Вячеслав Морочко - Под крылом мотылька
– Поменьше слушайте бабьи сказок! – посоветовал врач. – Котик у вас молодой – справится. А мы поможем. Да вы сами смотрите, как уже глазки повеселели!
В последний визит во время инъекции обломилась игла. Ольга Сергеевна снова расстроилась: от знакомой медицинской сестры она слышала, это плохая примета. Малышу было больно. Он впервые за время болезни всплакнул, по дороге домой не вырывался из рук, с кислой миной лежал целый день на боку… Но к вечеру ожил: потрапезничал и как ни в чем не бывало, полез целоваться.
Надо сказать, что котенок болел не один. Среди лета, правда холодного и дождливого, у Иры открылась ангина. Хозяйская дочка бродила по дому с завязанным горлом. На столике шелестели бумажки с лекарствами. Здесь пахло так же, как в ветеринарной лечебнице. Девочка молча часами глядела в окно, и малыш, набирающий силы, сочувствовал ей, хотя понимал, что и это был сон, что ей снились тревожные сны «подрастающей кошечки».
18.
Однажды, возвращаясь с работы, хозяйка столкнулась в дверях с высоким, похожим на общипанного цыпленка юношей. В прихожей спросила у дочери: «Кто это был?»
– Будущий Остроумова-Лебедева, – рассмеялась Ирина.
– Кто? Кто? – не поняла мать.
– Гений графики – Остроумова-Лебедева.
– Смеешься над парнем?
– Он не обидчивый – умный.
– Если умный, почему – такие короткие брюки, что сверкают носки?
– Мамуля, что делать: растет человек, – не может остановиться?
– Странный мальчик.
– Нисколечко! Он называл котяшку Котангенсом… И они целовались.
– А ты? – в упор спросила Ольга Сергеевна.
– Господь с тобой, мамочка! – всплеснула руками Ирина. – Я же вирусная!
А на другой день Леопольд, еще не совсем оправившись от болезни, попал в историю, даже не выходя из квартиры. Часов в одиннадцать, когда никого, кроме двух больных, дома не было, в дверь позвонили. Ирина пошла открывать, а котенок, дремавший в кресле, приоткрыл один глаз. Шелестя бумагами, вошел участковый милиционер – «очкастенький» лейтенант, выверявший списки жильцов… Леопольду из комнаты вдруг показалось, что в прихожую влезло чудовище угрожающе пестрой расцветки с округлыми злыми глазами. Зная, что в доме нет никого, кто бы мог заступиться, котенок перепугался до судорог. Инстинкт сработал мгновенно: «Бежать! Укрыться как можно скорее в надежном углу за „коровой“, пока не схватили!»
Будучи по природе пугливым, малыш соскочил на ковер и уже было кинулся прочь, когда с ним случилось нечто такое, что позже Кошко не устанет описывать в институте коллегам, которые, удивляясь восторгу рассказчика, отнесут это к отголоскам еще не изжитого до конца «феномена гармонии». Каждому, кто бывал в доме, Игорь Борисович теперь заново представлял Леопольда. Чувствуя, что о нем говорят, малыш в смущении жмурился или склонял морду набок, дескать, «не надоело еще»? Он решил, что каким-то образом оконфузился. «Но в конце концов, с кем не бывает. А вспоминать об этом бестактно». Но тогда никто не поверил бы, что такое может случиться: какая-то непостижимая сила внезапно швырнула котенка на грудь обалдевшего участкового. В один упоительный миг малыш пережил унижение страхом, потрясение собственной низостью и дикую ярость при мысли, что кроме него больше некому взять под защиту больную Ирину. Разинув пасть и сверкая глазенками, он орал благим матом и, вероятно, казался себе страшным зверем. Опомнился Леопольд уже на девичьих руках, с трудом оторвавших его от милицейского кителя.
– С таким котиком не нужна и собака, – говорил молодой человек.
19.
«Мотылек» ощущал приближение «Конца сна». Количество «спальных мест» имело предел, и спавшие пробуждались, чтобы дать спать другим. Этот сон напоминал ветхий дом, где гнилые стропила и балки трещат, потолок протекает, осыпаются стены, двери визжат, а в полу – безобразные дыры. В доме – дрожь и сквозняк… И чтобы та «дрожь», тот «сквозняк» раньше времени не будоражили «спящих», «Мотылек», простирал свои крылья, заслоняя ими прогалы «Вселенского сна».
У Кошко оставалось от прошлого благоговение перед чудом «звукогармонии». Он давно уже не ходил на концерты, но иногда позволял себе дома послушать пластинки с музыкой Моцарта, Людвига Вана Бетховена, Грига, Шопена, Рахманинова, а порой даже Шнитке.
Как-то, в одну из суббот, уж после того, как Ирина поправилась и уехала к бабушке, Игорь Борисович, слушая в спальне великую музыку, гладя дремавшего у него на коленях «котяшку», позволил себе не вполне серьезные мысли.
