Василий Аксенов - Вольтерьянцы и вольтерьянки
«Не исключено, что сам мэтр осчастливит Париж своим присутствием», — с важностью посвященного заметил господин Прокоп-внук и прижал палец к губам.
«Вот, Михайло, сколько нас учили наблюдательности, и вот тебе наша пресловутая наблюдательность, — слегка клацая зубами, проговорил Николай. — Не заметили у себя над головой такой афиши!»
Могучий Михаил трепетал, как растерянный недоросль. Николай со всей возможной куртуазностью устремился к итальянцу.
«Синьор Прокопио, умоляем, помогите двум северным театралам попасть сегодня в театр!»
«Боюсь, что это невозможно, господа графы, — продолжал важничать тот. — Весь Париж собирается быть там. Сущее столпотворение экипажей высшей знати. Впрочем…»
Взгляд его тут отвлекся в сторону только что вошедшего господина в изумрудного цвета кафтане с золотыми обшлагами и с орденом сиамского короля на груди. При виде этой импозантной персоны вся орава в ресторане разразилась оглушительными аплодисментами и криками СА IRA! Крупнейший этот человек явно придворной осанки одобрительно кивал и помахивал новомодным оптическим аксессуаром, лорнетом. Вдруг он заложил этот свой приборчик во внутренний кармашек и несколько раз хлопнул в ладоши, да так, что заглушил аплодисменты всего зала. Орава зашлась в пущем восторге. Господин поднял два пальца, и все смолкло. Явно рисуясь, он обмахнулся платком и зевнул, да так, что затрещали все хрящики его недюжинного лица. Зал ответствовал ему своими зевками, хоть и не такими впечатляющими, однако, взятые вместе, они напомнили залп роты фузилеров.
Восторг принял ужли не дикарский ли характер! По знаку вошедшего гарсоны принялись открывать бутыли шипучего вина, именуемого шампанским.
«Кто это?» — спросили потрясенные лапландцы.
«Король парижской клаки, шевалье де ля Морлье, — гордясь ответствовал мусьё Прокоп. — Со своими людьми он может вознести или провалить любую пьесу. Кроме пьес Вольтера, конечно; они неприступны. Вот что, господа графы, ради вашей великолепной страны — это правда, что там камни светятся изнутри? — я постараюсь за вас замолвить словечко».
Де ля Морлье тем временем уже прогуливался меж столов и одобрял свою дружину клакеров — а это именно они собрались в «Прокопе» перед вольтеровской повторной премьерой — жестами то ли короля, то ли генерала перед решающей битвой. С этой же осанкой он полуобнял метрдотеля за плечи, благосклонно покивал, уселся в нише под портретом Вольтера и пригласил молодых иностранцев к своему столу.
«Напомните мне, господа, имя вашего короля», — попросил он.
«Магнус Пятый», — тут же нашлись Яак и Буук.
«Ах да, ведь я был ему однажды представлен, да-да, это было на тезоименитстве Ея Величества Леопольдины-Валентины, в тот самый памятный вечер, когда…»
Словом, дело было сделано: Лесков и Земсков оказались в команде клакеров.
Перед основным спектаклем разыгрывалась так называемая LEVER DE RIDEAU, то есть пьеска при поднятии занавеса. В зале царила сущая вакханалия клаки. Шевалье деля Морлье подавал в разные концы зала какие-то знаки: то помашет кружевным платком, то поднимет над головой поблескивающий лорнет, то приблизит ладонь к уху и начнет сгибать пальцы. Его люди чутко улавливали все сигналы. То тут, то там слышались как бы невольно вырвавшиеся восторги в адрес довольно жалких актеров вступления: «О, с какой силой сказано!», «Ах, она просто великолепна!», «Се шарман!», «Ну, каков этот Симон де Пэ!»
Николя и Мишель, хоть ничего и не понимали ни на сцене, ни в зале, старались вести себя соответственно, как обещали великому человеку: ахали, охали, ухали, словно лапландские совы. От их внимания, впрочем, не ускользнуло, что иные дамы и господа явно были раздражены действиями клаки. Они обменивались возмущенными взглядами, пожимали плечами, переговаривались. Кое-где какие-то группы противников — или соперников? — клаки стали выкрикивать: «Ко всем чертям ваше мнение!», «Не мешайте действию!», «Заткнитесь!» Иные стали вылезать прямо на сцену, толкать друг друга и актеров. В какой-то момент кто-то на сцене истерически завопил: «Господа, дайте же пройти Призраку!» Общий хохот потряс партер. Дорогие ложи между тем сохраняли невозмутимость, там поблескивали ордена и драгоценности, матово отсвечивали обнаженные шеи красавиц.
***К концу вступительной пьесы и по ложам прошел беспокойный ветерок. Как бы ненароком все стали бросать взгляды в глубину зала, где появился и облокотился на бархатный барьер худощавый морщинистый человек в голубоватом парике.
