Яна Гецеу - Теория неожиданности, или Loveц ощущений
— На Южном кладбище. Ее звали…
— Тихо, не надо! — я приложил пальцы к ее губам.
— Не все сразу, ты растопчешь меня! — и резко повернувшись к остановке поволок ее: — Поехали!
В салоне «рогатого» я сообразил, что уже достаточно поздно, и постепенно густеют сырые сумерки, и Янка не доберется оттуда домой, и на кладбище в такое время не ходят.
Но Янка переночует у меня — я посмотрел на нее, она кивнула, — а я до утра не доживу, я должен, мне необходимо прямо сейчас побывать там!
Кое–как добрались до Затона. Там поймали попутку — «шестерку».
— Ребят, вам куда?
— На кладбище «Южное»! — не подумавши ляпнул я, дурак. У водилы глаза приобрели вид квадрата. Он попытался захлопнуть дверцу. Но Ведьма, нервно рассмеявшись, поставила ногу в тяжелом ботинке как препятствие:
— Ну, ты сказал, Стас! Нам просто в ту сторону! А там мы сами дойдем.
— А-а, — расслабился водила, — а я уже незнай чё подумал! Шутники!
Мы топали по мгновенно раскисающей земле, дождь хлестал нещадно, зло прибивая нас по головам. Но мы тащили неподъемные от грязи берцы, мрачно и упорно. Вперед и вперед, огибая кресты и ограды, путаясь в бурьяне. Не замечая ничего вокруг — я дойду! Там моя мама. Я хочу, я должен знать наконец — за что?.. она бросила меня. И не остановят ни боль в зашибленной руке, ни текущая с волос вода, ни мокрый насквозь балахон (забыл застегнуть косуху).
Из–за дурной погоды быстро густел туман и опускалась грязная, мокрая, непролазная как бурелом ночь. Я иду к ней, женщине, которой никогда не знал. Чьего лица не помню. И роднее которой нет на свете. Которой просто нет — матери.
— Вот, пришли… — почти прошептала дрожащая Ведьма, тихо указывая на ухоженную могилу за низенькой оградкой. Я вздрогнул, подошел поближе. Боже мой, что я должен почувствовать? Ничего. Пустота под сердцем. Я просто не верю, что вот этот размытый, огороженный холмик и крест — моя мать. А где же блеск глаз, живая улыбка, веселый смех? И еще, она должна протягивать легкие руки и тянуть за волосы: «Когда пострижешься, сын?» И надувать губы, и трогать родинку над губой в задумчивости. Украдкой курить на кухне и морщиться от мазутной вони моих джинсов. А этот кусочек земли за оградкой — что он? Чего я вообще здесь искал? Я попытался прочувствовать момент, но разочарование и здесь. Беги, Русый, беги — оно тебя поймает!
— Будь ты проклято!! — заорал я, задрав голову к небу, и Ведьма испуганно отшатнулась.
— Что ты проклинаешь? — спросила хрипло.
— Я? Эту гадость, эту дрянь! Оно и здесь меня достало!
— Разочарование?
— Ха, угадала!
И вдруг меня «потащило».
— Мама, мамочка! — я перепрыгнул оградку, упал на колени, трясясь, загреб руками грязи с могилы.
— Мама, я пришел! Твой Стас, я здесь! — я рыдал, упав лицом в сырую землю захлебываясь и задыхаясь.
— Ма–ма, ма–моч–ка… родная, милая, за что? За что, я ведь… без тебя… 18 лет!! Как же ты не поняла, что «это» на руках у тебя пищит — я, и вместе мы бы… Ма–ма!!! Как же так…
Истерика прошла так же внезапно, как и началась. Я лежал в грязи, тихо и холодно. Ведьма будто исчезла, забрав с собой весь мир — понимала, что мне так необходимо. Время шло, но где–то там, во внешнем мире, за оградой, а здесь были только я, и моя мама. Она молчала, крепко спящая глубоко под землей, я не тревожил ее сна. Спи, моя родная, ты, должно быть, натерпелась в жизни!
Стало совсем темно, и нужно было подниматься.
Но нужно ли?
