Евгений Липкович - Девять

— Чем будешь завтракать?

Миша думал.

— Может мороженое? — нерешительно начал он.

— Клубничное? — уточнила мама. Миша энергично закивал.

Она включила компьютер и принялась колдовать над графиками. Кривые не желали подчиняться, плясали, изгибались восьмерками, норовили выскочить за пределы экрана. Миша осторожно подглядывал из-за маминого плеча, как графики постепенно сдаются, успокаиваются и входят в нужную конфигурацию. Наконец, мама оторвалась от клавиатуры и протянула разъем, от которого шел тонкий белый шнур.

— Приятного аппетита.

Миша вставил разъем в гнездо в левом боку.

Вначале чуть-чуть покалывало, но потом все заполнил вкусный нежный холод. Он был сладким, сочным, хрустящим, ярко красным, пахнущим свежестью и летом. Миша закрыл глаза от удовольствия. Он держался двумя руками за стол и слегка раскачивался.

Мальчик со светлыми волосами лез вверх по веревочной лестнице. На нем была белая рубашка с синими полосками. Миша откуда-то знал, что это матросская форма. Мальчик пел:

«А ну-ка песню на пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер

Моря и горы ты облазил все на свете и все на свете песенки слыхал…»

Миша видел море, волны, мальчик лез всё выше и выше, к самому солнцу.

— Вкусно? — услышал Миша мамин голос, — Хорошего — понемножку.

Миша открыл глаза.

— Можно еще, — попросил он, — капельку?

Мама оторвалась от экрана.

— Много сладкого — вредно. Ты же знаешь — не жалко. Но что делать, если у тебя опять начнется…

Они были в гостях, и Катя тайком затащила его на кухню, сунула разъем и накормила вареньем. Вечером Мише стало плохо. Мама никак не могла понять, почему он носится как угорелый, не желает отдыхать, хоть было уже поздно. Она еле его словила, когда он чуть не выпрыгнул в окно. Мише хотелось летать. Мама вызвала врачей, они прибыли через шестнадцать минут, обнаружили сбой в группе двигательных функций, вызвавший замыкание цикла. Долго чистили процессорный блок, спорили, надо ли переустанавливать систему. Мама потом сказала, что это называется «устраивать консилиум». Так и не пришли к единому мнению — вирусное это или возрастное, решили оставить все как есть и понаблюдать.

А утром появилась ревущая во все горло Катя, которую привели родители, и рассказала про варенье.

Миша вытащил разъем.

— Можно я пойду за радугой? — печально спросил он.

Мама привлекла его к себе и поцеловала в лоб.

— Так я пойду? — уточнил Миша.

— Только недолго, — сказала мама, но Миша не слышал, он бежал вниз по лестнице.

На улице было нежарко, около тридцати. Солнца не было, небо затянула серая дымка, со стороны моря пахло чем-то незнакомым, кислым.

Под ногами было скользко. в черной застывшей стекловидной массе, которая покрывала все до начала бетонной полосы, отражались дома, силовые линии на металлических опорах и редко-редко пролетающий в сторону реактора автоматический дрон.

Самого здания разрушенной АЭС видно не было. Оно пряталось в низине, за гладким, тоже покрытым черным стеклом холмом. с той стороны ветер всегда приносил тепло, а ночью, Миша не видел, но Катя клялась и божилась, что видела, как из-за холма светилось зеленым.

Он остановился возле катиного дома и постучал в дверь.

— Здравствуете, Миша.

Катин папа всегда называл его на «вы».

— Здравствуйте, — Миша засмущался и в нерешительности замолчал.

— Катя, — папа отвернулся и закричал куда-то в дом, — к тебе Миша.

— Сейчас, — раздалось в ответ из глубины здания, — сейчас…

— Может, зайдешь? — папа сделал приглашающий жест, но Миша отрицательно покачал головой, внутри снова хрустнуло.

Катя показалась из-за спины папы.

— Привет, Миша, — папа отодвинулся, пропуская её вперед.

— Пока, папа, — она помахала отцу рукой.

Миша взял её за руку, и они заскользили по стекловидной массе в сторону моря.

— Далеко не гуляйте, — сказал папа на всякий случай.

— Хорошо, — хором ответили они.

Бетонное ограждение начиналось через километр. Плиты были разбиты и из трещин, словно проросшие растения, торчали куски ржавой арматуры. Когда-то давно с этих плит взлетали тяжелые шатлы.

