Джузеппе Маротта - Золото Неаполя: Рассказы
— Прекрати! Когда у тебя такая умильная физиономия, значит, ты врешь.
Можете себе представить, сколько такта и дипломатических талантов мне пришлось проявить в лоне семейства Шиммери, пока усыновление не стало официальным, документально удостоверенным фактом. Впоследствии я разочаровал достойную чету — это вполне, впрочем, естественно — тем, что завел дружбу со всеми местными подонками и таскал из лавки мелочь. Как-то раз я услышал, что они говорят о моем происхождении, и, чтобы их обмануть, сочинил историю о том, как в их отсутствие приходит незнакомая богатая синьора, гладит меня по головке и шепчет:
— Прости! Прости!
На престарелых и доверчивых булочников это подействовало очень сильно. Мой рассказ их обезоружил, напугал и вынудил проявлять ко мне снисходительность и почтение.
— А какая она из себя? — спрашивали они.
— Очень красивая, прямо королева, — отвечал я.
Они даже обратились в полицию, но напрасно: нежная незнакомка, естественно, ни разу не допустила, чтобы ее застали с поличным. Ну да хватит об этом. В сороковом году я потерял своих приемных родителей — жена пережила мужа всего на месяц. Оба они неохотно расставались с жизнью и с надеждой (увы!) смотрели на дверь — вдруг появится, вся в шуршании платья, моя загадочная богатая родственница. Однако я уже лет десять как не прибегал к ее помощи. Сказка может сделать с человеческими сердцами все, и именно поэтому Курцио Шиммери всегда золотит или в крайнем случае серебрит горькие пилюли.
Из водоворота военных действий (а впрочем, зачем мне вас обманывать? — из ротных канцелярий и военных госпиталей, куда я проникал деликатно и последовательно) я, так сказать, выплыл на поверхность только в сорок пятом. Терпение и спокойствие. Магазина уже не было, но квартирку славных стариков на виа Сан-Паоло удалось сохранить. Как я ни прикидывал, но так и не мог решить, что же делать. Службу я презираю, а стоять за прилавком, на мой взгляд, еще отвратительнее. Некоторое время я занимался коммерцией (швейцарский шоколад, контрабандные сигареты), но тут было слишком много риска. И тогда мне пришла в голову блестящая идея — изготавливать муляжи для кондитерских и молочных магазинов на окраине. Поначалу, скажу не хвалясь, дело пошло прекрасно, но круг заказчиков муляжей пирожных или там яичницы был ограничен и вскоре желающих не осталось. Очень жаль — я с большим удовольствием трудился над образами ромовых баб и желтков, сделавшихся матовыми и твердыми после как бы жарки в кипящем как бы масле. В создание этих иллюзий я вкладывал столько усердия, что временами лишался аппетита — как известно, такое случается с профессиональными поварами.
Ну а сейчас вы, конечно, спросите: «Как, когда и почему после всего этого начались твои стратегические операции против вдов?» А кто его знает… Что касается «почему» и «как», отвечу, что однажды на рассвете на меня снизошло вдохновение. Что касается вопроса «когда», то в мае будет десять лет, как я утешаю вдов. Послушайте, это прекрасное занятие, и оно мне подходит как нельзя лучше. Что есть вдова? Существует ли в подлунном мире что-либо более неприступное, чем вдова — будь она свежеиспеченной или, так сказать, со стажем, будь она блондинкой или брюнеткой? Вдова знает о мужчине все, ибо видела не только, как он живет, но и как умирает. Она его захватила, подержала в заключении и отпустила на свободу. У нее есть его полное точнейшее описание. Она знает его (да позволят мне это выражение поклонники Мандзони)[66] на алтаре и в пыли, так сказать, во прахе. Вдова — это история, фарс или трагедия мужчины, пережитая вдали от чужих глаз, под покровом события или предмета, которые уже не могут быть изменены, бесспорных, как французская революция или статуя Венеры Милосской — классических, совершенных образцов жанра. Вы согласны? Вдовы заслуживали появления такого Курцио Шиммери, индивидуума, способного противостоять им, противопоставить умению умение и проницательности — проницательность. Вот почему я утешаю вдов, побуждаемый в равной мере необходимостью и чувством законной гордости.
