Джойс Оутс - Сад радостей земных
– Последнее лето ездим, черт бы побрал эти вонючие повозки, – сказал он и легонько стукнул кулаком по борту грузовика. – Вот расплатимся с ее братом – и вернемся домой. Он славный малый, женин брат.
Они еще потолковали немного о том, как вернутся домой. Ни тот ни другой не знали, в какой стороне находится штат Кентукки, и не представляли, как он выглядит и что это, в сущности, такое. Каждый помнил только свою ферму да еще с полдюжины – по соседству – вот и все. Хоть они и много разъезжали взад и вперед, с юга на север и опять на юг, они не помнили того, что видели. Рано поутру или поздно вечером их привозили в поселок сезонников, а поселки эти все одинаковые, разве что в одних разбиты палатки, а в других понастроены бараки. Но всюду та же вонь и те же помойки. Никакого смысла глядеть по сторонам – все равно смотреть не на что. Приятно глазеть через борт грузовика на дорогу, как она убегает из-под колес, ведь это значит, что куда-то двигаешься, – но по-настоящему ничего они не видели, нет. Глаза были нужны им, только чтоб ходить не спотыкаясь, собирать поспевшие плоды и ягоды и вообще как-то управляться изо дня в день. А что-то видеть, замечать и осознавать им вовсе не требовалось.
«Вернуться домой» в Кентукки – Карлтон обозначал это широким неопределенным взмахом руки в том же направлении, в каком махнул рукой и Рыжий; они прекрасно понимали друг друга. Теплый сырой день и низко нависшее пасмурное небо их угнетали, и праздничное настроение от неожиданной передышки уже сменялось у мужчин другим чувством – какой-то беспокойной скукой. Дети всегда радовались остановкам, женщины своего мнения не высказывали – это дело мужское. Рыжий сказал, что, пожалуй, и он, когда кончится сбор урожая, бросит сезонничать и подыщет себе другую работу – может, подастся в строители. Карлтон промолчал, он позавидовал Рыжему – не оттого, что поверил ему, но оттого, что сам-то Рыжий верил, будто мечта его исполнится. Однажды и Карлтон нанялся было на строительство, но потом это дело почему-то сорвалось. Впрочем, подумал он теперь, с такой работой из всей семьи справится он один, им не хватило бы денег, а в поле и жена может работать, и детишки. В некоторых местах это запрещено законом, но кто его знает, что за штука «закон». Не часто им случалось столкнуться с «законом» – и тогда оказывалось, что это какой-нибудь человек, очень похожий на Карлтона, худощавый, мрачный и с таким лицом, будто его обманули. Эти люди обходят поля в поисках детей, но дети умеют прятаться, а если кто и не успеет скрыться с глаз долой, представителей закона это мало трогает.
Все еще слушая Рыжего, Карлтон отер лицо ладонью. Им овладело странное чувство, будто все это уже когда-то было. Рыжий уже говорил прежде эти слова? Или так говорил кто-то другой? Когда мотаешься из штата в штат на уборку урожая, все время повторяется одно и то же, а Карлтон сезонничает уже давно. Привык. На свое счастье, он умеет выключиться когда захочет – ничего не видит и не слышит, ни о чем не думает. На некоторых фермах платят за корзину, на других – поденно, и это лучше, но Карлтону всегда удается припрятать три-четыре доллара, чтоб ни Перл, ни кто другой до них не добрались, как бы ни было туго с деньгами, и уж если выпадет такой вечер, что мысли одолевают и их не выключишь, тогда можно разок напиться…
– …ездят с нами, старые одры, только место занимают, – со злостью говорил Рыжий, он уже сам себя растравил.
– Угу, старые одры, – подхватил Карлтон.
В артели было несколько стариков. Работали они медленно, только путались под ногами, и от них несло псиной. И они родом не настоящие земледельцы, как он и Рыжий, а просто бродяги. Чудно видеть такого в поле, на коленях, вот только лица у них сморщенные, темные, обожженные солнцем. Карлтон, сам не зная почему, на таких злился. Отец его уже умер, но когда-то он очень любил отца, и мать тоже любил, и стыдно, мучительно было ему, что она жила у одного из его братьев, потому что сам он не мог взять ее к себе. Всякий раз он старался поскорее прогнать эти мысли.
– Они свое место в грузовике и то не оплачивают, – сказал Рыжий. – Они за дорогу платят меньше нашего.
– Они ж зарабатывают меньше.
– Ну и подыхали бы где-нибудь в канаве.
Карлтон зло сплюнул. Все по-прежнему толклись на дороге, детишки хныкали. Впереди галдеж прекратился. Перл и другие женщины больше не кричали. Странно, что Перл стала такая шумная и злая, думал Карлтон. Дома она никогда такая не была, и голос был совсем другой. Но почему-то вот такая она его волновала – и ее вызывающее очень белое лицо, и огромный белый живот, и то, что она могла вдруг, ни с того ни с сего вспылить и становилась какая-то бешеная, какой никогда не бывала прежде, дома.
