Юрий Петкевич - С птицей на голове (сборник)
Стало уже смеркаться. Ваня услышал, как ввели старуху в дом и уложили на скрипящую кровать. Долго мальчик не мог уснуть, но и Катя вместе с сожителем также никак не могли успокоиться, думая, может быть, что без обеда Ваня долго не пробудет в этом доме, и бранились между собой. Но мальчик чувствовал себя в своем мире…
Посреди ночи он вдруг проснулся и спросонку сразу не мог сообразить: где он? и зачем? — очнувшись не на своей октябрьской кровати, а — неизвестно где. Он не видел совершенно никаких снов, единственно: перед самым пробуждением ощутил бесконечный, без времени, мрак. И это потрясающее «НИЧТО» на грани с реальными стенами чердака; с дырами на крыше, через которые пробивался лунный свет; с едва уловимыми глазу очертаниями самоваров, хомутов, керосиновых ламп; с сумеречным светом из окошек в звездах, а в одном окошке чернели и качались вербы — все это так подействовало на Ваню, что он почувствовал нечто подобное тому, будто родился сейчас, только вот вылез из утробы матери, сразу вот такой большой и появился, со зрелым разумом и памятью, и ужаснулся реальности, которую осознал. После мысли: откуда он взялся? — сразу Ване подумалось о собственной смерти. «Когда я умру, произойдет всего лишь обратное сегодняшнему пробуждению», — понял Ваня, и с ужасом ему представилось, как там ничего не будет, совершенно ничего, только останется бесконечная темнота. Но вот он подумал о происхождении снов и возмечтал или возжаждал Там Сна! Тут мальчик услышал в доме стоны и возглас бабушки: «Холодно!» — от которого ему сделалось жутко. И сразу же несчастный мальчик запутался в своих необычайно тонких мыслях, они перескочили одна через другую и исчезли из его напряженного сознания, и только тяжкое недоумение осталось в нем, когда что-то начинало зарождаться очень важное, но что сразу же забылось, и Ваня, как умирающий, махнул рукой, которой уже не владеет, и отдался весь смерти с облегчением, как каждый человек… Вновь бабушка в доме ужасно громко, так что и Ваня на чердаке прекрасно услышал, простонала: «Как холодно!» Она заскрипела на своей столетней кровати и еще проговорила: «Наверно, сейчас помру!» Пальцы ног и подошвы Ванины похолодели от этих слов и особенно от обыкновенного выражения их. Он через потолок почувствовал, как сестрица внизу с сожителем не спят и затаили дыхание. На мальчика также снизошло оцепенение, но иное. Еще несколько раз старуха провозглашала: «Холодно!» — но никто в доме не подошел к ней, и Ваня был не в силах. Так прошло много времени, может — половина ночи, и когда бабушка уже прямо начала призывать: «Помогите!» — он наконец спустился с чердака в сени и вбежал в хату, споткнувшись при этом обо что-то на полу. Старухи на кровати не оказалось, и, догадавшись, опустив глаза, Ваня увидел ноги бабушки. Ваня вытянул несчастную за ноги из подпечка, и можно было только догадываться: зачем бабушка залезла туда? Бедная старушка мальчика благодарила, потому что она чуть не задохнулась под печью, как в мешке, но называла внука именем сожителя сестрицы, который испускал в этот момент в постели удивительно ровное дыхание.
