Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии
Пять лет оно лежало на дне сундука, обернутое в несколько слоев ткани. Через день или два после второго предложения Кирициса Мария достала его, разгладила складки и примерила.
Платье сидело на ней так же хорошо, как в день, когда было куплено. Значит, ее фигура не изменилась ни на йоту…
– Само совершенство! – заявила Фотини.
В канун свадьбы обе молодые женщины сидели у Фотини, раздумывая, какую прическу сделать Марии.
– Ты не думаешь, что это плохая примета – выходить замуж в том же платье, в котором я должна была быть на другой свадьбе? Свадьбе, которая так и не состоялась?
– Плохая примета? – переспросила Фотини. – Мария, думаю, ты исчерпала уже все плохие приметы, отпущенные на твой век. Да, судьба не жалела их для тебя, но теперь все позади.
Стоя перед высоким зеркалом в спальне Фотини, Мария приложила платье к груди. Воздушные ярусы пышного кружевного подола спадали каскадом, и ткань шуршала при ходьбе. Запрокинув голову, Мария начала кружиться по комнате, как ребенок.
– Ты права… Ты права… Ты права… – нараспев повторяла она. – Ты права… Ты права… Ты права…
Только когда закружилась голова, девушка остановилась и упала на кровать.
– Я самая везучая женщина на земле. В целом мире нет никого счастливее меня!
– Ты этого заслуживаешь, Мария, честное слово, – ответила ее верная подруга.
В дверь постучали. В комнату заглянул Стефанос.
– Простите, что побеспокоил, – весело произнес он. – Завтра свадьба, и надо подготовиться к застолью. Мне бы не помешала чья-нибудь помощь.
Молодые женщины засмеялись, и Мария спрыгнула на пол, бросив платье на стул. Они с Фотини сбежали вниз за Стефаносом, хихикая, как девчонки, какими когда-то были. Казалось, воздух искрится от охватившего их возбуждения: завтра будет самый лучший день в жизни Марии!
Настало замечательное майское утро. Все до одного жители деревни вышли, чтобы вслед за свадебной процессией пройти от дома Марии до церкви на другом конце деревни. Односельчане прекрасной темноволосой девушки в белом платье хотели убедиться, что она без помех доберется до алтаря и ничто не встанет на пути к ее счастливому браку. Во время обряда двери церкви были открыты, и толпа вытягивала шеи, чтобы хотя бы краешком глаза увидеть происходящее у алтаря. Доктор Лапакис был шафером, кумбарос. В Плаке его хорошо знали – из памяти сельчан еще не успели выветриться его ежедневные приезды на Спиналонгу, но Кирициса помнило меньше людей. Его появления здесь были мимолетными, хотя все знали о его важной роли в закрытии лепрозория.
Пара встала у алтаря, и священник возложил на них венцы из цветов и трав. В церкви царила полная тишина. Даже толпа, собравшаяся на солнцепеке снаружи, притихла, пытаясь разобрать слова.
– Венчается раба Божия Мария рабу Божию Николаосу… Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, и ныне, и присно, и во веки веков. Господи, Боже наш, славою и честию венчай их.
Священник долго читал всем хорошо знакомые венчальные молитвы, послание Святого Павла к Ефесянам и Святому Иоанну. В том, как проходила служба, не было спешки. Это была чрезвычайно торжественная и обстоятельная церемония, и ее продолжительность лишь увеличивала значимость происходящего для тех, кто стоял у алтаря. Более чем через час священник дошел до завершающей части обряда.
– О еже низпослатися жениху и невесте милости, долгожития, мирней, здравия и спасения, Господу помолимся. Господи Боже наш, во спасительном твоем смотрении, в Кане Галилейстей пришествием своим честен брак показавый, заступи и помилуй нас Боже, твоею благодатию, Господи, помилуй.
Гулкое «Аминь» многократно отразилось от стен церкви. Наконец брак был заключен. Гостям и всем, кто стоял снаружи, раздали засахаренный миндаль. Он был символом достатка и радости, которые, как все надеялись, ждут теперь Марию и Кирициса. Во всей деревне не было ни единой души, которая желала бы им чего-то иного.
Гиоргис сидел в переднем ряду вместе с Элефтерией и Александросом Вандулакисом. Это стало публичным знаком их окончательного примирения, а между ними устроилась маленькая София, зачарованная и восхищенная торжественностью и великолепием свадебной церемонии. Гиоргису очень нравилось, что девочке пришлось по душе венчание, – начиналась новая жизнь, и он был уверен, что все прошлые беды остались позади. Впервые за долгие годы у него было спокойно на душе.
