Ирэн Роздобудько - Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник)
…И сразу же вскочила на все четыре лапы: нельзя было падать, нельзя разлеживаться на брюхе, нельзя выказать этим даже малейшую слабость или болезнь, ибо дневная жизнь была только в движении. Ночью можно было забиться в узкий проем между ларьками и улечься там на картонных ящиках, жадно вдыхая их запах – рыбный, мясной, кондитерский… Она повела боками, стряхивая с них пыль и налипшие опилки, огляделась и сразу же наткнулась на собственное отражение в стекле витрины. Хороша! Нет, действительно хороша: узкое тело на высоких поджарых ножках, такая же узкая, почти лисья, мордочка, рыжий, свернутый колечком хвост. Жаль только, что с породой не сложилось: что-то среднее между бездомной дворнягой и благородным доберманом. Отсюда и высокие ножки – слишком высокие для легкого, некрупного туловища, и узкий профиль – слишком острый для благородных кровей… Увы. Вряд ли найдется для нее хозяин.
Она смутно помнила, что год назад у нее был уютный дом – где-то в парке возле лодочной станции под теплым материнским боком – и целый выводок таких же по-лисьи рыжих, с темными подпалинами, братьев и сестер. Потом все разбрелись кто куда… И она привыкла втягивать и без того поджарые бока, ожидая то ли удара, то ли нападения чужих.
– Смотри, какая красавица! – услышала она голос прямо над собой. – Любуется своими прелестями, совсем как человек!
– Интересно, понимает ли она, что это ее отражение? – отозвался другой голос.
– Вряд ли… Иди ко мне!
Она увидела, что рядом присел человек, и от его протянутой ладони не повеяло опасностью. Нет, это не собачник. Не похоже…
– А глаза-то у нас какие! – продолжал тот ласково, будто разговаривал с ребенком. – Ну и глазищи! Ах ты красавица, ах ты умница! Ну-ка, дай лапу!..
Она поняла, что он просит ее что-то сделать, и изо всех сил напряглась, стараясь понять, что именно. Она нерешительно потопталась на месте, аккуратно присела на свой хвост-колечко и, склонив голову набок, пытливо посмотрела ему в глаза. Его протянутая ладонь была перевернута и светилась на солнце, как пустая алюминиевая миска… Она робко оторвала одну лапу от земли.
– Ну-ну… Умница! – ласково сказал он и придвинулся ближе. – Дай, дай лапу!
Жаль только, что лапа была грязная… Ну, ничего… Она несмела вытянула ее и осторожно, одними коготками, дотронулась до ладони. И сражу же почувствовала, как ладонь сжалась. Она была теплой.
– Ну вот и молодец… Вот и познакомились. Как же тебя зовут?.. Пальма? Стрелка? Белка?
Она тоненько и счастливо взвизгнула.
– Ага, значит, Белка?! Пойдешь со мной?
– Да ты что? – возмутился тот, кто стоял рядом. – Мало тебе своих проблем? Зачем тебе эта дворняга?
Но Хозяин (она сразу же поняла, что это – Хозяин) только отмахнулся:
– Люблю я таких рыжих! Сразу видно, что умная. И вообще, дворняги – самые верные…
Он погладил Белку по голове, и та зажмурилась, еще не веря своему счастью. Ее еще никто не гладил по голове.
– Идем, – сказал он.
И она поняла, что нужно идти рядом – так, как ходят другие, те, что на поводке… И она пошла абсолютно правильно – рядом, слева у самой ноги, не быстро и не медленно, а так, как надо… Ей не нужен был поводок, чтобы сохранять этот ровный шаг. И даже наоборот: если бы он был, она бы обязательно постаралась избавиться от него. Она ведь никогда не знала, что это такое…
А потом началась сказка! После купания в теплой мыльной воде он даже разрешил ей спать в своей постели – у ног. Но она долго не могла заснуть, все время была начеку: теперь она чувствовала свою ответственность за Хозяина и настораживала остренькие кончики ушей при любом подозрительном шорохе, идущем от двери. Теперь она знала: даже если бы он лежал на снегу – холодный, больной, покинутый всеми, – она бы легла рядом даже в снег и согревала бы его своим дыханием…
Хозяин приходил поздно. И она весь день лежала на коврике под дверью, прислушиваясь к шуму лифта. Позже она догадалась выглядывать в окно, опираясь передними лапами на подоконник. И тогда звезды отражались в ее больших, как у теленка, глазах.
А когда он приходил, она прыгала, стараясь лизнуть его прямо в нос. Они шли гулять. Хозяин садился на скамейку, курил, и она сидела у его ног.
– Гулять! – приказывал он.
