Алексей Слаповский - Участок

– Может, они не на нем были? Оставил, как и форму. И кто-то взял, пока мы его искали. И носил потихоньку. Ну, и уронил в воду вчера или даже сегодня.

– Мыслите аналитически, Любовь Юрьевна! – одобрил Кравцов. – Ну, извините за беспокойство!

Он пошел со двора. И проходя мимо навозной кучи, вдруг поскользнулся, взмахнул руками и упал. И очень неудачно – в свежее.

Люба смеялась и ахала:

– Ох, как же это вас! Быстро снимайте все, я застираю! В мокром пойдете, но ничего, сейчас жарко!

Кравцов вошел в дом, там, стесняясь, разделся, Люба усадила его на стул, укрыла старым одеялом и пошла приводить в порядок одежду. А Кравцову не сиделось. Он быстро подошел к платяному шкафу, открыл его, осмотрел. Потом оглядел обеденный стол. Потом открыл другой стол, посудный («с пузом» – называют его в Анисовке), посмотрел, что внутри.

И опять сел, ожидая Кублакову.

Он ждал Кублакову, а народ у омута ждал чуда.

Лев Ильич отвез Хали-Гали и вернулся. Увидел, что людей прибыло. В том числе находился здесь и технолог Геворкян.

– Роберт Степанович! Вы почему не на заводе? Тоже на сома захотели посмотреть?

Геворкян ответил со странным вызовом:

– А почему бы и нет?

– И другие здесь? – завертел головой Лев Ильич.

– Все работают! – гордо сказал Геворкян. – А я ушел. В первый раз за тридцать лет ушел с завода в рабочее время. Знаете, почему? Я понял: нельзя столько лет заниматься тем, что тебе неинтересно! Это насилие над собственной душой!

– Опять увольняться собрались?

– Да! И на этот раз серьезно! Поеду в Краснодарский край, там виноградники расширяют, специалисты нужны.

Лев Ильич понял, что Геворкян не шутит. И начал улещивать:

– Роберт Степанович, успокойтесь! Я без вас как без рук, вы что? Ладно, если вам невтерпеж, давайте налаживать производство кальвадоса. Но параллельно пока.

– Вы обещаете?

– Конечно! За два года полностью сменим профиль.

– И сидр будем выпускать! И сухое яблочное вино! Хорошее!

– Все в наших руках, Роберт Степанович!

– Ладно. Иду на завод. Только если сома поймают, пришлите кого-нибудь из мальчишек, чтобы сказали. Посмотреть хочу.

– Обязательно!

Геворкян ушел, а Андрей Ильич, слышавший разговор, спросил брата:

– В самом деле профиль хочешь сменить?

– Ага, уже сменил. Я сейчас на вложенный рубль имею три рубля прибыли. А с этим кальвадосом совсем не то. Вложить надо не рубль, а десять, а прибыль едва двенадцать.

– Два рубля с десятки – тоже деньги.

– Не учи меня, пожалуйста! – разозлился Лев Ильич. – Ну, чего вы там? Зацепили что? Ну, тяните уже, тяните!

Тянуть было нечего. Но люди не расходились, стояли у омута.

Люди стояли у омута, поэтому возле Хали-Гали был только Вадик.

Старик лежал у дома, под навесом.

– Может, в дом пойдем? – предложил Вадик.

– Душно там. Давит. Ты иди. Мне легче уже.

Вадик положил рядом со стариком коробки и упаковки:

– Таблетки пей. Вот эту на ночь, обязательно!

– Выпью. Не поймали еще?

– Кого?

– Сома. Обидно, – грустно сказал Хали-Гали. – Всю жизнь хотел увидеть, а он возьмет и без меня вынырнет.

– Ничего. Мы сфотографируем и покажем. Я зайду еще.

– Заходи. Спасибо тебе.

И Вадик убежал к омуту.

А Хали-Гали навестила Квашина.

– Ну чего? Помирать собрался, Семен?

– Какая ты была, Настя, такая осталась, – сказал Хали-Гали с неудовольствием. – Нет чтоб утешить, ты сразу – помирать.

– Боишься, что ли? Бояться не надо.

– Да не боюсь, а некогда как-то. Обидно: сома не увижу.

– Нашел о чем думать. Ты лучше сообрази, все у тебя готово или нет?

– А чего готовить? – засмеялся Хали-Гали, но засмеялся осторожно, тихо, чтобы не очень себя расколыхать. – Чего готовить? Она не гость какой, ей выпить-закусить не надо.

– Тебе зато надо! – наставляла Квашина. – У тебя хоть костюм-то есть нормальный? Помнишь, Чуркина Петю хоронили? Тоже один жил, костюма полного ему собрать не смогли, пинжак только надели на него, сверху простынкой покрыли – сойдет. А ветер поднялся, покров-то сорвало, а он там без штанов. Стыды! А дочь рядом – и хоть бы хны ей. Прости ее, Господи; говорят, совсем в городе спилась. Есть у тебя костюм-то?

– Пинжак отдельный есть. И костюм в шкафе висел, я его марлей завесил лет десять назад, он и висит. Хороший костюм, бостон. Сходи глянь, что ли?