Николя сразу догадался: «Миша, это он!»
Мишель дернулся: «Кто? Призрак?»
«Балда! Забудь о призраках! — горячо зашептал Лесков. — Это он, к коему скакали! Устно означенная персона! Тсс, имени не произноси! Ведь он бросает вызов остракизму Церкви и Версаля! Мы с тобой свидетели истории! Готовься к действию, шевалье де Террано!»
«Подтолкни, когда начнется», — прошептал Михаил.
«Что?» — обескуражился Николай.
«Как что? История!»
***Имя вскоре было произнесено громогласно. Де ля Морлье затылком немедленно почувствовал, что появился Вольтер. Интуисия и сплетни его не обманули: сегодняшний спектакль перерастет в грандиозный фонтан эмоций, в своего рода революцию театра! Ну что ж, Вольтер, мы готовы ко всем неожиданностям! У тебя свой театр, у меня мой! Пусть великий Вольтер увидит великого Морлье! Либо триумф, либо Бастилия для нас обоих!
Едва начал задергиваться занавес, вождь клаки встал со своими оглушительными аплодисментами.
«Да здравствует Вольтер!»
Клака взорвалась, словно весь пороховой запас Парижа.
Старик погрозил де ля Морлье длинным пальцем и отступил в глубину ложи. Шум в театре стоял такой, словно вечер уже кончился, а впереди было еще пять скучнейших действий великолепной трагедии «Семирамида». Де ля Морлье начал пробираться к ложе драматурга. С удивлением он заметил, что его опередили два молодых лапландских фафа. Они уже раскланивались перед ложей и восторженно прижимали руки к груди, умоляя властителя дум всей мыслящей Европы обратить на них свое внимание.
«Мэтр Вольтер, мы к вам с великолепными комплиментами от всей мыслящей России!» — старался перекричать шум Лесков.
«…эр…ы…ам…леп…ента…мион…рюси…» — гудел вслед за ним Земсков.
«Как, вы из России, господа?! — с живостью и любезностью повернулся к ним этот до странности моложавый старик. — Какой сюрприз! Весь мир сейчас смотрит на Санкт-Петербург! Ваша молодая императрица восхищает мыслящую Францию! Подумать только, республиканка на троне!»
Весь мир мыслящий, а гениев мало, почему-то в этот момент подумал Миша, но смирился: и не должно быть много. Хорошего вообще мало.
«Мэтр Вольтер, у нас к вам устное послание от кругов? близких…» — начал было Николай, но был прерван вошедшим в ложу де ля Морлье. Вальяжный огромный индюк, тот раскрыл Вольтеру свои объятия: «Послушай, Вольтер, твоя пьеса нынче звучит по-новому! Признайся, ты снова прошелся по ней своим легкокрылым пером?»
Уноши— посланцы обескуражились от такого обращения к великому писателю: на «ты», да еще и с покровительственным объятием! Поистине он всемогущ, этот король клаки! Не просыпалось, однако, и горсти секунд, как они заметили, что и Вольтер был огорошен сим панибратством. С неприязненно изменившимся и несколько хищническим выражением лица он отстранился. Объятия пришлось закрыть, так и не получив искомое, то есть тщедушные плечики живого классика.
«Легкокрылым пером? Вам, Морлье, очевидно, никогда не избавиться от высокопарного стиля!»
Кавалеру де ля Морлье лучше было бы после этой реплики ретироваться, однако присутствие молодых иностранцев, только что вставших под его знамена, сбило его с толку. Пытаясь не опустить лица, но все-таки снизив тон, он предпринял еще одну попытку:
«Ну ты же знаешь, мой великий Вольтер, ведь я всецело человек театра… язык — это твой волшебный дар, увы, не мой… я просто был в восторге от восторга восторженной публики, охваченной восторгом… я хотел сказать — триумфом…»
Он сделал еще шаг к объятию и совсем уже обескуражился.
На этот раз Вольтер не отступил, но, напротив, вскинулся петушком. Одним пальцем левой руки он уперся в живот величественной фигуре, а двумя пальцами правой ухватил звезду таиландского короля, сделанную, как злые языки несли по Парижу, довольно искусным мастером на рынке Сен-Дени.
«Послушайте, Морлье, когда вы избавите меня от ваших похвал, от вашей гнусной клаки, от вашей дружбы, черт вас побери?! Мне почти семьдесят лет, вы умеете считать? Я полвека в театре, вы это понимаете? Я не нуждаюсь в ваших отрепетированных восторгах! Не ждите, мусьё, я не заплачу вам за этот спектакль ни су!»
Произнося все это, Вольтер не переставая крутил в пальцах таиландскую награду вождя клакеров, и, когда тот, весь в пару от возмущения, покинул ложу, сверкающая бляха осталась на ладони драматурга.
