Максим Кантор - Учебник рисования

— Можно сказать и так. Басманов и Луговой.

— А это кто такие? — спросил Соломон Моисеевич рассеянно.

— Басманов и Луговой пришли к Кузину? — ахнул Павел. — Зачем?

— А по простой нужде, по бандитской. — Татарников прихлебывал водку и с удовольствием смотрел на семейство Рихтеров. — Пришли они, чтобы организовать сбыт краденого.

— Вот так-то, — сказала Татьяна Ивановна, — по тысяче рублей бутылки покупать. Раскатал губу. Тебе лишь бы все послаще, Соломон. Гляди, достукаешься.

— Соломон Моисеевич здесь вовсе ни при чем, — защитил друга Татарников. — Уверяю вас. Ему такую аферу не провернуть — для него мелковато. Вам бы исторический процесс в целом подделать, правда, Соломон? Но начинается-то с мелочей, согласитесь. Вчера, например, было решено наладить производство картин авангардистов — авангардистов первого авангарда, если пользоваться этой безумной терминологией.

— Как это — производство?

— Нормальная рабочая артель. Фальшивки, подделки. Артель по изготовлению картин авангарда. Малевич и компания. Благо подделывать квадратики несложно. Это, Соломон, так же несложно, как призывы штамповать — тяп-ляп. И шедевр готов. Госпожа Кранц будет удостоверять подлинность, господин Кузин — выступать с лекциями, господин Клауке — продавать западным музеям, бойкий мальчик Кротов гарантирует поддержку прессы, а господин Татарников, если надо, обеспечит историческое прикрытие — расскажет, как дело было в семнадцатом году. Ну а благословит все это святая Церковь — отец Николай, мой лучший друг. Всем работа нашлась.

— Какой стыд! — воскликнула Лиза.

— Их надо разоблачить! — сказал Павел.

— Опять тяга к подвигам, молодой человек. Кого и зачем разоблачать?

— Подделки.

— Какие же именно, молодой человек? С каких фальшивок прикажете начинать расследование? С подвига Гастелло или с Ленина на броневике? А может быть, с Петра? Разоблачим-ка мы с вами Петра Первого, а?

— Речь идет о профессиональной этике, — резко сказал Павел. Как художник он почувствовал ответственность за свой цех, — фальшивка должна быть названа фальшивкой.

— Вот я и спрашиваю, юноша, отчего же вы только теперь хватились. Почему подделка Малевича — фальшивка, а сам Малевич — не фальшивка? Когда авангард подделывал искусство, это было подлинником, но подделывают авангард, и это становится фальшивкой — я правильно понял? Петр Первый подделывает Европу, это подлинник; но Борис Ельцин подделывает Петра — и это фальшивка. Так? Растолкуйте мне, старику, и все встанет на места. Подделка поддельного карается законом, а? Как там с профессиональной этикой?

— Малевич — подлинный, — неуверенно сказала Лиза.

— Подлинный художник? Подлинный кто? Как жалко, милая Лиза, что вчера вы не участвовали в дискуссии.

Вчера было так.

— Борис Кириллович, если вы примите участие в этом проекте — вы только отдадите дань нашим с вами духовным учителям — тем, сгнившим в сталинских застенках, — говорил Луговой и трепал Кузина по плечу.

— Как добрались, Иван Михайлович, — спрашивала хозяйка, — легко нашли?

— Я старый московский пес. Каждую подворотню обнюхал. Но, правды ради, давненько с Патриарших не выбирался. Привык, знаете ли, Ирочка.

— Ах, это ваш дом такой серый, над прудом? Мы с Борей часто там гуляем.

— А вы заходите. Да хоть в это воскресенье. Обрадуйте старого аппаратчика! Поговорить не с кем — кругом одни бюрократы! Или знаете что? Перебирайтесь к нам, на Патрики, а? Надо будет обмен жилплощади организовать. Уговорю-ка я вас.

— Надо, надо уговорить Бориса Кирилловича, — басил Басманов, — Димочка, и вы тоже попросите, — и жаркая ладонь Басманова стиснула колено Димы Кротова.

— Соглашайтесь, Борис Кириллович, — пискнул Кротов.

— Ох, он у меня тяжелый на подъем.

— А мы его все вместе попросим! Борис Кириллович, голубчик, уважьте компанию!

— Полагаете, там удобно? — с сомнением сказал Кузин. — Мы уж привыкли здесь. К чему хлопоты?

— Помилуйте, да как же будет приятно жить всем вместе, по-соседски хаживать друг к другу на пироги!

— Ох и пироги у Алины! Чудо, а не пироги.

— Да вы зайдите, Борис Кириллович, разок, попробуйте. Вот отец Николай вам подтвердит, пироги того стоят.