Я погладил мокрый ледяной гранит плиты, всмотрелся в фотографию — совсем девчонка, улыбается. Сейчас плохо видно, но я знаю — рыжая челка, веснушки. Ямочки на щеках. Мама, мамочка, мамуля… По дате получается, что она родила меня в 17 лет и почти сразу умерла, прожив всего две недели. Что случилось с тобой, мама, Родникова Анастасия Павловна? Что любила ты — «Nirvana», «Sex Pistols», Таню Буланову?
— Ма–моч–ка, — прошептал я, и вновь заплакал, тихо раскачиваясь. Девочка совсем, школу только закончила — или нет? Бросила из–за меня 11 класс. Нет, тогда же 10 было! Ведь ты не оставила бы меня, будь жива, правда? Господи, Влада мне ни–че–го не рассказывала о тебе!
Я оглянулся, вспомнив вдруг о Янке.
— Иди сюда, я тебя с мамой познакомлю!
Она приблизилась, тихо села на корточки рядом, взяла меня за руку. Я поцеловал тонкие пальцы.
— Вот, мама, это Ведьма Яна. Она очень хорошая лучше всех. Она мне помогла полететь, я тебе потом покажу, как у меня получается!
Это слезы, или снова дождь? Наверное, и то, и другое.
— Мама, я думал, что люблю Свету, но потом, когда я с ней переспал, понял, что это не так. А еще я учусь в колледже информатики. И Влада меня не обижает. Она тоже меня по–своему любит, считает за сына. Прости меня, мамочка, я раздолбай. Шляюсь по ночам, курю и пью портвейн. Очень скорее к тебе хочется. Я больше всех люблю «Nirvana», а если ты сама … не захотела жить… значит, ты и Курта там знаешь? Ма–ма… Прости меня!
Я сглотнул тягучую, горькую слюну, сжал Янкину ладошку.
— А еще, мамочка, я всегда только и делал, что ловил идеальное ощущение. В детстве замирал под дождем и снегом, задрав лицо. Очень медленно ел мороженное и не останавливал кровь. Прыгал со второго этажа, и даже с третьего. Пил всякую дрянь. Даже укололся однажды. Трахался с разными шлюхами — и рыжими, и блондинками, и черными. Потом взялся учиться летать. И не смог бы никогда, если бы не Яночка. Видишь, какая она у меня умница. И красивая. Вот, посмотри, что я теперь могу! Я поднялся на ноги, привычно вытянулся, пропитываясь воздухом, как губка водой. Прикрыл глаза, оттолкнулся от земли кончиками пальцев. Открыл глаза — темно, моросит дождь… Я вишу в полуметре над могилой. Да, я снова могу!
— Мама, смотри! Я твой сын, и я лечу. Видишь, мама, я снова наполняюсь счастьем!
Я летел снова, и справа от меня вырисовывалась смутная белесая фигура с рыжей головой — она улыбалась, а слева Янка смотрела на меня подняв голову. Я раскинул руки, и они взялись за мои ладони, две лучшие женщины в мире — мамочка и Янка. Я рассмеялся, счастливый, как никогда, чувствуя, как меня накрывает оно — невыносимое, горько–нежное, огромное, как мир, и тягучее как счастье — ощущение.
Я закричал от того, что слишком оно огромное для меня одного, я заплакал, расхохотался:
— Мама, слышишь, вот оно! Я знаю теперь — я люблю ее!
— Янка, я люблю тебя!! Я люблю тебя, да–а–а!!!
Здесь, над могилой моей матери, куда меня привела девушка как никто родная мне внутренне, отпала вся шелуха и ненужность. Не стало условностей и мук, недоделок и недоговорок. Все шершавости и подделки покинули меня, и сам я стал ясен, как летний день.
Не надо было метаться и искать, прыгать с крыши и путаться со шпаной — а надо было так мало и так беспредельно — полюбить!
Здесь, на погосте, в холодной майской ночи, так похожей на осеннюю, я вишу в воздухе, чувствуя живое тепло Янки с одной стороны, и немую радость матери с другой, я понял, что пришел туда, куда спешил, ломая ноги, куда стремился. Я поймал его, и оно оказалось в любви — мое Идеальное Ощущение.
Ни до и ни после, а здесь и сейчас, я — Loveц ощущений…