Но она не могла сделать в сторону ни шагу. Он опускал руку и натыкался на ее настороженную, поднятую вверх морду. От его руки волнами исходила печаль. Она чувствовала это и старалась вести себя как можно веселее и беззаботнее, смешила его своим хвостом-бубликом, балансировала на задних лапах, научилась носить в зубах тапочки и газеты. Больше она не умела ничего…
Она не знала, сколько прошло дней – один, два, вечность – с тех пор, как Хозяин забрал ее к себе. Время превратилось для нее в теплый материнский бок. Он кормил ее печалью, и она привыкла лежать у двери, в ожидании его шагов. Однажды его не было так долго, что когда она услышала, как в замке проворачивается ключ, заскребла лапами по нему так, что «собачку» замка заклинило…
Она слышала, как ругается Хозяин, как кто-то с противным чужим запахом долбит дверь. Она поняла, что сделала что-то ужасное и жалобно повизгивала, переминаясь с ноги на ногу, в ожидании наказания. Он ввалился и страшно вращая глазами закричал: «Ах ты, сука!» Это совсем не показалось ей обидным. Ведь она действительно была сукой – рыжей сукой с лисьей мордой и большими печальными глазами.
Он вывел ее гулять, и она заметалась по двору, делая вид, что у нее есть свои, сучьи, дела. Он свистнул. Но из подворотни доносился такой любопытный запах… А может быть, она просто сделала вид, что не слышит – хотела испугать его.
На следующий день он принес ей подарок – поводок и ошейник. И она впервые ощутила, как это приятно, когда тебя боятся потерять. Но если бы она умела говорить, то сказала бы: «Ты – глупый. Ошейник – это всего лишь символ твоей уверенности в себе. Если тебе так спокойнее – я буду считать его лучшей игрушкой в мире. Но он ничего не прибавит и не убавит в моем отношении к тебе…»
Но вот беда: ей было очень трудно научиться идти «рядом». Она то забегала вперед, то плелась сзади, то перебегала на противоположную сторону, опутывая его ноги коротким поводком. Это было просто наказание! Когда поводка не было, она так уверенно шла с ним шаг в шаг… Теперь он злился, дергал кожаный шнур, и ошейник больно врезался в горло. Ему было неприятно, что она не умеет правильно вести себя, как подобает собакам благородных кровей. В ее глазах засветился вначале страх быть хуже других, а потом и тяжелая собачья тоска. Она больше не смешила его по вечерам, хвост ее обвис и не скручивался веселым бубликом. Ей вдруг снова захотелось ночевать на ящиках между ларьками: там было ее настоящее место. А собакам очень важно знать свое место – собственное, нагретое и помеченное своим запахом. Конечно, такое у нее вроде бы было – у его ног на постели, но он все чаще и чаще во сне сталкивал ее на пол…
Она умела быть терпеливой, как, впрочем, умеют быть терпеливыми все собаки, независимо от породы. Слово Хозяина было для нее единственной и непреложной истиной, а безоговорочная любовь к нему – единственным условием, при котором собачья жизнь становится весомой и приобретает смысл. У людей, очевидно, все было иначе. Но до Хозяина она никогда не сталкивалась с этим загадочным племенем двуногих.
Когда его не было, она пыталась дотянуться до ошейника, висевшего на гвозде, и изгрызть его в клочья. Однажды ей это удалось. Увидев на полу куски испорченной вещи, он больно ударил ее по кончикам ушей скрученным в трубочку журналом. И тогда она увидела спасительный проем плохо закрытой им двери – оттуда доносился слабый знакомый запах улицы. Закрыв глаза от ужаса, она тихо попятилась и выскочила туда, откуда пришла… Она спускалась, медленно-медленно переставляя ноги, и ждала, что он все-таки свиснет…
Потом она сделала вид, что ей хорошо. Она бродила вокруг знакомого двора несколько дней, скрываясь в подворотне, и наблюдала, как утром он выходит на работу, а вечером возвращается домой. Ей даже не хотелось есть. Она просто наблюдала. Несколько раз он выходил во двор и беспомощно оглядывался по сторонам. Но его попытки найти ее казались совсем неубедительными… А может быть, в ней просто заиграла гордая голубая кровь предка-добермана. Она наблюдала за ним издали, потому что уже не могла не видеть и не думать о Хозяине. Ей казалось, что она теперь должна надежнее оберегать его. Тем более что он всегда возвращался поздно. А она умела чувствовать опасность на расстоянии.
Однажды она почувствовала ее!
Хозяин шел, покачиваясь и ступая прямо в лужи. Он не чувствовал, что за ним идут трое – от них исходила тревога. Она угрожающе поднялась на лапы. Она не дала им подойти ближе, а преградила путь и впервые яростно зарычала. Они остановились. Этой заминки было достаточно, чтобы Хозяин оторвался от преследователей (которых, впрочем, так и не заметил)… Потом она почувствовал резкий удар в бок и, не удержавшись на ногах, полетела в проем арки. Она успела заметить, что Хозяин уже далеко и что эти трое больше не преследуют его. Она ударилась всем телом о холодную стену дома и впервые не вскочила сразу же на все четыре лапы…
