Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
Соня спросила: «Занято?» — получила отрицательный ответ и, приткнув под голову шапку, храбро попыталась вздремнуть. Для этого требовались усилия: в подвешенном к стене телевизоре разгорелись футбольные баталии, компания парней напротив встречала голы адскими воплями, два мальчика устроили рядом на полу рычащие автомобильные гонки… Ах, эти неугомонные мужчины!
Подаренное переменой погоды настроение понемногу таяло. Но все же как-то незаметно, исподволь гомон суетного мира благостно отодвинулся, отдалился… и приблизился вновь: старушка, предлагавшая женщине с девочкой покараулить места, потрясла Соню за локоть:
— Скажите, пожалуйста, как называется самая популярная индийская киностудия?
— А? Что? Какая киностудия? — встрепенулась Соня.
— Ой, я вас разбудила, — конфузливо улыбнулась старушка, распустив по лицу веселое соцветие морщинок. — Думала, никто не способен спать при таком шуме…
— Вы сказали — киностудия?
— Я тут кроссворд разгадываю, — высунулся из-за старушки крепенький старик-боровичок. — Споткнулся на вопросе про индийскую киностудию, попросил жену у вас поинтересоваться. Извините…
Соня пожала плечами:
— Увы, не знаю.
— Болливуд, — подсказала мать девочки.
— Премного благодарю, — обрадовался старик.
— Правда? — удивилась Соня. — Голливуд, как в Америке?
— Б — Болливуд, — поправила женщина. — Я интересовалась, как снимают индийские фильмы, а то бы тоже не знала. Они мне нравятся из-за хеппи-энда. — Голос ее оказался неожиданно контральтовым, с особинкой почти до шепота закруглять окончания.
— Кукла ваша, гляжу, индианочка, — уважительно заметила старушка.
— На Анупаму походит. Был такой фильм — «Анупама».
— У вас волосы как у той актрисы, — вспомнила Соня и дрогнула на полуслове: — Толь… ко прическа другая.
Болезненная усмешка скривила лицо женщины. Крупные глаза блеснули, точно виноград карабурну, сизоватым от черноты отливом. «Кара», «хара» — «черный» с тюркского, «харах» по-якутски — глаза…
— Я не могу позволить себе другие прически, — с холодной резкостью проговорила она.
— Почему? — Соня не успела обидеться или подумать, что это ее не касается, просто спросила.
— Так получилось.
Женщина о чем-то задумалась. Вынула из сумки пачку «Интера», машинально поднесла сигарету к губам и очнулась. Смятая сигарета полетела в урну у окна.
— Вы курите?
«Внимательная», — подумала Соня. Из уголка ее недозастегнутой сумочки выглядывал коробок спичек.
— Может, пойдем? — Женщина встала.
Улыбчивая пара кроссвордистов согласилась присмотреть за девочкой.
На аллее стволы деревьев за границей света уходили в чернильную темь. Ближе на дорожке, раскинув руки с растопыренными пальцами, лежали худые негры-тени. Присыпанный снегом угол с приступкой с другой стороны здания прикидывался белым роялем. Женщина молча курила, пристально глядя на этот воображаемый рояль, и все не начинала свой рассказ. В том, что он будет, Соня не сомневалась.
…С ней часто заводили разговоры о личном. Саша сказал однажды: «Если душа материальна, то твою душеньку, солнце, я представляю в виде мокрой жилетки» и, вспомнив известную писательскую «жилетку», повторил расхожий парафраз: «Человек — это звучит горько…»
Она и сама смешливо думала, что была в прошлой жизни священником. Подруги приходили к Соне на исповедь, поругавшись с мужьями. Поссорившиеся с женами друзья обрывали Сонин телефон, требуя совета. Мама спрашивала, чем лечить гриппы и ангины отца. Сестрица, обзаведясь сынишкой, звонила по любому пустяку, хотя прекрасно знала, что Соня и дети — две вещи несовместные. Маленькие чужие бедствия плыли, плыли и как-то нечаянно, бесследно растворялись в сумеречной реке жизни, счастливо обтекающей благополучный со всех сторон дом Сони. Но тут, с незнакомой женщиной, было нечто другое. «Эффект попутчика» — кажется, так называются подобные эпизоды в психологии, с неосознанным притязанием на возможность душевного исцеления.
Мерзлая скамья быстро вытянула тепло из Сониного тела. В душе-жилетке закопошились туманные подозрения, и стало не по себе. Желчно подумалось: на лице у меня написана, что ли, готовность помочь каждому? Нормальная ли эта случайная попутчица с плодово-ягодными глазами? Вот уж никогда не замечала раньше, что виноград смотрится трагично! «Ну, говори», — томилась Соня.
Женщина наконец откинулась на спинку скамьи, взглянула на соседку и вздрогнула — едва не отшатнулась. «Забыла, что не одна», — догадалась Соня. Встать, светски кивнуть и уйти, как больше всего хотелось, она почему-то не осмелилась.
— Простите, запамятовала, что вы здесь, — сказала женщина и невпопад, запоздало назвалась: — Мария.
Ей очень подходило это библейское имя. Соня поняла: не отвертеться, — и только собралась назвать свое имя, как Мария предвосхитила ответ:
— А вы — Софья Семенова.
— Да, — растерялась Соня, — Семенова — моя девичья фамилия. Откуда вы знаете?
— Я встречала вас когда-то. Давно… Неважно. Вы спросили, почему я ношу эту прическу…
Глубоко вдохнув, — с таким вдохом бросаются в воду, — женщина молниеносным движением откинула левую прядь, и при свете фонаря…
Боже, кошмар! Кошмар! Соня еле подавила крик, узрев вместо аккуратной ушной раковины жуткий рубец с темной дыркой посередине. Рвано змеящийся свежий шрам какого-то непристойного перламутрово-розового цвета пересекал висок.
В глазах, почудившихся теперь Соне провалами черного безумия, дико метались фонарные огни. Женщина больно схватила за руку:
— Это ведь уродливо, да? Это страшно?
— Нет, нет… — Испытывая на самом деле ужас, Соня тихонько выдирала руку из цепких пальцев и изо всех сил старалась сделать вид, что увиденное не произвело на нее особого впечатления.
— А вообще-то мне плевать, что люди подумают. Не для них живу, для дочки. — Женщина отпустила Сонино запястье.
…Во-первых, надо взять себя в руки. Во-вторых, успокоить эту психопатку. Может, как бы ненароком посмотреть на часы, зевнуть, зябко ежась? Ночь же на дворе, холод. Девочка на чужом попечении, вдруг проснулась… Или все-таки выслушать? Сложно, когда чувствуешь тягостное беспокойство и желание сбежать. К священникам, наверное, тоже приходят всякие помешанные, одержимые, маньяки… бр-р. Как поступают батюшки? У них там, в церкви, вероятно, специальные практикумы проводятся для облегчения пастырской участи, с инструкцией, указаниями, прочими рекомендациями…
Сонины опасливые ожидания оправдались: Мария начала рассказывать. С ходу, без предисловий, будто зачитывая биографию на диктофон.
— Я родилась в маленькой якутской деревне, училась в районном центре и больше нигде не была. После школы решила поступать на филологический факультет — любила русскую литературу, стихи сочиняла. Гордилась тем, что чисто по-русски говорю. Район-то якутский. Мечтала вернуться в родную школу учительницей, стала готовиться к вступительным экзаменам. Тем временем в наше село «грачи прилетели» — хохлы-шабашники, детский сад строить. Парни молодые, по субботам на танцы в клуб похаживали, играли в бильярд… И я влюбилась. Скоропалительно, с разбегу, порох оказались оба! Через неделю привела Павла домой, заявляю маме: «Знакомься, мой муж». Избалованная была, что хочу, то и делаю. Бедняжка моя заплакала: «А учеба-то?» Ой, мама дорогая, какая учеба, пойми — любовь же у нас! Любовь!
Женщина улыбнулась воспоминаниям, глаза заискрились печально, мягко. Соня удивилась: как могли они померещиться ей «провалами»? Да и виноград не напоминают нисколько. Красивые «индийские» глаза. Да… Анупама. Волнистая прядь снова прикрыла ухо. Вернее, то, что вместо него осталось.
— К сентябрю строители сдали объект, отправились в Якутск, и я с Павлом. Сходили в университет ради интереса. Гляжу: кабинет приемной комиссии работает, дверь распахнута. Девушка за столом заполняет какие-то листы, табличка впереди с именем: Софья Семенова.
— Вот вы где меня видели! — воскликнула Соня. — А я… у меня на лица память не очень…
— Вы на входящих и не смотрели. Некогда, бумаг куча. Я постояла, полюбовалась. Какая, думаю, девушка красивая и умная! На вас была модная зеленая кофточка, помните? Честно скажу: в тот миг возникла в моей голове мысль бросить Павла, спросить у Софьи Семеновой, есть ли еще надежда поступить хоть на подготовительное отделение, хоть куда… Вы своим строгим видом словно предостерегали меня от чего-то. Но тут Павел за руку взял — пойдем.
Она вытряхнула из пачки новую сигарету, закурила.
— В Усть-Илиме стройка была большая. Выдали нам комнату в общежитии. Я там же уборщицей устроилась, к Новому году кой-каким хозяйством обзавелись. Счастливы были… Слышу однажды — бабы в общей кухне обо мне судачат. Кто-то из них Павла жалел: мол, мужик-красавец голытьбу подобрал, чукчу без приданого. Машка эта, видать, и говорить-то по-русски не умеет… Я нарочно перед дверью тапочками пошаркала, бабы заткнулись. Стоим, молчим, все своим обедом заняты. Я борщ сварила, принесла в комнату и давай плакать. Потом села маме письмо писать, а написала стихи. Павел пришел, спрашивает: «Чего грустная?» Нашел листок на столе и все у меня выспросил. «Дурочка, — говорит, — на фиг мне твое приданое, раздетая ты интереснее выглядишь!» Смеялся…
