Юрий Поляков - Парижская любовь Кости Гуманкова
– Куда летите? – спросил сержант.
– Что? – растерялся я.
– Куда летите?
– В Париж…
– Зачем? – не отставал он.
Вопрос был на засыпку, и я в ответ только пискнул.
– Спецтургруппа! – солидно объяснил за меня Друг Народов.
– Проходите! – помиловал сержант и просунул мои документы в щель между краем стекла и полированной полочкой. Раздался щелчок, и, толкнув маленький никелированный шлагбаум, я оказался на свободе.
– Счастлив приветствовать вас за рубежом! – встретил меня Спецкор.– Ностальгия еще не началась?
– Вроде нет…– ответил я.
Ответил бездарно. И, сравнив себя с языкастым Спецкором, я вдруг ощутил всю степень своего одеревенения. А ведь были времена, когда я мог отшутиться так, что все, включая и Аллу с Филиала, просто покатились бы со смеху. Я был искрометен и непредсказуем. Но потом… Потом, раскуражившись в какой-нибудь теплой компании, я вдруг натыкался на неподвижный взгляд неулыбчивой супруги моей Веры Геннадиевны – так жена обычно взглядывает на недееспособного мужа, пустившегося в разглагольствования о секретах плотской любви. «Зачем ты перед ними паясничал? – упрекала она меня уже дома.– Ты разве клоун?» И мне начинало казаться, будто я и впрямь вел себя нелепо и постыдно, точно седой массовик-затейник на подростковой дискотеке. Очевидно, жена меня постоянно сравнивала с кем-то другим – молчаливым, величественным и серьезным, а теща однажды проговорилась-таки про соискателя Игоря Марковича, по пустякам не балаболившего и обладавшего руками, произраставшими оттуда, откуда они и должны расти у настоящего мужчины. Вместо того чтобы послать их вместе с Игорем Марковичем туда, откуда не должны расти руки у настоящего мужчины, я, наивняк, решил соответствовать! Вот и досоответствовался… Одна радость– Вика. Очень смешливая девчонка! Вот недавно…
– Список!
Товарищ Буров, замыкавший наш организованный переход государственной границы, поправляя ондатровую шапку, пытливо осматривал вверенную ему спецтургруппу.
– Все на месте, кроме поэта,– на глаз определил Друг Народов.
– Где он? – осерчал рукспецтургруппы.
– Сказал, в туалет пошел,– доложил Диаматыч.
– Вы плохо знаете психологию творческих работников! – покачал головой Спецкор.– Наверху бар, где наливают за рубли.
– Ну да? – изумился Гегемон Толя.
– Привести! – рявкнул товарищ Буров.
– Я сбегаю,– вызвался Друг Народов.
– А я помогу,– прибавил Спецкор.– Одному не донести…
Вернулись они через десять минут, неся на себе, как раненого командира, тяжело пьяного Поэта-метеориста, который мотал головой из стороны в сторону и с завываниями бормотал какие-то стихи. Мне удалось разобрать лишь строчку:
«Мы всю жизнь летаем над помойкой…»
– Я вас выведу из состава группы и оставлю в Москве!..– угрожающе начал товарищ Буров.
– Не надо пугать человека родиной,– заступился Спецкор.– Он исправится…
Мне казалось, теперь нас загрузят в автобусы и, как в Домодедове, повезут к самолету, но я ошибся: прямо вовнутрь ИЛа вел телескопический трап
– огромное полое щупальце, присосавшееся к округлому самолетному боку. Рядом с овальным входом на борт стояли улыбающаяся стюардесса и хмурый прапорщик с рацией.
Я с детства люблю сидеть у окошка и тут тоже не смог отказать себе в этом удовольствии. Рядом со мной устроилась Алла с Филиала, а еще ближе к проходу – Диаматыч. Впереди нас определили тело Поэта-метеориста, которое охранял Спецкор, тут же начавший заливать Пейзанке, будто любой наш самолет, следующий за границу, сопровождают два истребителя, но из иллюминаторов их не видно, потому что один летит сверху, а второй снизу, под фюзеляжем.
– Не боитесь летать? – спросил я свою соседку, щелкая пристежным ремнем.
– Нет,– ответила она, что-то озабоченно выискивая в своей сумочке.
– Может быть, хотите к окну? – самоотверженно предложил я.
– Нет, спасибо, я боюсь высоты… Стюардесса походкой, напоминающей манекенщицу и моряка одновременно, прошла вдоль рядов, проверяя, кто как пристегнулся.
– Ему плохо? – спросила она, остановившись возле расспавшегося Поэта-метеориста.
– Ему хорошо! – успокоил Спецкор.
