Ртуть - Нотомб Амели
– Нет, не знаю я ту женщину. Уже не помню.
– А как звали утопленницу?
– Откуда же нам было знать?
– Может быть, Капитан говорил.
– Может, и говорил.
– Ну что у вас за память! Неужели не было ни одной детали, которая бы запомнилась?
– На ней была очень красивая ночная сорочка, белая.
«Вкусы Капитана не меняются», – подумала Франсуаза и пошла в больничный архив. Но и там она не нашла ответ: в 1903 году в больнице Нё умерли десятки женщин, поскольку это был самый обычный год.
«Как бы то ни было, Лонкур мог назвать любое вымышленное имя, раз настоящее знал только он один», – решила Франсуаза.
И еще подумала о том, что ту женщину где-то должны были похоронить.
Улыбка Хэзел казалась вымученной.
– Я много думала о нашем вчерашнем разговоре.
– Угу, – равнодушно отозвалась медсестра.
– Я понимаю, что вы были правы. И все-таки никак не могу с вами согласиться.
– Это не страшно.
– Вот и я так думаю: мы ведь не обязаны во всем соглашаться с друзьями, правда?
– Конечно.
– Дружба вообще странная штука: друга любят не за его тело и не за его мысли. Откуда же тогда возникает это непонятное чувство?
– Вы правы, это любопытно.
– Может быть, между некоторыми людьми существует какая-то таинственная связь. Наши имена, например. Ведь ваша фамилия Шавень, правда?
– Да.
– Почти «шатень», и вы шатенка, волосы у вас каштановые. А меня зовут Хэзел, это значит «орешник», и у меня волосы орехового цвета. Каштан, орех – мы с вами из одного семейства.
– Как странно – имя, означающее орешник.
– Другое название орешника – лещина. А вы знаете, что с помощью веток лещины искали родники? Это дерево будто бы вздрагивало, почувствовав силу и чистоту готовой забить из недр воды. Ореховые прутики когда-то считались волшебными.
– Так вы волшебница!
– Хотела бы ею быть. Но у меня нет волшебной силы.
«Какое заблуждение», – подумала медсестра.
– А каштан, – продолжала Хэзел, – не обладает способностью указывать воду, зато это дерево исключительно прочное, крепкое, несгибаемое. Как вы, Франсуаза.
– Не знаю, стоит ли придавать, такое значение именам. Нам ведь их дали наобум.
– А я думаю, что в имени заложена судьба. Вот у Шекспира. Джульетта говорит, что ее Ромео, зовись он иначе, был бы так же прекрасен. Но сама она служит доказательством обратного – она, чье чудесное имя стало мифом. Если бы Джульетту звали… ну, не знаю…
– Джозианой?
– Да, если бы ее звали Джозианой, ничего бы не вышло!
Обе рассмеялись.
– Сегодня хорошая погода, – сказала медсестра, массируя Хэзел. – Мы могли бы выйти и прогуляться по острову.
Девушка побледнела.
– У меня нет сил.
– Вам полезно проветриться, не все же сидеть в четырех стенах.
– Я не люблю выходить из дому.
– Жаль. А мне так хотелось погулять по берегу моря.
– Идите одна.
– Без вас неинтересно.
– Нет, и не просите.
«Вот дурочка! – негодовала Франсуаза. – Вне этих стен мы могли бы, по крайней мере, поговорить свободно».
– Я вас не понимаю. На острове никого нет. Если мы выйдем, вас никто не увидит. Бояться нечего.
– Не в этом дело. Однажды я вышла прогуляться. Я была одна, но все время чувствовала чье-то присутствие. Оно преследовало меня. Это было так страшно.
– У вас слишком богатое воображение. Я каждый день хожу пешком от пристани до дома и ни разу не встречала призраков.
– Это не призрак. Это чье-то присутствие. Гнетущее присутствие. Больше я ничего не могу вам сказать.
У медсестры вертелся на языке вопрос, слышала ли девушка о прежней любовнице Лонкура. Она задала его окольным путем:
– Мне очень нравятся ваши белые ночные сорочки.
– Мне тоже. Это Капитан мне их подарил.
– Они великолепны. Какое качество! Я никогда не видела таких в продаже.
– Это потому, что они старинные. Капитан сказал, что они достались ему от матери.
