Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2010)
Разумны ли они?
Во-первых, это зависит от нашего собственного понимания разума, а с этим, как мы только что выяснили, у нас самих проблемы, во-вторых, и это главное, вступить в контакт с ними нам вряд ли удастся. К тому же рискну сказать, что ни мы, ни муравьи просто не ставят перед собой этой задачи.
К чему я это? К тому, что определить степень разумности вообще очень трудно. Встретив, скажем, инопланетный разум, мы можем не распознать его, а распознав, не понять. А поняв, можем очень-очень расстроиться, поскольку толку в таком понимании не будет никакого.
Вернемся к истории, рассказанной Питером Уоттсом.
Попытки «взломать» «Роршаха» (инопланетный корабль и его команда не совсем корабль и команда, но что-то вроде колонии организмов, где у каждого своя узкоспециальная функция) удаются, но оборачиваются чередой потерь и травм для экипажа — среда внутри корабля враждебна людям. Впрочем, люди берут в плен двух «инопланетян», которые, возможно, вообще не являются отдельными организмами. Тем не менее эти «неразумные» организмы при попытке контакта (а то и при попытке научения посредством физических пыток) демонстрируют удивительную сообразительность и способность решать сложнейшие задачи. Мало того, «Роршах», возможно, просто позволил землянам проникнуть в свой корабль и подсадил своих «шпионов» — вся экспедиция заканчивается сокрушительной гибелью «Тезея» (быть может, и его врага, но понятно, что он — один из многих, семя, занесенное в эту область Вселенной космическим ветром). Удалось выяснить одно: «Роршах» и ему подобные действительно представляют опасность для землян. Потому что земляне представляют опасность для «Роршаха» и ему подобных.
«Представь, что у тебя <…> есть задачи, но нет сознания. Твои нервы звенят от программ выживания и самосохранения, гибких, самоуправляемых, даже технологических — но нет системы, которая приглядывала бы за ними. Ты можешь подумать о чем угодно, но не сознаешь ничего.
<…>
Представь, что ты сталкиваешься с сигналом. Он организован, насыщен информацией. Удовлетворяет всем критериям осмысленной передачи. <…> Иногда подобные передачи ведут соплеменники, чтобы поделиться полезной информацией, — их жизни ты будешь защищать согласно правилам родственного отбора. Иногда сигнал исходит от конкурентов, или хищников, или других противников, которых надо уничтожить или сбить со следа; в этом случае информация может оказаться тактически полезной. Некоторые передачи могут даже исходить от существ хотя и не родственных, но способных стать союзниками или симбионтами во взаимовыгодных действиях. На каждый из этих случаев и на множество других можно выработать подходящий ответ.
Ты расшифровываешь сигнал и приходишь в замешательство:
Я здорово провела время. Получила массу удовольствия. Хотя стоил он вдвое больше любого другого жиголо под куполом…
Чтобы вполне оценить квартет Кизи…
Они ненавидят нас за нашу свободу…
<…>
Эти термины не имеют осмысленного перевода. Они неразумно рефлексивны. Они не содержат полезной информации — и все же организованы логически. Случайно они также возникнуть не могли.
Единственное объяснение состоит в том, что некто зашифровал бессмыслицу под видом полезного сообщения; обман становится очевиден, только когда потрачены время и силы. Сигнал не имеет иной цели, кроме как пожирать ресурсы получателя <…> уменьшая приспособляемость. Это — вирус.
Ни сородичи, ни симбионты, ни союзники не создают вирусов.
Этот сигнал — нападение.
И исходит он вот отсюда.
<…>
— Теперь до тебя дошло, — констатировала Саша.
Я потряс головой, пытаясь уместить в ней безумный, невозможный вывод.
— Они даже не враждебны. Для них такого понятия вообще не существует. Они просто до такой степени чужды нам, что могут воспринимать человеческую речь только как форму агрессии» [25] .
Иными словами, разум, сознающий себя, от разума инстинктивного (в нашем понимании — не-разума) отличается избыточностью. Способностью производить (и оценивать) ложную, ненужную, лишнюю информацию. «Нам союзно лишь то, что избыточно» (О. Мандельштам). Сюда же — к этой области — относится и способность к эстетическому наслаждению, к любованию искусством, природой, закатами-восходами. Собственно, по версии Уоттса, сознание и возникло как механизм для получения удовольствия посредством искусства — своего рода паразитный процесс, подкрепленный положительными стимулами.
«Эволюция лишена предвидения. Свои цели вырабатывает только сложная система. Мозг — лжет. Контуры обратной связи возникают для поддерживания стабильности сердцебиения, а потом мозг сталкивается с искушением ритма и музыки. Удовольствие, получаемое при виде фрактальных узоров, алгоритмы, помогающие выбрать среду обитания, перерождаются в искусство. Радости, которые прежде приходилось зарабатывать шаг за шагом по эволюционной лестнице, теперь приносила бессмысленная рефлексия. Из триллиона дофаминовых рецепторов возникает эстетика, и система перестает просто моделировать организм. Она начинает моделировать процесс моделирования. Она пожирает все больше и больше вычислительных ресурсов, вязнет в болоте бесконечной рекурсии и неуместной симуляции. Как мусорная ДНК, что накапливается в геноме любой твари, система сохраняется, и множится, и ничего не производит, кроме собственных копий. Надпроцесы расцветают, точно опухоли, пробуждаются и называют себя „Я”» [26] .
Ну вот, мы и выяснили самое главное. Человек — это тот, который в своих действиях руководствуется не голой прагматикой, а некими сложными, часто противоречивыми импульсами (у Станислава Лема в «Дознании» Пиркс именно так формулировал основное отличие человекоподобного робота от человека). «Наш», человеческий разум опирается на избыточность, ошибку, постоянно выверяя свою стратегию с учетом вероятности ложных данных. Собственно, Уоттс не сказал нам ничего нового. Недаром в хоре восторженных откликов на роман раздавались и скептические голоса: мол, из-за чего весь этот шум?
Не проще ли, скажем, обратиться к классике, например к эпилогу «Войны и мира»?
«Всякий человек, дикий и мыслитель, как бы неотразимо ему ни доказывали рассуждение и опыт то, что невозможно представить себе два разных поступка в одних и тех же условиях, чувствует, что без этого бессмысленного представления (составляющего сущность свободы) он не может себе представить жизни. Он чувствует, что, как бы это ни было невозможно, это есть; ибо без этого представления свободы он не только не понимал бы жизни, но не мог бы жить ни одного мгновения.
Он не мог бы жить потому, что все стремления людей, все побуждения к жизни суть только стремления к увеличению свободы. Богатство — бедность, слава — неизвестность, власть — подвластность, сила — слабость, здоровье — болезнь, образование — невежество, труд — досуг, сытость — голод, добродетель — порок суть только ббольшие или меньшие степени свободы.
Представить себе человека, не имеющего свободы, нельзя иначе, как лишенным жизни.
Если понятие о свободе для разума представляется бессмысленным противоречием, как возможность совершить два разных поступка в одних и тех же условиях или как действие без причины, то это доказывает только то, что сознание не подлежит разуму» [27] .
Кажется, сказано вполне достаточно. И гораздо раньше, чем это сделал Уоттс.
Можно ли на этом успокоиться? Вряд ли.
Хитроумный Уоттс подбрасывает нам напоследок одну странную деталь. Эвакуируясь с растерзанного, уничтоженного корабля, герой сталкивается со своим командиром, вампиром Юккой Сарасти, который, собственно, и велит ему убираться. Тут есть, однако, небольшая закавыка. Вампир мертв. Тем не менее он отдает приказ и даже вступает с героем в диалог — при помощи наладонника, работающего
в текстовом режиме (говорить он не может — голова разворочена, мозг погиб). И в ходе этого диалога вроде бы выясняется, что никакого страшного Сарасти, вампира, извечного врага и страха человечества, своей харизмой подавляющего «мясо», человеческий экипаж, на корабле никогда и не было. А был лишь придаток Капитана, суперкомпьютера «Тезея», собственно и принимавшего все стратегические решения.
«Труп Сарасти подтолкнул меня в спину. Я обернулся.