Самолет, беспомощно потряхивая длинным крылом, пополз к взлетной полосе. Радиоголос сначала по-русски, а потом по-французски поприветствовал нас на борту авиалайнера «Ильюшин-62». И я вспомнил, что на внутренних линиях говорят почему-то просто– «ИЛ-62»… Потом стюардесса показывала, как в случае чего нужно пользоваться оранжевым спасательным жилетом, хотя, конечно, отличные летные качества лайнера гарантируют полную безопасность.
– В каждом жилете в непромокаемом пакетике по сто долларов,– объявил Спецкор.– На случай непредвиденных расходов…
– Уй, ты! – восхитилась Пейзанка.
…Наконец мы вырулили на взлетную полосу, несколько мгновений простояли неподвижно и вдруг рванули вперед так, что задребезжали откидные столики и с треском стали открываться крышки багажных антресолей.
– Истребители взлетают вместе с нами? – спросила доверчивая Пейзанка.
– Нет, с Шереметьево-1,– объяснил Спецкор. Дребезжание прекратилось.
– Летим! – вздохнул Торгонавт и вытер лицо шейным платком.
– Взлет – это лишь повод для посадки! – успокоил его Спецкор.
Я глянул в иллюминатор: внизу виднелись лес из крошечных декоративных деревьев (как на японской выставке растений), поселки из кукольных домиков и малюсенькие автомобильчики, наподобие тех, что начала недавно коллекционировать Вика, окончательно забросив собирание кошачьих фотографий. Решив поделиться своими наблюдениями, я повернулся к Алле с Филиала: в ее глазах было отчаяние.
– Я забыла фотографию! – пожаловалась она.
– Чью? – спросил я, Подразумевая, конечно, Пековского.
– Моего сына…
VII.
– Странно! – пожала плечами Алла с Филиала.
– Что странно? – уточнил я.
– Все… Странно, что только сейчас вспомнила про сына… Обычно я думаю о нем всегда. Странно, что я забыла фотографию… Странно, что через три часа мы будем в Париже…
– И, наверное, странно, что вместо Пековского лечу я?
– Нет, не странно, он предупреждал, что со мной рядом будет его детский друг – чуткий и отзывчивый товарищ… Он, наверное, просил вас меня опекать?
– Беречь. Говорил, что вы робкая и легкоранимая…
– И поэтому вы рядом со мной?
– Исключительно поэтому…
– А вы не очень-то любите своего детского друга!..
– Вам показалось…
Я отвернулся к иллюминатору: земля внизу была похожа на бурый местами вытершийся вельвет. Сказать, что я не люблю Пековского,– ничего не сказать. Это трудно объяснить. В классе пятом у нас, дворовых пацанов, повернулись мозги на рыцарях – «Александр Невский», «Айвенго», «Крестоносцы» и так далее. Латы мы вырезали из жестяных банок, в которых на соседний завод «Пищеконцентрат» привозили китайский яичный порошок, щиты делали из распиленных вдоль фанерных бочонков, мечи – из алюминиевых обрезков, валявшихся около товарной станции, располагавшейся недалеко от нашего двора. Я сам разработал оригинальную конструкцию арбалета, и, если удавалось достать хорошей бинтовой резины, он стрелял почти на пятнадцать метров. Сложнее всего обстояли дела со шлемами, выбирать не приходилось, и в дело шли облагороженные кастрюли, миски, большие жестянки из-под половой краски… А Пека поглядывал на наши экипировочные мучения с усмешечкой и называл нас «кастрюленосцами». Когда же, наконец, все было готово и мы разделились на Алую и Белую розы, чтобы сразиться за трон – колченогое кресло, установленное на крыше гаража,– во двор вышел Пековский. Он был облачен в настоящие, отливавшие серебром рыцарские доспехи, на голове – шлем с решетчатым забралом и алыми перьями, в руках – настоящий арбалет, заряжавшийся, как и нарисовано в учебнике, с помощью свисавшего маленького стремени. Нет, конечно же, все это было не настоящее, а игрушечное, привезенное из-за границы Пекиным дядей специально к началу большой рыцарской войны в нашем дворе. И в своих дурацких латах из-под китайского яичного порошка я почувствовал себя таким ничтожеством, клоуном, болваном, что и сейчас, тридцать лет спустя, мне становится паршиво от одного этого воспоминания. Не вынимая меча из ножен, Пека занял трон, стоявший на крыше гаража.
Стюардессы обносили на выбор: минеральной водой, лимонадом и вином. Все взяли вино. Потом в проходе показался большой железный ящик на колесах, в котором, как противни в духовке, сидели подносы с едой.
– Давайте выпьем за Париж! – предложила Алла с Филиала, поднимая пластмассовый стаканчик.
– Давайте,– согласился я и, чокаясь, немного вдавил свой стаканчик в ее.
– Знаете,– продолжала она,– для русских Париж всегда был местом особенным. От хандры ехали в Париж… От несчастной любви – в Париж… Сумасшедшие деньги прокучивать – в Париж… От революции – в Париж… А когда мы вернемся, мы создадим тайное общество побывавших в Париже! Договорились?!