Квашина пошла в дом и вернулась с запеленутым в марлю костюмом. Сняла марлю, и мелко посыпалась труха. Костюм оказался весь изъеден молью: на рукавах, спереди, на брюках – везде причудливые дыры.

– Вот тебе и костюм! – сказала Квашина. – А ботинки есть?

– Зачем они мне? В сапогах ловчее. Я в них семь лет хожу. Знаешь, какая подошва удобная стала? На каждую мозоль своя вмятинка!

– И в гроб в сапогах положут?

– Да тьфу, что ж ты каркаешь-то? – обиделся Хали-Гали. И ему полегчало вдруг от обиды. Он даже сел.

– Я не каркаю, – объяснила Квашина. – Живи еще хоть лет пять, мне не жалко. А если не проживешь? По-хорошему и гроб заранее надо бы. У меня в сарае давно стоит, точно по мерке, Суриков сделал... Иконку не принести тебе?

– Зачем? Я неверующий.

– Откуда это ты знаешь?

– А кто знает, как не я? Ты сказала! – хлопнул Хали-Гали руками по коленкам.

– Это ты не знаешь, это ты думаешь. Ладно, ты лучше ляжь, не труди себя.

Квашина пошла со двора, но Хали-Гали ее окликнул:

– Насть, ты вот что... Найди, что ли, Сурикова, пусть заглянет.

Квашина поняла мысль старика:

– Вот! Это дело!

И поспешила к омуту.

Она поспешила к омуту, где продолжались действия по выманиванию сома. Суриков напряженно наблюдал, как Мурзин ладит взрывчатку. Поэтому он был недоволен, когда Квашина передала ему просьбу Хали-Гали.

– А чего ему надо-то?

– Ты иди и узнаешь, чего надо.

– Я уйду, а сом появится.

– Там человек помирает, имей совесть!

– Сходи, в самом деле, к старику, – сказал Мурзин. – Я взрывать без тебя не буду.

– Ладно, я быстро!

И вот Суриков уже входит во двор Хали-Гали. Тот опять ослаб и лег.

– Симулируешь помаленьку? – бодро спросил Суриков.

– Ага. Ты вот что. У меня в доме, на полке справа, где часы, рулетка. Принеси.

Суриков достал из кармана рулетку.

– У меня своя. Сома буду мерить, когда вынем. А тебе зачем?

– Медкомиссию хочу пройти.

– Какую медкомиссию? И я-то при чем?

– При том. Для больницы надо. Вадик сказал, теперь размеры требуют, чтобы положить.

– Правда, что ли?

– А я когда врал? – спросил Хали-Гали. – Так что давай меряй меня по длине и ширине.

– Чего только не придумают! – восхитился Суриков. И измерил рост Хали-Гали.

– Где еще?

– В плечах.

Суриков измерил в плечах.

– Теперь иди все-таки в дом, там на той же полке тетрадка лежит, ты сверху размеры запиши. И не забудь, куда записал!

– Мне-то зачем?

– Мало ли... Пригодится!

– Чудишь ты, дед! Ладно, запишу...

Суриков зашел в дом, нашел тетрадь, записал – и заторопился обратно к омуту.

Мурзин как раз приготовил взрывчатку. Велел всем отойти, поджег фитиль и кинул пакет в воду. Вскоре послышался взрыв – не такой мощный и громкий, как все ожидали. Несколько мелких рыбешек всплыли вверх пузом, ребятня с радостным визгом бросилась доставать их. Сом не появился.

– Маловат заряд, – сказал Мурзин. – Поосторожничал я. Надо второй готовить.

Он начал готовить второй, а люди все ныряли, совали палками, закидывали удочки с большими крючками. Безрезультатно.

Кравцов, как бы тоже увлеченный процессом, ходил по берегу и улучил возможность спросить Льва Ильича про таблетки.

– Какие таблетки? – не понял Шаров-старший.

– Вадик через вас передавал Кублакову, что нельзя пить алкоголь вместе с таблетками. Вы передали?

– Не помню. Наверно, передал.

– Но он все равно пил?

– Так день рождения же!

– Не его день рождения.

– Ну и что? Не могло такого быть, чтобы праздник, а Кублаков – не пьет! Все пьют, а он нет? Да он от одной тоски застрелится!

Поразмыслив, Кравцов подошел к Стасову, отвел его в сторонку и очень вежливо, извинившись, спросил: не показалось ли Стасову, что Кублаков был пьян?

– Не показалось. Скорее наоборот – показалось, что трезвый. Пьяный человек и плывет по-пьяному, а трезвый – иначе.

– Ясно...

Подошел Кравцов и к Леньке, который, само собой, ошивался тут же. Он уже спрашивал у него про пистолет, и тот ответил, что нашел его в камышах на берегу. Не у самой воды, а в сухой гуще перед лесом. Кравцов решил уточнить одну деталь: был ли пистолет просто брошен или как бы положен – и положен недавно?

– Так не ложут! – сказал Ленька. – Он прямо воткнутый был, будто кинули его. И, ну, зарос, что ли, уже. Ну, не зарос, а всякое говно на нем уже налипло.

– Надо говорить: мусор.

– Нет, ясно, что не человеческое говно, мусор, ну да, – исправился Ленька.