«Она ничего не знает», – заключила медсестра.
– Грустно иметь такие красивые сорочки, когда ты сама безобразна. Их следовало бы носить той, чье лицо – само совершенство.
– Только не начинайте опять жаловаться, Хэзел!
– Мне хочется подарить вам одну, вам так пойдет.
– Я ее не приму. Нельзя передаривать подарки.
– Ну, тогда разрешите мне хотя бы сказать вам: вы красивая. Очень красивая. Доставьте мне удовольствие: пользуйтесь своей красотой и радуйтесь ей. Это великий дар.
Перед тем как направиться к пристани, Франсуаза прошлась по берегу. Ей хватило двадцати минут, чтобы обойти остров.
Медсестра была не из тех, кто верит в потустороннее. Она знала, что двадцать лет назад здесь утонул человек, и ей не пришлось искать иррациональных объяснений гнетущему чувству, которое навевали эти места.
Вопреки своим ожиданиям никакой могилы она не обнаружила. «И в самом деле, глупо искать ее здесь! Лонкур не стал бы так рисковать. Если бы ставили надгробье везде, где кто-то покончил с собой, и земля и море превратились бы неплотные кладбища».
Однако со стороны, обращенной к Нё, Франсуаза заметила выдававшийся далеко в море каменный выступ в форме стрелы. Она долго смотрела на него: хотя она ничего не знала наверняка, у нее почему-то сжалось сердце.
На следующий день, прибыв на остров, она встретила Капитана, который куда-то собирался.
– Мне нужно в Нё, уладить кое-какие дела. В виде исключения катер сегодня сделает лишний рейс. Не бойтесь, он будет здесь вовремя, чтобы отвезти вас на материк. Я оставляю вас одну с нашей милой больной.
Медсестре подумалось, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она испугалась, заподозрив ловушку, и пошла к дому как можно медленнее, чтобы видеть, как Лонкур поднимается на борт. Когда катер отчалил, она закрыла за собой дверь и бросилась в курительную.
Она выдвинула все ящики стоявшего там секретера.
Среди бумаг ей попались старые фотографии; на одном портрете стояла дата; 1893 – «год моего рождения», – промелькнуло у нее в голове, и тут она увидела ангельски прекрасное лицо молодой девушки. На обороте чернилами было написано имя: «Адель».
Франсуаза рассмотрела портрет: девушке было на вид лет восемнадцать. Она была так свежа и прекрасна, что дух захватывало.
Непрошеная гостья вдруг вспомнила, что Лонкур был не единственным тюремщиком в этом доме.
Она закрыла ящики и поднялась к своей пациентке.
Та ждала ее, бледная, как полотно.
– Вы опоздали на десять минут.
– Разве это причина, чтобы встречать меня с таким лицом?
– Вы не понимаете! Вы – единственное событие в моей жизни. Раньше вы никогда не опаздывали.
– Я просто прощалась с Капитаном, он уехал до вечера на материк.
– Уехал? А мне он ничего не говорил.
– Он сказал, что ему нужно уладить какие-то дела. К вечеру он вернется.
– Как жаль. Лучше бы он не возвращался и поручил вам посидеть со мной эту ночь.
– По-моему, вы не нуждаетесь в сиделке, Хэзел.
– Я нуждаюсь в подруге, и вы это прекрасно знаете. Когда я была маленькой, Кэролайн нередко оставалась ночевать у меня. До самого утра мы рассказывали друг другу истории, придумывали всякие игры, смеялись. Мне так хочется, чтобы это вернулось.
– Нам это уже не по возрасту.
– Какая же вы зануда!
Пока девушка держала во рту термометр, медсестра собиралась с мыслями, чтобы задать ей несколько вопросов. Увы, она подозревала, что Лонкур мог оставить на посту у слуховой трубы кого-нибудь из своих ищеек. Ей оставалось только надеяться, что никто не видел, как она выходила из курительной.
– Тридцать восемь.
Франсуаза зашла на минутку в ванную, вернулась и приступила к привычному массажу. Она уже убедилась, что Хэзел всегда говорила с ней свободно, не подозревая, что старик подслушивает их разговоры; теперь ей хотелось выведать у девушки еще кое-что. И медсестра начала невинным голосом:
