, какое-то неопределенное родство душ, хотя и не смел в этом признаться, потому что учителю не пристало исповедовать подобные взгляды. Ему нравился практический подход Джастина к политике, но он вынужден был не соглашаться с ним. Но в душе он оправдывал поведение Джастина и даже больше чем оправдывал, он сочувствовал ему. Его взгляды были близки и понятны. Эндрю ни на минуту не сомневался в искренности Джастина, несмотря на острую неприязнь ко всему показному. А может, в этом сказывалось влияние Эйба?
Эндрю страшно удивился, когда через неделю ему предложили выступить на массовом митинге протеста на Грэнд-Парейд. Это было сопряжено с определенными трудностями. Ведь он рисковал должностью учителя! Особое отделение, очевидно, пришлет своих представителей. Его могут вышибить из школы, лишить работы. Что окажут Мириам и Кеннет? Что скажет директор? Эндрю посоветовался с Эйбом, и тот решительно рекомендовал ему не подвергать себя опасности. Положение учителя весьма шаткое.
— Думаю, что ты ставишь на карту слишком многое.
— Я это понимаю.
— К тому же твое выступление будет свидетельствовать о полной солидарности с политикой Конгресса и со всеми их штучками.
— Я не думаю, что этот митинг — «штучка». Я могу не одобрять их политики, но я восхищен их позицией в данном вопросе.
— Мне-то известны твои взгляды, но разве другие станут в них разбираться?
— А что мне до других? Я не собираюсь агитировать за политику Конгресса. Я, как всякий здравомыслящий человек, буду выступать против несправедливости. Я не верю, что люди, подобные Джастину, виновны в государственной измене.
— Я тоже не верю.
— Вот почему по этому конкретному вопросу я готов солидаризоваться с любым, кто думает так же, как я. И обязательно выступлю в воскресенье.
— Ну, тебе виднее.
— А ты придешь на митинг?
— Когда он состоится?
— В воскресенье на Грэнд-Парейд.
— Может быть, приду, а может быть, нет.
Площадь была заполнена народом, и Эндрю с трудом пробирался к трибуне. Хор, прибывший из Ланги, пел песни свободы. Снова и снова звучали бодрые мелодий. «Asikhathali noba siyabatshwa, sizimisel inkululeko». — «Мы не боимся ареста, мы будем бороться за свободу». Не боимся ареста, мы будем бороться за свободу. Голоса звучали слаженно. «Unzima lo mthwele, unfunamanita». — «Время тяжело, бремя тяжело». Эндрю, взволнованный, занял свое место. Он надеялся, что, может быть, увидит в толпе Эйба. Если, конечно, он придет. Хорошо бы пришел! «Zibetshiwe, zibetshiwe, inkokeli Zethu, zibetshiwe». — «Наши вожди арестованы, наши вожди арестованы». Джастин арестован. Джастин арестован. Эндрю заметил Браама де Вриса; он стоял с непреклонным видом, держа в руках плакат: «Мы с нашими вождями». Черт побери, он рискует должностью учителя. Отчаянно рискует. Но разве он может поступить иначе? Разве может? Что сказал Мартин Лютер? «На этом я стою и не могу иначе». Что-то в этом роде. На этом я стою. Море голов, и где-то в толпе наверняка агенты особого отделения. Записывают каждое сказанное слово. Потом несут все это своим боссам. С вашего позволения, сэр, в стеенбергской школе есть гадкий учителишка, который хулит правительство. Я думаю, сэр, его следует наказать — пусть переписывает латинские стихи. Эндрю понимал, что надо собраться с мыслями. Взять себя в руки. Государственная измена — тяжкое преступление. Перепиши сто строк. Я не должен выступать против правительства. Переписанные стихи принесешь мне в учительскую на второй перемене. Как было бы хорошо, если бы Эйб был рядом, на трибуне, готовый разделить опасность.