Ваня помог бабушке улечься на кровать и вновь вернулся к себе на чердак, и на этот раз, как уснул, ему приснился фантастический сон. Этот ветхий домик был полон людей. Все они раскланивались и заискивали перед прекрасным молодым вельможей в роскошном одеянии. Осмотревшись по сторонам, Ваня удивился изменениям внутри лачужки — она почти неузнаваемо преобразилась в помещения небольшого, но великолепного дворца, где парча и мрамор соседствовали с пышными паутинами, свисающими со сверкающих потолков. И, не зная своего назначения в этом странном сне, мальчик бродил за свитой молодого властелина. Особа эта хотела жениться. И все окружение вокруг ломало головы, как найти Его Величеству подходящую невесту. Множество красивых и пышных девиц вертелись перед вельможей. Одежда его вся пестрела — в крапинках от брызжущих слез из голубых глаз. Как-то вдруг потемнело. Люди во дворце собрались у окна, у которого остановился этот… жених, и взирали, все — волнуясь — через множество мелких разноцветных стекол. Вдруг с грохотом стекла разбились и посыпались, и в помещения дворца или лачужки влетело множество светящихся шаров. Сильно повеяло свежим воздухом. Шары покатились по комнатам и погасли. Вельможа отошел от разбитого окна. Ваня побрел вслед за свитой; помещение оказалось тесным и заставлено богатыми нетронутыми столами готовящегося пира: не свадьбы ли? Проходя между столами, Ваня нечаянно задел рукавом за несколько винных бутылок и графинов. И там, где он задел, бутылки разломались и отвалились горлышки графинов, и это все полетело на пол вместе с содержимым — будто вино замерзло. Где-то рядом послышался благоговейный шепот. Ваню словно осенило: он приподнял край скатерти и нагнулся. Под столами, в полумраке, наклонившись над старинными книгами, корпели в ермолках евреи с длинными носами и бормотали свои молитвы. Пространство под столами показалось Ване безмерным. Вдруг один из евреев вылез из-под стола и выбрался из помещения — на дождь. Ваня подумал, что несчастный сошел с ума, судя по выражению его лица. Через разбитое стекло безумец закричал в лачужку Ване: «Ты посмотри — все эти люди вокруг тебя — твои родственники!» Тут все окружавшие мальчика «придворные» заволновались — тьма народу вдруг повалила в этот «дворец». Несчастные приволоклись издалека, что чувствовалось по их измученному виду, многие — скелеты, стуча костями; и — каждый из возвратившихся на родину желал лишь того, чтобы старая Химка отписала именно ему дом и имущество. Ваня уже не различал, где покойники, а где среди них здравствующие. «Я знаю, кто моя невеста!» — воскликнул тут вельможа. Все они быстро нашли во дворце комнату бабушки, где она лежала на все той же скрипучей кровати в одной рваной кофте, прикрытая драным, черным, как земля, одеялом. Многочисленные родственники стали предлагать старухе всевозможные яства — о подобных она даже представления не имела; и — возмущаясь тем, как ее содержали, подняли ее, и — на грязный матрас, в дыры которого вылезли пружины, постелили белоснежные хрустящие простыни из городских прачечных и надели на черное одеяло сверкающий пододеяльник. На таком белье несчастная никогда не лежала и таким не прикрывалась. За это время старуха превратилась в сноп. Родственники же не удивились и положили сноп на постель и продолжали увиваться перед кроватью, каждый — отталкивая всех вокруг себя. Ване же нечего было дать бабушке-снопу; он вышел из бабушкиной комнатки, свадебные столы пропали, и исчезла, как туман, вся роскошь вокруг. Стало стремительно, страшно, по-осеннему темнеть, и вскоре в лачужке невозможно оказалось ногу поставить между спящими приехавшими. Из отдельных оброненных ими в забытьи слов Ваня догадался, что вернулось старое время — когда никто не помышлял, кажется, о нем, — и город Октябрь обратно переименовали в Снов; таким образом как бы сбывались предсказания Митрофана Афанасьевича и, казалось, начинали осуществляться безумные его мечты, когда сам несчастный успокоился в могиле. Ваня устроился в сенях на полу. И тут — открывается крышка лаза на чердак, из этой дыры показывается зад коня, и животное начинает задом спускаться по лестнице. Ваня в ужасе выбежал из домика и поспешил по дороге через горбатый мост в Гробово. Зловещая ночь объяла землю. Но никто не спал, множество народа в темноте работало на полях: бабы жали, а мужики косили, и все — в безмолвии.
Когда утром мальчик, проснувшись, выбрался во двор, то, затрепетав, изумился оттого, что вещий сон начинал сбываться: явился с печатью смерти на зверином лице согнутый, некогда высоченный родственник с длинными, почти до колен, руками и с кулаками, как человеческие головы, ведя с собой девочку, и — раскланивался перед привязанной к стулу старухой посреди утреннего тумана. Приехавший родственник, оправдывая свое появление, тихонько произнес: «В жизни наступает время, когда хочется выращивать астры». Старуха же улыбнулась Ване и назвала его имя, переночевав и вспомнив его. Ухмыляясь, дочка Тимофея Афанасьевича ушла на ферму. Ее сожитель, неразговорчивый от тяжести похмелья, попросил рубль от приехавшего, а на Ваню глаз не подымал, явно возненавидев мальчика за то, что тот вытянул ночью старуху из-под печи. Но потом не сдержался от переполнявших его мелких чувств и высказал Ване, что ночью украли ведро, которое оставляли под бабушкиным стулом, наверное, искренне думая, что Ваня украл его. Получив рубль, пьяница исчез и, может быть, простил мальчика. Оставив детей со старухой, приехавший родственник также направился в деревню, в магазин, чтобы купить чего-нибудь покушать (однако, возвращаясь назад, на улице в Гробове он почему-то оглянулся и неожиданно упал; когда к нему из магазина подбежали, он уже отошел, и окруживших умершего озадачила такая мысль: если бы не оглянулся, так, может быть, и жил, но оглянулся и — умер).