По всей вероятности, излишне объяснять вам, что не все вдовы подходят специалисту по утешению. Выбирайте вдов любого возраста, вплоть до восьмидесятилетнего, но не выбирайте таких, у кого есть потомство, или унылых вдовиц, у которых остались еще родственники. Кто ищет, тот найдет, можете не сомневаться. Здесь у нас тысячи вдов, которые живут совершенно одни, в обществе теней — своей собственной и смутной тени ушедшего в мир иной спутника жизни. Сближение не представляет трудностей, если правильно — тактично и серьезно — выбрать предлог. «Простите, не вы ли обронили ключи?» «Это вы желали приобрести шкурку лисицы?» «Боюсь ошибиться, но мы, кажется, встречались в Варацце летом 1954-го?» Важно внушить к себе доверие, вызвать удивление и болезненное, но острое любопытство. Необходимо приподнять или пробить завесу печали и холодности. Я, пожалуй, могу сравнить себя с молью, которая ест траурные костюмы, проникая через малейшую щелочку в обороне вдовы, освещая и согревая ее, подобно солнцу. Ради бога, не надо меня презирать — хорошо оно или плохо, но я даю слабым вдовушкам жизнь. А что я прошу взамен? Приглашение на обед, скромный подарок, небольшая ссуда… однажды выпало наследство, что-то около миллиона, если не ошибаюсь. Я предлагаю помощь и участие, то есть, подчеркиваю, чувства, а не предосудительные отношения. Никогда в жизни, клянусь, я не позволил себе неуважительно отнестись к какой-нибудь вдове, совсем наоборот — я прилагал и прилагаю все усилия, чтобы разжечь в их душе пламя воспоминаний об угасших спутниках жизни. И горе мне, если это не получается. Законы моей профессии железные, и я не должен ни на минуту поддаваться слабости, притом что приходится одновременно заниматься четырьмя или пятью вдовами — Милан в этом отношении неисчерпаем. А ведь достаточно мне было попасть, например, в лапки Эльге Д. в прошлом году. Это ужасно, но все равно я вам расскажу, облегчу душу…
Тогда мне очень повезло — удалось договориться с двумя садовниками: один работал на кладбище Музокко, а другой — на Монументале, и они давали мне ценную информацию. Эльга была моей соседкой по дому на виа Сан-Паоло — пухленькая, энергичная, с вьющимися от природы волосами, одевалась она весьма элегантно, пользовалась прекрасной косметикой и всегда выглядела очень молодо. Когда мы встречались на лестнице, я весьма сдержанно ей кланялся. Прошу учесть: это она сама вынуждала меня с ней здороваться, бросая на меня томные взгляды. Но я держался стойко: работа для меня — это все, и я никогда не ошибался, а у синьоры Д. был муж, да еще какой! Состоятельный человек, бывший владелец магазина «Оптика», ныне удалившийся на покой. Честно говоря, он казался ей отцом, несмотря на крашеные волосы и вставную челюсть. Итак, я держался начеку, поскольку никогда не смешиваю, так сказать, плотское с духовным, но вот как-то раз получаю по почте записку без подписи, напечатанную на машинке. Читаю:
«Не будьте так холодны, синьор Курцио. Полюбите меня, ибо я люблю вас. Вы ведь знаете поговорку „Любовь, любить велящая любимым“?..»
Поговорка, ха-ха-ха! Кто же этот невежда? Может, одна из вдов, которые в то время были на моем попечении? Я мог подумать на кого угодно, только не на Эльгу, но оказалось-то вот что…
Через несколько месяцев, выходя утром из дома, ощущаю на площадке аромат гвоздик и воска. Квартира Д. была на первом этаже, и вот я вижу: дверь настежь, и взад-вперед снуют какие-то мрачные люди. Ну, естественно, стараюсь побыстрее проскользнуть на улицу, но чьи-то рыдания меня останавливают. Это Эльга, она бросается мне в объятия, роняет мне голову на плечо и восклицает:
— Синьор Шиммери! О, дорогой синьор Шиммери! Наш бедный Альвизе нас покинул!
Дорогой? Наш? Нас? Пока я в смущении пытаюсь от нее освободиться, синьора Д. вталкивает меня в комнату, где стоит гроб с телом усопшего владельца «Оптики». На меня устремляется дюжина заплаканных глаз, рядом оказывается новоиспеченная вдова и как бы говорит:
— Что ж, мои слезы пролиты, а где же твои?
Прибавьте к этому и проснувшийся во мне профессиональный инстинкт, и вы поймете, что я им всем показал, как следует оплакивать невосполнимую утрату и немедленно утешать вдову, за что и удостоился похвал и восхищения. Глупец, я тогда не понимал, что на самом деле пляшу под дудку Эльги. Черт побери, она обвела меня вокруг пальца, как младенца! Постепенно она вынудила меня (знаете, как это делается — ужин вдвоем, немного лести, робкие просьбы: «Ах, мне так страшно одной по вечерам… прошу вас, побудьте еще чуть-чуть») пренебречь обязанностями в отношении вдовы О. и забыть вдову М., которые в результате убедились, что ошиблись во мне. Обычно я держался с Эльгой предупредительно, преданно, любезно и не больше, а ее обольстительным платьям противопоставлял мужественное равнодушие. У меня, знаете ли, есть безошибочный способ удержаться в таких ситуациях на краю пропасти: я выдаю себя за вдовца и начинаю воспевать вечную верность. Я шепчу:
