Елена Ляпота - Через тернии к свету (СИ)

— Сознание умирает не сразу, — ответил Орсихт, — Оно еще живет некоторое время. А потом остаются мыслеформы, которые продолжают жить без телесной оболочки достаточно долго. По вашим меркам. И ничтожно мало — по меркам Вселенной. Иногда они проникают в чужую оболочку. Но скорее всего безвозвратно угасают. Энергия рассеивается и принимает иную форму.

— Значит, смерть — это финиш?

— Не совсем, — усмехнулся Орсихт, — Вы, земляне, еще не научились управлять собственной энергией, сохраняя ее сущность. Поэтому ваша жизнь постоянно обновляется — за счет смерти других. У вашей энергии тоже есть то, что вы называете инстинктом самосохранения.

— То есть, мы попросту убиваем друг друга, чтобы выжить? — усмехнулось существо, — Тоже мне, открыл Америку!

— Все совершено не так, Берт Климов, — Орсихт изобразил подобие вздоха, — Цивилизация Солнца живет по принципу замкнутого круга: если есть начало, следовательно, должен быть и конец. Поэтому вам чуждо понятие бесконечность…

— Разве можно жить вечно?

— Можно, — мечтательно сказал Орсихт, — Главное, освободить себя, позволить расти ввысь, а не умирать, чтобы возродиться вновь.

— По-моему, это чушь, — покачал головой Климов и спрыгнул с кушетки.

Подойдя к иллюминатору, он прильнул лицом к стеклу и молча уставился на звезды — холодные, чужие, неласковые. Орсихт догадывался о том, что чувствовал Берт. Страх. Желание забраться в какой-нибудь укромный уголок и спрятаться, пока не придет помощь.

Только она вряд ли придет…

— Зачем я тебе? — спросил Берт.

Орсихт распластался на кушетке и на несколько секунд принял форму человеческого тела.

Берт оглянулся и увидел самого себя — только прозрачного. Ооалус уловил эмоции, заструившиеся вокруг лейтенанта. Небольшое замешательство, а потом веселье. Губы Климова дрогнули в невольной улыбке.

— Ты смешной, — заметил он, поглядывая на Ооалуса, прищурив глаза.

— Поверь, я тоже нахожу тебя занятным.

— Поэтому и воскресил меня? Решил завести комнатную собачку. Поверь, я и куснуть могу.

— Вряд ли ты сможешь укусить воздух. К тому же, у меня отсутствуют нервные окончания.

— Да уж… Вам чужда радость секса.

— Секс? — удивился Орсихт, — Мы редко размножаемся. Скорее, это происходит само собой.

— Кто не знает боли, не знает и наслаждения. Кто не знавал утраты, не ведает услады обретения. Как ты считаешь, вечная жизнь — достойная компенсация за отсутствие ее смысла?

— Вот оказывается, как понимают это земляне, — грустно улыбнулся Орсихт, — Вы умираете, чтобы печалью обострялось чувство радости? Стираете, чтобы писать заново? Понятная концепция, только весьма глупая. Вселенная может подарить столько счастья, что тебе трудно это представить. Нужно просто расставить руки и принять его…

— К сожалению, оттуда, откуда я прибыл, звезды с неба не падают, — скептически вздохнул Климов, — Скорее, камни.

— В тебе столько противоречий, Климов! Я бы мог оставить тебя здесь и научить жить вечно…

— Но ты собираешься снова меня убить, — почти равнодушно закончил Климов, однако Ооалус уловил едва заметную искорку надежды, вспыхнувшую в его сознании, но тут же погасшую..

— У меня нет выбора, — печально ответил Орсихт, — Прости…

Берт глубоко вздохнул и вновь обратил свой взгляд к звездам. Ооалус заинтересованно облетел вокруг него и вновь проникнул в его сознание.

Берт думал о том, что где-то там, среди этих звезд, возможно, есть крошечная точка — его родное Солнце, которое сейчас светит на Землю, согревая его Рене…

«Рене… Почему так больно ее любить?

Потому что хочется верить, что это чувство будет длиться вечно и не исчезнет, как это случается чаще всего с любящими друг друга людьми. Ему не хотелось кусочек. Берту хотелось весь спектр. Всю радугу, все семь цветов.

Но любовь не может длиться вечно.

Наступит день, когда она его разлюбит. А может, он ее. И все будет, как у его родителей: разбитая чаша и размазанный по полу клей в виде возможного ребенка. Только этот клей мало что склеит, скорее, будет липнуть к ногам, вызывая чувство раздражения.

Так уже было один раз в его жизни. И это повторится вновь.

„Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом“

А оттуда обязательно выскочит Баба-Яга и закричит:

„К Ивану — задом, к лесу — передом!“

Глупая сказка. Наивный конец. В жизни все обычно заканчивается где-то посередине…»

— Ладно, — хмыкнул Берт, — Я ведь умер уже один раз. Второй… Черт побери, этот как прыжок с парашютом.

— Теперь страшно? — полюбопытствовал Орсихт.

— Мурашки по коже, — признался Климов.

— Я не собираюсь убивать тебя сразу, — успокоил его Орсихт, — Так что можешь расслабиться.

— Я бы выпил, — попросил Берт.

— Не стоит, лейтенант. Страх и желание убежать подальше от реальности — Как раз одна из причин гибели вашей цивилизации.

— Но если ты и так все знаешь — какого хрена было меня воскрешать?

Ооалус Орсихт плавно подлетел к иллюминатору и заглянул в него.

— Ты не совсем обычный землянин.

— Мне с детства говорили, что у меня в башке ветер, — задумчиво улыбнулся Берт, — И со мной, пожалуй, не стоит связываться. Я…

— Ты победил в себе маггус-корра-хо.

— Что за хрень?!

— Болезнь. В твоем понимании — это синдром власти. Желание подчинить себе всех и вся любой ценой. Даже ценой жизни всей планеты.

— Ах, это…

— Не «это», мой дорогой друг. Путеводная звезда, упрямо освещающая дорогу вашей смерти.

4

Это был довольно странный период в жизни Берта Климова. И еще более необычный для Ооалуса Орсихта.

Вдвоем они упаковали тела умерших членов экипажа в погребальные мешки и выбросили в космос: древняя традиция, которую соблюдали самые рьяные космонавты, завещая предать свою плоть межпланетным просторам. Нет большей чести, чем быть похороненным в космосе. Разве что родные и близкие станут горевать, что не смогли в последний раз увидеть дорогого сердцу человека, оставить на его холодной щеке прощальную слезу.

Ооалус наблюдал со стороны, как менялось лицо Климова, когда тот подходил к тому или иному члену экипажа. Он чувствовал, что для Берта это были не просто люди.

Друзья…

Семья…

Когда отправили за борт последний мешок, Берт прислонился лбом к металлической стене и долго стоял, практически не двигаясь. Кадык на его шее ходил вверх-вниз, словно он плакал. Однако глаза Климова оставались сухими, а выражение лица — отсутствующим.

Ооалус легонько прикоснулся к нему, но через секунду отпрянул назад, сметенный шквалом бушевавших внутри Климова чувств.

Боль…

Горечь…

Сожаление…

Острое желание вернуть все обратно, хоть на секунду, хоть на миг…

Нелепая картина: Берт Климов на огромной скорости ведет свою капсулу в ярко-розовое марево, оставив крейсер далеко позади. Марево поглощает капсулу и исчезает навсегда…

Еще одна картинка. Симпатичная девушка по имени Рене, прильнувшая к груди какого-то юноши. Одна рука ее поглаживает волосы юноши, а другая медленно убирает фотографию Берта, стоявшую рядом на столике, и бросает ее на пол.

И снова боль. Правда, с толикой нежности. Очевидно, в глубине души, Берт желает этой девушке счастья. С кем-нибудь, кто лучше его…

Эти картинки…

Ооалус робко, почти несмело, коснулся плеча Берта, но наткнулся уже на совершенно иное препятствие.

Словно ярким пламенем по ледяному кругу — ненависть, ревность и злоба!

Орсихт почувствовал сопротивление: Берт пытался бороться. Быть может, поэтому и бежал от тех, других — более светлых чувств. Потому что не хотел давать волю ни тем, ни другим. В этом крылась немалая толика его победы над маггус-корра-хо.

Однако болезнь никогда не сдавалась просто так. Медленно, но верно, подтачивала его силы — по капельке, по минутке жизни…

— Хочешь, я покажу тебе вселенную? — внезапно предложил Орсихт.

— А стоит ли? — в глазах Климова зажегся огонек, но тут же погас, — Боюсь, я сойду с ума.

— Не сойдешь, — тело Орсихта заметно порозовело и сложилось в импровизированную улыбку.

Что-то шевельнулось внутри него. Какое-то доселе неведанное, но такое приятное чувство. Оно было совершенно чужое, но почему-то Ооалусу не хотелось ни гнать его прочь, ни отрывать от себя его слабые, но настойчивые корни.

Люди называли это нежность.

Жители галактики Трех Оахт давно забыли это чувство…