— Истинно говорю вам, соглашайтесь.

Этот разговор Татарников пересказал подробно.

— И знаете, — заметил Татарников Рихтеру, — по-моему они его уговорили.

— Вы видите во всем смешную сторону, Сергей. Меня иногда пугает ваш цинизм.

— Я и впрямь развеселился. Отчего вы печальны? Что произошло неожиданное? Едва появился этот бессмысленный термин «второй авангард», как стало понятно, что начнется обыкновенное бытовое воровство. Чем будет заниматься второй авангард, скажите на милость? Подделывать работы первого авангарда. Иначе не бывает, поймите. Второй авангард спекулирует первым, но это только нормально, разве нет? Луи Наполеон спекулирует Наполеоном Бонапартом, Тони Блэр спекулирует Черчиллем — чему тут удивляться? Тот, кто не живет собственной жизнью, создает прожекты за счет жизни чужой. История (та самая, которой вы, Соломон, недовольны), она не более чем ресурс для всех этих, с позволения сказать, прожектеров. История — она ведь бессмысленная вещь, — Татарников смотрел на Рихтера с упреком, а тот только моргал в ответ близорукими глазами, — история — это ведь всего лишь цепь событий, не более. От нее не убудет! Так придадим ей смысл! Для человечества история — такой же природный ресурс, как нефть или уран. Хрена ли ей сделается! Валяй, грабь! Там еще много!

— И какой же исторический проект сейчас осуществляется, по-вашему? — спросил Рихтер.

— Какая разница! Я не специалист по прожектам. Я историк: описываю жизнь от рождения до смерти. Если ездить долго на одной лошади, она сдохнет. Сперва Россия заездила крестьянство — за счет него построила промышленность. У России было много зерна, но сельское хозяйство благополучно угробили продразверсткой. Ни зерна не стало, ни сельского хозяйства, ни крестьянства. А зачем крестьянство, если есть пролетариат? На кой черт зерно индустриальной стране? Зато у нас нефтяные скважины. Их, правда, с маслом не скушаешь, вот беда. Ну да ничего, мы нефть продадим и станем шабли с холодцом жрать. Потом стали строить постиндустриальное общество за счет нефти. Ее много, полбюджета на ней, сдюжим! Но и ее тоже сейчас угробят. И скажут: на кой черт природные богатства, если есть компьютеры и банки? Мы в Интернет войдем и про нефть почитаем. И будет с нас, не правда ли? И такой же процесс идет с интеллигенцией. Ее ресурсами делали революцию, ее ресурсами делали контрреволюцию, она возьми да и сдохни. На кой черт нам интеллигенция, если будут менеджеры? Кто поспособнее — переучится, остальные вымрут. Все кончается — и зерно, и интеллигенты. Израсходовали продукт.

— Не верю, — сказал Рихтер. — Невозможно.

— Но если, — сказала Лиза, волнуясь, — они встали на путь фальсификаций, если все самое дорогое и святое будет подделано — да, тогда правда интеллигенции конец.

— Поймите, нет такой цели! Интеллигенция уже мертва — это такой же свершившийся факт, как отсутствие нормального сельского хозяйства. Кому нужен ваш убогий Малевич? Это так, рюмка перед обедом, обед-то впереди. Ну уворуют еще пять миллионов — это жене на шляпку. Говорю вам, серьезные дела делаются, карта перекраивается, а Малевич — что?

— Источник дохода.

— Какого дохода? Только бельгийские рантье собирают рукописи гуманистов и картины авангардистов. Люди с запросами покупают футбольные команды, депутатов парламента, отрасли производства. За одного футболиста пять Малевичей дадут — а это просто парень с толстыми ляжками. А спикер нижней палаты потянет на хороший музей, — и Татарников с удовольствием, которое обыкновенно получают бедные люди, говоря о богатой жизни, стал рассказывать о причудах современной экономики и об аферах, которые проворачивают люди обеспеченные. Он сообщил примерный реестр стоимости депутатов нижней палаты парламента. В целом, рассказ его был точен.

Касательно же целей застолья у Кузиных профессор Татарников заблуждался, как это часто случается с историками, которые слишком большое значение придают фактам. Как известно, факт устанавливается путем наблюдения, а возможности наблюдателя ограничены. Стоило Сергею Ильичу покинуть гостеприимный дом, отцу Николаю Павлинову отбыть с шофером, Голде Стерн с Розой Кранц отправиться спать в узкие девичьи постели, а Питеру Клауке возвратиться в гостиницу, как Герман Федорович Басманов повернул разговор от искусства к политике.

— А знаешь, Борис Кириллович, — сказал он, тыча Кузину по старой аппаратной привычке, — хватит тебе по углам-то отсиживаться, работать надо.