Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
Простертый в бессилии, я дотянулся до палки, какой обычно задергиваю шторы, уцепил ее пальцами и потыкал в бесформенную черную массу на полу. Масса дернулась и обрела форму Мурзика.
— А? — нелепо вскрикнул мой раб.
— Воды! — потребовал я. — С лимонным соком!.. Живо, ты!..
— А... — простонал Мурзик. Встал на четвереньки, потряс головой. Поднялся и, то и дело припадая к стенам, направился на кухню. Громыхнул чайником, сдавленно выругался. Вожделенно забулькал жидкостями: наливал в стакан воду и лимонный сок.
Я терпеливо ждал. Я очень долго ждал. Когда у моих губ неожиданно возник холодный и мокрый стакан, я вздрогнул.
— Давай.
Я отобрал у него стакан и выхлебал до дна. Оставшиеся капли ловко выплеснул Мурзику в морду.
— Что ходил так долго? Еще!..
Процедура повторилась. Поставив стакан на пол, я словил моего раба за ухо и сильно вывернул.
— Ай, — сказал Мурзик, окончательно обретая бодрость.
— Это за то, что ползаешь мухой, когда господин твой страдает, — пояснил я. Мне значительно полегчало. — Ну, ладно. Ступай спать.
Мурзик невнятно промычал и снова растянулся на полу. Он улегся так, чтобы холодный пол студил вывернутое ухо. Вскоре он снова спал — сопел ровно и спокойно.
А мне не спалось. Жажда была утолена, и голова болела не так сильно, но зато я стал мерзнуть. Космический ветер задувал в прорехи моего биополя. Я ощутимо зяб.
Хуже всего было то, что гад, кажется, вернулся. Он снова взгромоздился на мой загривок и принялся сосать космические энергии. Предназначенные и отпущенные, между прочим, мне! Сущий глист. Я почти физически чувствовал, как он раздувается у меня на загривке.
Я лег на спину, чтобы придавить гада. Похоже, это мало ему повредило. Не зная, что еще сделать против гада, я постановил себе наутро побить Мурзика. И посетить кого-нибудь более научно обоснованного, чем госпожа Алкуина. Например, психотерапевта.
С этой мыслью я заснул.
Утром, когда зевающий во всю необъятную пасть Мурзик подавал мне завтрак (комковатую манную кашу, сваренную на воде), я обратился к рабу с речью.
— Мурзик, — молвил я, — ты помнишь госпожу Алкуину?
Глаза Мурзика помутнели. Беловатая слюна вдруг показалась в углу рта.
— Да кто ж такое забудет... — еле слышно отозвался он.
Я удивленно посмотрел на него.
— У тебя что, давно женщин не было?
— У меня их, почитай что, никогда толком и не было, — простодушно ответил Мурзик.
— Ну и дурак, — пробормотал я. — Ладно. Подойди-ка и встань у меня за спиной.
Мурзик отложил ложку (во время разговора он выскребывал кастрюлю). Осторожно приблизился. Встал, где я велел.
— Глянь, как там у меня мои дыры поживают, — распорядился я.
Мурзик застыл в каменной неподвижности. Я повернулся посмотреть, что такое с моим рабом. Мурзик был красен и растерян.
— В чем дело? — резковато спросил я.
— Так я... ну... господин... даже на руднике, где баб годами не... Неудобно как-то! — выпалил он наконец, прерывая собственный смущенный лепет. — Все же деньги за меня заплачены! Как же я вас...
Я встал, опрокинув табурет. Развернулся к Мурзику всем корпусом. И — хрясь! — треснул его по морде. У него аж щеки студнем затряслись.
— Хам! — взвизгнул я не своим голосом.
Мурзик заморгал. На скуле у него отпечатались мои пальцы — три красных пятна.
— Это... — вымолвил он.
— Я тебя... — задыхаясь от гнева, крикнул я. — Я тебя... обратно!.. На Ниппурской Атомной сгниешь, сука!
Мурзик моргал и вздыхал, глазами ерзал, с ноги на ногу мялся.
Поуспокоившись, я поднял табурет и сел. Мурзик все стоял надо мной, искренне опечаленный.
— Так это... — повторил он. И снова заглох.
— Дыры в биополе, — процедил я. — В биополе, болван. А не там, где ты подумал, грязное животное. Госпожа Алкуина говорила, что у меня на загривке был гад. Гад проел в биополе дырки. Как моль, когда до шерстяного доберется. — И взревел, чувствуя, что потею: — Понял?!
Мурзик кивнул.
Я перевел дух.
— Пощупай, не вернулся ли гад.
Мурзик с опаской приблизил к моей шее свои красные лапы. Подвигал сперва над загривком, потом вокруг лопаток. Осторожно потыкал пальцем в мою спину.
— Не видать, — сказал он сокрушенным тоном. — Где-то прячется, вишь, скот... — И надавил на мой загривок посильнее.
— Что ты меня мнешь? — капризно сказал я, роняя ложку в кашу. Каша остыла и сделалась совершенно несъедобной. — Я тебе что — девка?