– Музыка – это больше чем жизнь вокруг нас, – рассудил он – это вершина всего! Но до чего же эта «вершина» хрупка, как зависима, как ненадежна! Достаточно оторвать от пластинки иглу, убрать звук, нажать выключатель – все оборвется. Есть тысяча способов уничтожить гармонию, в то время, как дать ей дивную жизнь мог лишь случай, граничащий с совершеннейшим чудом. Но если Гений – великое чудо Природы, тогда почему же она не заботится о надежности гениев и наследия их, как заботится, например, о «котяшках», которых любовно снабдила когтями для добывания пищи, шерсткой, чтобы не мерзнуть зимой, очами, способными видеть даже в ночи, усами, которые слышат не хуже ушей. Не зря говорят: «Живучий, как кошка».
В эту минуту хлопнула дверь. Малыш неожиданно выпустил когти, насторожился, вскочил и, стоя на хозяйских коленях, «сделал верблюда». Игорь Борисович выключил музыку и тот час же узнал зычный глас, доносившийся из прихожей.
– Я поражена! Милочка, что происходит? – вопрошала супруга влиятельного Ничипуренко. – Почему ваша дочь не желает встретиться с Вовиком?
– Лучше спросите об этом ее.
– Господи! Какой спрос с ребенка!? Вы мать ей или не мать?
– Если Вовик еще ребенок, – возразила Ольга Сергеевна, – то наша Ирина – взрослая девушка… Разве нельзя допустить, что он ей не нравится?
– Что вы такое несете!? – взвизгнула гостья. – Скажите пожалуйста! «Он ей не нравится»! Господи, цаца нашлась – ни кожи, ни рожи! По крайней мере, мне теперь ясно, «откуда ветер дует»! Это вы ее подучили недотрогу разыгрывать – цену себе набавлять! Чтоб опутать покрепче! Только с нами это у вас не пройдет! Не на тех напали, голубушка!
– Опомнитесь, Прасковья Филипповна! Что вы такое тут говорите!? – лепетала Ольга Сергеевна. Когда Игорь Борисович появился в прихожей, жена стояла, грея сердце ладонью, прислонившись к стене. А на тонких губах Прасковьи Филипповны играла улыбка: ее поражало не противление, а люди, от которых оно исходило. Ей хотелось взглянуть на хозяев, прищурившись, из-под ладошки, дескать, «Это кто там попискивает?»
– Я вас прощаю: – она неожиданно смилостивилась и, глядя из-под приспущенных век, уже адресовалась к обоим, – вы могли и не знать, как мой Ничипуренко расправляется с хамами. В проеме мелькнул пышный хвост Леопольда.
– Вы еще держите эту пакость? – поразилась женщина… и рассмеялась. – Ах да, я забыла: вы все тут – Кошко!
– Знаете… – начал было Игорь Борисович, но его перебили: «Мы все про вас знаем»!
– Ну вот что… – Игорь Борисович распахнул наружную дверь. – Попрошу нас оставить!
– Это вы мне!? – изумилась Прасковья Филипповна. Вообще-то она уважала силу, но тут выступала не сила, а, можно сказать «черте что» – «курям на смех».
– Будьте любезны, оставьте наш дом. – Игорь Борисович исходил вежливостью, как самоубийцы исходят кровью.
– Хорошо, я уйду… – согласилась Ничипуренко. – Только учтите, так просто это вам с рук не сойдет!
А на улице она с сожалением покачивала головой, признавая, что этих ничтожеств трудно казнить: «Комара или муху можно размазать о стенку… но попробуй прихлопнуть бациллу».
Отведя Ольгу Сергеевну на «корову», взяв ее за руку, наблюдая, как медленно сходит бледность с родного лица, Игорь Борисович думал об удивительном «парадоксе профессий»: он вот, здоровый мужик, занимается гуманитарной наукой, а Ольга, хрупкая женщина, тащит на слабых плечах своих воз многомудрой и склочной инженерской работы. Разве по нынешним временам кормилец семейства может польстится на инженерский оклад?!
Когда боль отошла, Ольга Сергеевна тихо сказала: «Страдаешь? Первый раз в жизни позволил себе непочтительность к даме… Не мучься: ты ее просто вежливо выпроводил…. Удивляюсь, как духу хватило… – Она погладила мужа по бритой щеке, усмехнулась. – Растешь, червяк… Ну расти… Теперь будем ждать, что они против нас там придумают».
– Мы им – не по зубам, – хорохорился Игорь Борисович.
– Ишь ты, храбрый выискался!
– Ольга, ты помнишь, как сказано в физике, чем центр тяжести ниже, тем больше устойчивость тела.
– Имеешь в виду наш первый этаж?
– При чем здесь этаж!? В самой жизни мы занимаем устойчивый «полуподвал».
– Философствуем? – улыбнулась Ольга Сергеевна.
А тем временем «Конец сна» приближался. «Мотылек» относился к спавшим, как мать относится к детям, с которыми придется расстаться. Он был хозяином снов, и спавшие, как малые дети, обращались к нему, называя придуманными именами. Фантазии их были лишь искаженными бликами Истины. Они умоляли помиловать, благословить, пожалеть, пощадить что-то дать или что-нибудь не допустить. И он «миловал», «благословлял» и «давал» или не «допускал», помогая лишь тем, кто просил за других: таково условие СНА. Помогал он и тем, кто его не просил, а надеялся лишь на себя: такие, как неназойливые и достойные люди больше других заслуживали ЕГО помощи… Только скоро все равно все это кончится.