– Ну, что будем делать? Заночуем под дождем? – сказал кто-то.
Если кто-нибудь нечаянно задевал Карлтона, он отпихивал того с дороги. В этой поездке оказалось слишком много народу, и, как во всякой большой семье, все друг другу мешали. Когда умер чей-то младенец и всей артелью пришлось задержаться в каком-то городишке, все только и почувствовали что досаду и нетерпение: как это люди не могут сами о себе позаботиться? Застревать в дороге не годится, вдруг польют проливные дожди, вдруг урожай сгниет на корню, что тогда? Если погода совсем испортится, можно подхватить воспаление легких, да еще иные фермеры не пускают детей на поле – тогда у всех заработок меньше. А впрочем, что толку об этом тревожиться, все равно как глядеть на небо и гадать, какая завтра будет погода. Заранее ничего не угадаешь. Если уж быть буре, так не миновать, а ураган и вовсе не предскажешь.
Пришла машина-буксир. Все смотрели на нее. Это была нескладная громадина, выкрашенная странно блестящей темно-синей краской, которую несчетное множество народу исцарапало своими инициалами. За баранкой сидел малый с багровым лицом, и в выражении этого лица Карлтону что-то почудилось… какое-то напряжение… вроде и знакомое, но все равно непонятное. Женщины разбрелись в разные стороны. Вокруг и так толпилось слишком много народу. Несколько ребятишек бегали и брызгались в канаве. Перл подбежала к Карлтону, уперлась ладонями ему в грудь. Ему неприятно было, что это на глазах у Рыжего, но он почувствовал – что-то ее всполошило, и молча ждал. Какая-то она была чудная, лицо измученное.
– Франклин послал меня к черту, – сказала она. – Говорит, не нравится, так катись, и чтоб ты тоже…
Карлтон смутился, оттолкнул ее.
– Ну? Ну? – закричала Перл.
– Да ты спятила. Поди сядь где-нибудь. И помолчи.
– И ты ему спустишь? Пускай лается?
Рыжего она не замечала. Карлтон не понимал, что с ней. Иной раз Перл и его будто не видела, когда кричала на него, и в такие минуты он холодел, словно сзади подкрался мертвец и дышит ему в затылок.
– Мне худо, – вдруг сказала Перл.
– Поди сядь где-нибудь. Где Эсмелда? Поди к ней…
– Мне худо, – визгливо повторила Перл.
Карлтон уставился на жену. Что это она? Прижимается к нему – не обнимает, а вроде даже драться начинает, молотит кулаками, тормошит, дергает. Да она просто не соображает, что делает!
– Уолпол! – закричал кто-то. – Поди сюда! – Это был голос их водителя. – Помоги-ка!
– Не ходи к нему! – сказала Перл. – Мне худо, но ведь еще срок не пришел… мне…
– Эй, Уолпол! Рыжий!
Карлтона прошиб пот. Он уставился на жену, до него все еще не доходило. Странные узы соединяли их: они вместе жили, вместе спали. Вместе работали на плантациях. Они были вместе и прежде, дома, но это было так давно, будто в другой жизни. Как странно, что они всегда вместе, словно некая сторонняя сила – ветер или прибой – опять и опять выбрасывает их обоих на один и тот же берег.
Перл пронзительно закричала, впилась в него ногтями.
– Господи боже! – пробормотал Рыжий и отскочил, будто боялся, что и ему достанется.
Кто-то заорал:
– Эй! У Перл началось!
Карлтон озирался в поисках помощи – хоть бы встретиться взглядом с кем-нибудь из женщин! Кто поможет Перл? Куда девалась Эсмелда? Он старался сохранить невозмутимый вид, но не мог шевельнуться, весь оцепенел: так тихо стало кругом, только Перл все кричит и царапает ему шею, грудь, а он почти не чувствует боли. Потом их обступили женщины. Ну вот, теперь они возьмут ее на свое попечение.
– Что там? Что еще? – заорал Франклин. Он был большой, неуклюжий, ростом не ниже Карлтона. Ему, наверно, уже стукнуло пятьдесят. – Подонки, рвань, хуже черномазых! – заорал он прямо в лицо Карлтону.
Карлтон отшатнулся и стукнулся спиной о грузовик. У него дрожали колени. Он забыл про жену, про все забыл, чувствовал только нечистое дыхание Франклина.
– Это она нарочно, назло себя довела! – орал Франклин. – Я уж знаю! Знаю.
На глазах его выступили слезы. Губы у него были точно куски сырого скользкого мяса.
– Отвяжись от Карлтона, – сказал кто-то.
– Она это нарочно, мне назло! Чтоб мы тут застряли! – крикнул Франклин кому-то еще. – Я уж знаю! Хватит с меня баб, хватит им рожать в дороге, не желаю! Не повезу больше! Кой черт она взбесилась, сама себя растравила? Если помрет, я ни при чем!