Когда Мария вышла под руку со своим седовласым мужем, толпа разразилась приветственными криками. Затем все отправились в залитую солнцем таверну, где должно было начаться празднование. Пир, который Стефанос закатил тем вечером для гостей, был великолепен. Вино лилось рекой, и пробки вылетали из бутылок с цикудой до глубокой ночи. Под звездами музыканты дергали струны и водили смычками, пока у танцоров не начали подкашиваться ноги. Решили обойтись без фейерверка.
Первые две ночи своего брака молодожены провели в величественном отеле, выходящем на гавань Агиос Николаос, но обоим не терпелось перейти к следующему этапу своей жизни. За две недели, предшествующие свадьбе, Марии уже довелось несколько раз побывать в доме, который должен был стать их семейным гнездом. Впервые ей предстояло жить в большом шумном городе, и девушка радовалась предстоящей перемене. Дом стоял на пологом холме неподалеку от больницы, в нем были кованый балкон и окна от пола до потолка – как и во всех остальных домах на улице. Это было высокое узкое здание с двумя лестничными пролетами, выкрашенное в нежнейший цвет морской волны.
Доктор Кирицис и сам недавно обосновался в городе, поэтому когда он привел домой невесту, то это не вызвало нездорового любопытства соседей, а новое жилье находилось достаточно далеко от прежнего дома Марии, так что девушке казалось, что она начинает все с чистого листа. Здесь никто, кроме мужа, не знал, какую болезнь она перенесла.
Фотини приехала к ним первой, захватив с собой Матеоса и малыша Петроса, и Мария с гордостью показала подруге свой новый дом.
– Ты только посмотри на эти окна! Они просто огромные! – воскликнула Фотини. – И отсюда можно увидеть море. Посмотрите, мальчики, здесь даже есть маленький садик!
Дом был просторнее и богаче любого жилища в Плаке, а мебель – не такой грубой и простой, как в те времена у большинства. Кухня была оборудована гораздо лучше, чем в доме, где выросла Мария: впервые в жизни у нее был холодильник, современная плита и электроснабжение, которое не отключалось ни с того ни с сего.
Несколько месяцев Мария прожила как в сказке. Она сразу полюбила свой новый дом на холме рядом с больницей. Вскоре после переезда она украсила его по своему вкусу, не забыв развесить на стенах вышивки и семейные фотографии.
Как-то утром в начале сентября она услышала звонок недавно установленного телефона. Это был Гиоргис. Он звонил редко, поэтому Мария тотчас поняла, что что-то случилось.
– Элефтерии больше нет, – сказал Гиоргис в своей обычной грубоватой манере. – Она умерла сегодня утром.
За последние несколько месяцев Гиоргис сблизился с четой Вандулакис, и Мария не могла не заметить в его голосе печали. Пожилая женщина почти не болела – удар прервал ее жизнь неожиданно для всех. Через несколько дней состоялись похороны, и только под конец церемонии, когда Мария увидела свою маленькую племянницу, держащуюся за руки двух дедушек, до нее дошла вся серьезность ситуации. Софии нужна была мать.
Долгое время Мария не могла избавиться от этой мысли. Она преследовала ее, липла, как репей. Девочке было всего три года – что же с ней будет дальше? А что, если Александрос тоже умрет? Он по меньшей мере лет на десять старше Элефтерии, и такой исход, был вполне вероятным. Мария знала, что Гиоргису не под силу присматривать за девочкой самостоятельно. Что же касается отца маленькой Софии, то, несмотря на мольбы Андреаса о снисхождении, судья вынес ему очень суровый приговор, который гарантировал, что, в лучшем случае, тот выйдет из тюрьмы, когда Софии исполнится шестнадцать.
Они сидели и пили вино в полумраке гостиной Вандулакисов в Элунде, которая, казалось, была специально создана для похорон и поминок, – все эти мрачные семейные портреты, тяжелая мебель… Решение пришло внезапно. Но сейчас не время было обсуждать его, хотя Марии и не терпелось поделиться своими соображениями. Казалось, об этом шептали сами стены: здесь всегда разговаривали приглушенными, сдержанными голосами, чувствуя, что даже звяканье бокала может нарушить строгую торжественность атмосферы. И хотя Марии хотелось встать и во весь голос объявить о том, что она собиралась сделать, следовало подождать хотя бы час: лишь выйдя из этого дома, она сможет открыть свои мысли Кирицису. Не успели супруги сесть в машину, как она схватила его за руку.
– Мне пришла в голову одна мысль, – выпалила она. – Насчет Софии.
