Гений - Слаповский Алексей Иванович
– Врут!
– А если нет?
– Постой, а где их взяли? Войска что, в поселок уже вошли?
– Сейчас узнаю.
Веня продолжил разговор с Таранчуком, а потом с кем-то другим, а Веня недоумевающе размышлял, каким образом могло свершиться такое странное дело.
Глава 27
Своя сорочка ближче до тіла
[45]
Дело было так. Накануне вечером Георгий Владимирович Таранчук после испытанных приключений и переживаний решил выпить для снятия напряжения. Но супруга Римма позволяла ему это только в субботу перед воскресеньем, и никогда в рабочий день или перед ним. В молодости он несколько раз спьяну попадал в неприятные истории, получал взыскания, был под угрозой увольнения, потом остепенился, но страх у жены остался навсегда. А в эти три недели она не разрешала Таранчуку даже и по субботам, потому что два внука, о которых упомянул Вяхирев, гостили у них, вырвавшись из пыльного и шумного Ростова, где дочь Таранчуков и ее муж были вынуждены торчать и работать.
– Ты что, дед? – спросила она, войдя в дом и застав Георгия Владимировича за откупориванием заветной бутыли. – Совсем, что ли? Не видели Данилка с Никиткой, как ты под столом валяешься, показать хочешь?
– Не собираюсь, – ответил Таранчук.
Римма слегка смутилась: муж не растерялся, как бывало в подобных случаях, не стал упрашивать, спокойно налил в стаканчик, будто так и надо. Но собственное смущение ее не смутило, она решительно подошла и протянула руку, чтобы взять и выплеснуть стаканчик в поганое ведро, а понадобится, так и в прямо в рожу обнаглевшему мужу.
Но тот необычно твердым голосом сказал:
– Не тронь!
И поведал Римме, что произошло с ним, с Вяхиревым, с Евдохой, с российским полицейским Мовчаном. Кое-что прибавил.
– Стреляли, конечно, но мы ушли. Можно сказать, побывал под страхом смерти. Весь до сих пор в душе трясусь, успокоиться надо.
– Господи! Зачем же вы туда поперлись?! Ну, Вяхирев ладно, понимаю, хотя тоже не понимаю, но ты-то что там делал?
– Вяхирев сопля, но мой начальник. Я служу или как ты думаешь?
И Таранчук взялся за стакан с видом полной правоты.
Римма положила сверху руку.
– Тем более нельзя! Начальник или не начальник, а отвечать будете все вместе. Думаешь, это просто так оставят? Да завтра же сюда какая-нибудь прокуратура приедет, если не вообще войска пришлют! – стращала Римма, не предполагая, что ее пророчество исполнится почти точно. – А ты будешь тут пьяный валяться?
– Со ста граммов?
– Чтобы ты остановился? У тебя пол-литра норма!
Таранчук не смог возразить. Действительно, его законная субботняя порция была пол-литра, меньше его просто не забирало. Правда, жена не знала, что норма на самом деле у него – семьсот, поэтому в сарайчике припрятана была емкость, из которой Таранчук доливал в себя перед самым сном недостающие двести граммов, и тогда уже чувствовал полное удовлетворение – до следующей субботы. Но вот похмелье у него действительно было тяжеловатое, и с возрастом все сильнее, а опохмеляться он отучился, зная последствия. Вдруг действительно утром кто-то приедет, начнут допрашивать. И без того мука, да еще сидеть перед чужими людьми, потеть, хвататься за сердце.
Пришлось в который уже раз признать, что жена несправедлива, но права.
А Римма не ограничилась запретом, посоветовала: ты, когда начнут допрашивать, вали все на Вяхирева.
– Скажи – силой заставил!
– Зачем силой? Все по форме: приказ начальника – закон для подчиненного.
– Без разницы! И Пете Евдохе то же самое скажи, если сам не догадается! Я бы даже, знаешь, что сделала? Написала бы начальству рапорт в виде жалобы. Ну, как в уголовных делах: явка с повинной засчитывается в плюс.
– Ты-то откуда знаешь?
– Телевизор смотрю, чтоб он сгорел, каждый день показывают сериалы про уголовников, поневоле все выучишь!
Идея насчет упреждающей жалобы показалась Таранчуку очень хорошей. Даже пить расхотелось, что его приятно удивило. Вот что значит сила умной мысли – с нею и без всякого хмеля жить интересно!
Утром он узнал от рано пришедшего Евдохи, что Вяхирев взял отгул.
– А мы отдувайся, значит?
Добавочная вина Вяхирева облегчила Таранчуку исполнение задуманного: он сел за старую пишущую машинку и начал одним пальцем выстукивать текст донесения. Начал: «Я, старшина Г. В. Таранчук…» Посмотрел на Петю. Тот безмятежно играл на телефоне в какую-то игру.
Когда пишет один, это личная жалоба, подумал Таранчук. А когда хотя бы двое, это уже заявление коллектива. И рассказал Евдохе о своем намерении.
– В самом деле, – сказал Петя. – Бросил нас, а мы-то ни при чем, если подумать. Могут и под суд отдать, а еще хуже, призовут насильно в действующую армию, прямо я сплю и вижу, чтобы под пули попасть!
Петя накануне, как и Таранчук, тоже решил использовать заслугу драматических переживаний в условиях смертельной опасности, но не во имя выпивки, а чтобы добиться утешения от Симы (та самая миниатюрная красотка из кафе «Летнее»), которую он давно уже любил, хотя Сима любила пропадающего где-то среди ополченцев Стасика Луценко. Он пришел к ней ранней ночью, постучался в заветное окно, Сима выглянула, еще не сонная.
– Прости, – сказал Петя мрачно. – Такое дело. Дай бутылку. Надо.
– А что случилось? – спросила Сима, не отказывая сразу, так как видела очень уж необычное состояние Евдохи.
– Ничего. Спасибо, что жив остался. Хочу в себя прийти.
– Без водки никак? И почему ко мне пришел? Будто в Грежине выпить проблема, да у тебя мать вино канистрами продавать ездит!
– Я хотел. Поговорить. Ты поймешь. У тебя Стасик тоже под смертью ходит.
– Почему тоже? Да расскажи!
И Сима впустила Петю, и он ей все рассказал. Водки уже не просил – не та была цель.
Сима округляла глаза, ахала, сопереживала – Петя, как и Таранчук, добавил в рассказ от себя, но побольше, были там и автоматные очереди, и разрывы снарядов, а венчал все вертолет, который сбросил бомбу, все успели выпрыгнуть, но машину Мовчана, майора из российского Грежина, разбомбило в хлам, так она там и осталась.
– Я чудом уцелел. Вот, только обгорело немного. – Петя показал черное пятно на рукаве, это было пятно от сажи, которая просыпалась на него, когда он помогал грузить прах Степана, он тогда хотел смахнуть, но только размазал.
– Главное – живой остался!
– Это правда. О тебе думал.
– Петя, не надо. Это другая тема.
– Та же самая, Сима. Сегодня жив, завтра легко могут убить. И останусь ни с чем. Стасика если убьют, хотя не дай бог, я ему смерти не желаю, но ему хоть будет что вспомнить, а мне что?
– Заведи себе девушку и вспоминай.
– Сим, зачем ты это говоришь? Ты же знаешь, кого я люблю. Я тебя люблю.
Раньше Петя никогда не выражал свои чувства так прямо, так серьезно и так, отметила Сима, по-мужски. Будто за один день превратился из вечного нескладного пацанчика, каким казался ей и в школе, и после, в зрелого мужчину, тоже довольно неуклюжего, но неуклюжего иначе – по-фронтовому, как и положено человеку, вышедшему из жестокого боя.
Что, если и Стасик попадет так к какой-нибудь дивчине, подумала Сима? После боя и перед следующим боем? Тоже будет сидеть, сгорбившись, ждать сочувствия и утешения, а дивчина, кроме жалких слов, ничего не захочет сделать для облегчения его души, гадючка такая, – осудила Сима неведомую безжалостную девушку. Убудет с тебя, что ли? А человеку достанется хоть немного счастья перед возможной гибелью!
И она обняла Петю за плечи. Тот сразу же повернулся к ней, обхватил, начал целовать. И Сима сгоряча ответила – ответила по-настоящему, позволив участвовать в поцелуе не только губам. Но и распалившийся Петя себе ни в чем не отказывал, и Сима представила, что это Стасик целует чужую дивчину, заморочив ей мозги своим геройством, а самому, гаду такому, хочется понятно чего, и про Симу даже не вспомнит, сволочь! Но и она, эта чужачка, тоже хороша, тварь такая, приманила самого симпатичного военного в округе, не подумав, что у него, может, невеста есть, и бесстыдно раздразнивает его, чтобы завалить на себя; толстая, рыжая, рябая, без войны на тебя разве позарился бы такой парень, как Стасик?