Мурзик замер, закономерно ожидая побоев. Я милостиво махнул рукой, чтоб не боялся.
— Может, оно как гной? — предположил осмелевший Мурзик. — Ну, как этот... фунику... У меня раз были по всей шее, когда застудился... Нас тогда зимой в шахте завалило, почти сутки на морозе проторчали, пока раскопали...
— Убери лапы, — проворчал я. — Ничего-то ты не видишь, ничего не чувствуешь. Черствый ты, Мурзик. У меня гад все биополе изъел. Я теперь уязвимый. Любая сволочуга косо посмотрит — и все, готов твой хозяин. Сгибну ни за что от неведомой хвори, и никто не спасет, не вылечит... Ладно, я пошел в офис. Подай куртку. Да ботинки сперва на меня надень, чурка безмозглая...
Первым, что увидел в офисе, был Ицхак. Ничего удивительного: иногда мне начинало казаться, что Ицхак даже ночует в своей конторе.
Любопытно было другое: рядом с Ицхаком на нашем черном диване мостилась костлявая девица из Института Парапсихологии. На ней было синее платье и коротенький желтый пиджачок с вышивкой. Из-под умопомрачительно короткого платья невозбранно торчали мослатые колени.
Она утыкалась своими толстыми очками в какие-то распечатки. Ицхак, зависая над ее ушком, вкрадчиво нашептывал — давал пояснения к графикам. При этом он рассеянно лапал девицу за плоскую грудь. Девица не обращала на это внимания.
— Привет, — сказал я.
Ицхак досадливо метнулся ко мне глазами. Я пожал плечами и направился по коридору на третий этаж, в лабораторию. У меня хватало дел и там.
Через два часа Ицхак поднялся ко мне. Он был слегка растрепан и румян.
— Очень перспективная девушка, — сказал он с наигранной деловитой бодростью. — Изучает скрытые возможности человека. Я хочу помочь ей с дипломом.
— А на работу брать ее не собираешься? — ядовито поинтересовался я.
— Ну... Не в штат, конечно... Но... Ее Луринду зовут, кстати...
— Да ладно тебе, Иська. — Я перешел на дружеский тон. — Как она?
— Она? — Носатая физиономия Ицхака мечтательно затуманилась. — Она — высший класс! А вот диван у нас в офисе сущее дерьмо... — добавил он ни с того ни с сего.
— Что, проваливались? Слишком мягкий оказался?
Ицхак кивнул. И хитренько так прищурился:
— Хотя не так, как с этой толстушкой...
Тут уж я по-настоящему удивился.
— Ты что, и с Аннини?..
Он кивнул и зашевелил своим длинным кривым носом.
— Ну ты даешь, Иська! Она же замужем! Мать троих детей!
— Ну и что? — беспечно махнул рукой мой одноклассник. — Я с седьмого класса мечтал ее выебать. С тех пор, как не дала физику списать. Мне физичка пару влепила, отец выпорол, мать завелась, как по покойнику: для того ль растили-кормили-поили — ну, что обычно... Вот тогда и поклялся. Лежал распухшей жопой кверху и клялся богами предков: гадом будешь, Иська, если эту сучку не выебешь!
Я покачал головой.
— Вечно у тебя приключения...
— Да ладно тебе... Ты прямо как моя мамаша...
Мы оба засмеялись.
Потом Ицхак сказал, что у него неотложные дела в городе, и отбыл.
Пользуясь его отсутствием, я поработал еще немного над своей темой, а потом закрыл ящик стола на ключ, выключил свет и пошел домой.
Я застал у себя матушку. Она полулежала на моем диване. Перед ней стоял столик на колесиках, сервированный с наибольшим изяществом, на какое только способен мой раб.
Матушка вкушала чай. Мурзик, эта каторжная морда, что-то ей втолковывал, подкладывая на тарелочку то варенье, то печенье.
— И с лица спал, — сообщал Мурзик. — Настроение у него, это... неуравновешенное. Говорит — гад какой-то меня всего, точно ржа, источил...
— Боги! — пугалась матушка, посасывая печенье.
— И это еще не все... — продолжал Мурзик.
Тут я распахнул дверь.
— А вот и ты, дорогой, — приветствовала меня матушка с дивана.
Мурзик подбежал и принялся вытаскивать меня из куртки. Я отпихнул его руки.
— Пусти, я сам... У тебя лапы липкие...
Мурзик обсосал с пальцев варенье и, встав на колени, начал расшнуровывать мои грязные ботинки. Я освободился от обуви. Мурзик подал мне тапочки и ушел с ботинками в коридор. Повернувшись, я крикнул ему:
— Руки после обуви вымой, чувырла!
Матушка глядела на меня озабоченно.
Меня трясло от гнева. Вот, значит, как!.. Вот, значит, для чего она мне подсунула этого грязного раба!.. Чтобы он за мной следил!.. Чтобы он матушке про меня все докладывал!..
— Сынок, — начала матушка.