Миша с Катей перепрыгивали через разломы, карабкались вверх по плитам, спускались вниз, ползли по небольшим туннелям, образовавшимся неизвестно как. Катя не любила темноту, пару раз ей было не по себе, но Миша ничего не боялся. Он везде шёл первым и тащил её за собой.

Наконец, они пришли. Впереди беспокоилась чёрная вода. От неё шел кислый запах. Волны накатывали на бетонные плиты и разбивались в миллионы брызг. Когда светило солнце, здесь появлялась радуга. Миша с надеждой посмотрел вверх. До конца горизонта небо было серым. Высоко в небе висел дрон, за ним тянулась тонкая белая полоса. Катя приложила руку к глазам, словно её слепило. Миша сел на плиту, бетон оказался теплым. Море немного успокоилось, запах стал не таким резким. Катя устроилась рядом. Они провожали дрон взглядами до тех пор, пока он не скрылся за стеклянным холмом, и снова повернулись к воде.

— Какая она, радуга, сверху? — спросил Миша. Голова у него лежала на коленях.

Волны лениво набегали одна за другой и откатывали обратно.

— Наверное…— начала Катя и замолчала.

Вода внизу шумела, словно рядом в яме готовился к выступлению оркестр. Музыканты настраивали инструменты. Дули в мундштуки флейт, пробовали валторны, осторожно били в барабаны, арфа проверяла натяжение струн, скрипичная группа теребила смычки.

Миша встал.

— А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер, — запел он, — веселый ветер, веселый ветер.

— Моря и горы ты облазил все на свете, — подхватила Катя.

Она ему надоела. Герасим её несколько раз топил — и всё время неудачно. Когда возвращался к себе, а жил он на краю двора, возле курятника, она уже сидела перед входом в каморку, приветливо махала ржавым хвостом, а из открытой пасти неслись звуки фортепьянного джаза. Герасим после этого обычно некоторое время был не в себе. Он или тормозил, застывая на пару минут каждые полчаса, либо остервенело мёл, поднимая огромную тучу пыли, в которой его самого невозможно было разглядеть.

Он достался мне в наследство вместе со всем остальным хозяйством моего дяди — небольшой усадьбой на побережье. Старый, даже, можно сказать, древний андроид. Металлическая блестящая голова, покрытая засаленной кепкой, длинный фартук, скрипящие суставы, допотопные инфракрасные камеры в глазницах…

Герасим занимался обыкновенной работой дворника: сортировал мусор, грузил его в контейнеры, собирал по окрестностям пустые бутылки и банки, остававшиеся после многочисленных праздничных пикников.

Когда-то давно программу модернизировали, и он начал ухаживать за курами. Сыпал им ячмень, менял воду, собирал яйца.

Жил одиноко, других роботов чурался, если выдавалась свободная минута, смотрел футбол по телевизору.

Убирал он качественно и добросовестно. я всегда любовался точным размеренным движением его метлы. Чувствовалась старая программистская школа.

Случалось, он напевал под нос древнюю песенку «Не кочегары мы, не плотники». Раз я заметил, как он что-то достал из кармана фартука, оглянулся по сторонам и вставил себе в рот. я не поверил своим глазам. Блеснул огонёк зажигалки, и Герасим закурил. Сигарета во рту дымилась. Он стоял неподвижно минут десять, затем щелчком отправил окурок далеко за забор, опять оглянулся по сторонам и принялся, как ни в чем не бывало, мести.

С Утилизатором отношения у Герасима были рабочие.

— Ты, значить, эта… ты ближее подгоняй! — кричал он, держа кепку в руке, а второй поглаживая свою блестящую голову. — Ты эта, значить… ты, ковш-то аккуратнее совывай.

Утилизатор был современной моделью и считал, что обладает чувством юмора. Герасим на шутки не реагировал, но было заметно, что нервничает. Руки дрожали больше обычного, выверенные движения становились излишне резкими.

— Ты, эта, значить, хохмы будешь дома рассказывать. Ты зачем приехал? Ты сюда, значить, работать приехал. Вот и делай своё дело.

Муму вообще непонятно откуда взялась. в подробнейшем перечне имущества, который прилагался к завещанию, её не было.

Я обходил постройки вместе с управляющим — верным роботом моего покойного дяди, который обладал странным дефектом, делавшим похожим его речь на речь человека, страдающего одышкой, — когда увидел лежащую на боку проржавелую насквозь стиральную машину.

— Будка, — сказал управляющий, перехватив мой удивленный взгляд, — дворника нашего Герасима кибердог.

Муму высунула из дверцы свою острую мордочку, осторожно повела камерами, увидела нас и спряталась. Управляющий смутился, я ободряюще махнул рукой: