Светлана Замлелова - Скверное происшествие
Тётя Эмилия удивлённо оглядела брата, но тут выражение её лица переменилось. Тётя Эмилия решила сменить гнев на милость и поиграть в снисхождение. Должно быть, это показалось ей эффектным: на глазах у всех снизойти до такого ничтожества, заговорить с ним как с равным и тем совершенно его обезоружить, остальных привести в восхищение, самой же восторжествовать.
– Ты знаешь, – сказала она как будто в раздумье, прищурив и скосив куда-то в сторону глаза – это не всегда так.
Слова она выговаривала с трудом, точно взвешивала их, точно и впрямь пребывала в глубокой задумчивости. Брат недоверчиво всматривался в неё.
– А как? – спросил он.
– Понимаешь, – тётя Эмилия всё ещё щурилась и выдавливала из себя слова, – есть такие имена, не знать которые просто стыдно.
– Ну допустим, – согласился брат, – только это здесь ни при чём. Одно дело – знать имя, и совсем другое – любить творчество.
– Пожалуй, – выдавила тётя Эмилия, всем своим видом показывая, что крепко подумала, прежде чем произнести одно это слово.
– Имя этого режиссёра мне хорошо известно, а его творчества я не люблю. Я считаю его надуманным...
– Ты не прав, – величаво-снисходительно улыбнулась тётя Эмилия, – просто ты не читал роман. Вот если бы ты прочёл роман, ты бы всё понял.
– Во-первых, я и так всё понял, – усмехнулся брат, – во-вторых, я читал роман. А в-третьих, я ведь просто хочу сказать, что всё это можно было выразить гораздо проще. А то хочется крикнуть: «Не верю!»...
Пока он говорил, в тёте Эмилии, очевидно, происходил переворот. Она точно очнулась. Прошёл приступ снисхождения, угасла тяга к братанию, прискучило положение на равных – тётю Эмилию вновь потянуло первенствовать. Лицо её постепенно окаменело, в глазах появилось неприятное колючее выражение. Казалось, ей стоило труда сдерживать себя. Она зачем-то схватила вдруг стоявшую подле рюмку на высокой ножке и принялась с каким-то нервным нетерпением перекатывать в пальцах эту ножку.
– Ну и не верь, – вдруг заявила она ледяным тоном, глядя в упор на брата. – Не верь... Ты, по-моему, просто пользуешься тем, что здесь щадят твоё самолюбие, и злоупотребляешь деликатностью...
Со всех сторон послышалось противное хихиканье, фырканье, всем вдруг понадобилось лукаво переглянуться между собой. Даже мама покосилась на брата насмешливо. А тётя Эмилия, отставив меж тем рюмку в сторону, взялась рассказывать что-то пикантное из личной жизни некоего латиноамериканского писателя.
Это была её излюбленная манера. Если разговор уклонялся от выбранной ею темы, тётя Эмилия, не долго думая, обрывала собеседника на полуслове и открывала новую тему, представлявшуюся ей наиболее интересной или уместной в настоящую минуту...
Переселившись в Упырёвск, тётя Эмилия оставила за собой прекрасную двухкомнатную квартиру в Москве. В эту квартиру она, уезжая, пустила жить брата на всё время его учёбы, предварительно, конечно, договорившись с нашими родителями о небольшой плате. Плата и в самом деле была совершенно незначительная, так что тётя Амалия даже покачивала головой, имея в виду, что тётя Эмилия продешевила.
Но как бы то ни было, история с квартирой произвела на всё наше семейство впечатление чрезвычайное. У некоторых из наших дам поступок тёти Эмилии вызвал даже слёзы умиления! Кое-кто обиделся, что сам не удостаивался чести пожить в московской квартире. Кое-кто поговаривал, что поступок хоть и благородный, но без сомнения безрассудный. Раздавались опасения, что брат «наведёт девиц», сдаст вторую комнату неблагонадёжным гостям столицы, вынесет из квартиры вещи и так далее. Мама, побаиваясь, как бы брат и в самом деле не опозорил её перед роднёй, только робко и растерянно повторяла, пожимая плечами: «Да он не должен...» И только тётя Эмилия отнеслась к этим предположениям по-барски спокойно, даже равнодушно. В ответ она только посмеивалась и твердила одно слово: «Пускай...» Казалось, ей было даже любопытно, если бы вдруг с её квартирой произошло что-нибудь фееричное. Это равнодушие наши приписали столичной манере держать себя, к тому же, все согласились, что «москвичей трудно удивить». В любом случае, тётя Эмилия много выиграла в глазах семейства, поступок её вызвал восхищение.
О брате снова заговорили. Теперь уже решался вопрос, достоин ли брат таких благодеяний, сумеет ли оценить их и остаться благодарным. А кроме того, все как будто чего-то ждали. Ждали, что рано или поздно пребывание брата в квартире тёти Эмилии разразится неприличнейшим скандалом. Это-то ожидание и подогревало интерес к брату. Если кто-то из наших отправлялся в Москву, он получал непременный наказ разведать, как там дела у брата. Но интересовались не учёбой, не душевным состоянием брата. Хотели знать, не случилось ли с ним чего пикантного в квартире тёти Эмилии. Когда брат приезжал на каникулы, его немедленно обступали и расспрашивали. При этом таинственно хихикали, делали какие-то намёки и всё всматривались, с лукавым любопытством заглядывали ему в глаза, как будто стараясь рассмотреть там то, о чём брат умалчивает.
Скандала так ждали, что кто-то, не утерпев, пустил слух. Говорили, будто бы брату был задан прямой вопрос: часто ли он устраивает свои безобразные оргии в квартире тёти Эмилии. И что будто бы брат, прикинувшийся вначале непонимающим, вынужден был наконец признать, что отлично всё понимает, но вместо ответа предпочёл только криво улыбнуться и смолчать. Однако по выражению его глаз, по немногословию и по изгибу губ вопрошающий заключил, что часто. Слух этот не прижился – настолько был неправдоподобен – и о нём скоро забыли. Зато один за другим поползли другие слухи. Кто-то, приехав из Москвы, сообщил, что брат, хоть и не устраивает оргий в квартире тёти Эмилии, однако ж, впал во всевозможные пороки. В другой раз донеслось, что брат, напротив, усидчив, посвящает всё время учёбе и уже приобрёл знания основательные. Этот последний слух прижился и даже как будто полюбился в нашем семействе. Брата стали хвалить, отмечая в нём здравомыслие и прибавляя, что отсутствие талантов всегда можно уравновесить усидчивостью. Но нашлись и правдолюбцы, уверявшие, что некоторых людей сколько ни учи – мало толку и что образование никому ещё ума не прибавляло, а просвещённый дурак уж точно хуже человека порядочного да умного, хотя бы и неучёного.
Как ни странно, все эти глупые слухи почти не коснулись наших родителей. Дома у нас было спокойно. Мама, продолжая робко надеяться, что брат «не должен», не позволяла покамест втягивать себя в подозрительность, ставшую всеобщим занятием. Отец же и вовсе не видел, что происходит вокруг. Надо сказать, что отец никогда и не замечал этой возни, из которой складывались взаимоотношения в нашей большой семье. Если над братом открыто посмеивались, отец с удовольствием принимал в том участие. Но он никогда не вникал, откуда берутся эти насмешки и почему именно брат чаще других становится их объектом. Могло показаться, что отец выше всех этих перешёптываний, подозрений и пересудов – выше любой суеты. В действительности отец был слишком занят собой, чтобы замечать ещё кого-то.
* * *Скандалу так и не дождались. И едва только брат воротил тёте Эмилии ключи, интерес к нему тотчас угас, точно все вдруг забыли, как ещё недавно хихикали и потирали руки.
Время идёт быстро, пять лет – ничтожный срок. Но одного только взгляда на брата было достаточно, чтобы понять, как сильно он переменился в эти пять лет. Он продолжал оставаться всё тем же робким и неуверенным в себе молодым человеком, с тою лишь разницей, что ему как будто прибыло понимания причин его робости и неуверенности: уж очень злобно и даже как-то презрительно стал он посматривать на всех наших. Да и что такое была его робость, как не страх за себя? Страх не быть оцененным высоко, страх остаться отверженным и незаслуженно презренным. Причины же страха брат отнёс к влиянию на себя семейства нашего.
Как-то раз он передал мне тёмно-синюю в твёрдой обложке тетрадь и довольно небрежно, как будто это было ему совершенно безразлично, попросил посмотреть. «Сейчас прямо не надо. Как-нибудь потом, когда будет время...» – сказал он. Почему-то тетрадь не вызвала во мне любопытства, и я вспомнила о ней уже поздно вечером, ложась спать. Я захватила тетрадь в постель и, устроившись поудобней, приготовилась читать, предполагая, что в тетрадке окажутся дневниковые записи брата. Раскрыв тетрадь, я удивилась – там были стихи. Стихи, написанные братом в разное время. Но как же возросло моё удивление, когда я принялась за чтение! Господи! Я и не предполагала в брате столько изящества, столько тонкого ума, столько вкуса и гармонии! Теперь я собираюсь издать его книгу, но пока она ещё не увидела свет, я не решаюсь приводить из неё строки. Скажу только: читая тогда эти стихи, я позабыла, что сотканы они из обычных слов. Это были хрустальные стихи...
