Александр Ушаров - Мясо
— На, — Артур снял с руки часы.
— Ух ты! — выдохнул Лёха, принимая их. — «Сартир»! А не шутишь?
Артур покачал головой. Сказал:
— Только чтобы без обмана. Куриный бульон, цитрусовые, витамины…
— Обижаешь, — сказал Лёха. — Накормлю как родного.
— Ладно, — Артур поднялся. — Пойду я. Надо выспаться, завтра на пост заступать. У двери он обернулся. Сказал:
— Только не «Сартир», а «Картье».
— А мне плевать, — отозвался Лёха. — Главное, что с двумя заводилками.
У себя он разделся и лёг среди вечного гомона и шума отодвигаемых табуреток. И даже успел увидеть сон: что-то про голубей в синем небе над родным городом. Но вскоре проснулся: кто-то светил фонариком ему в лицо. Артур прикрыл глаза рукой, и луч опал, свернул в сторону. В проходе он разглядел бесформенную фигуру прапорщика Попова. Тёмным призраком она скользнула вдоль коек и растворилась в распахнутой двери расположения. Вместе с ней исчез и луч фонарика.
Артур встал. Вытащил из-под матраса джинсы, футболку и новенькую пару носков. Достал из тумбочки кроссовки. Вытащил из шкафа новенький армейский бушлат. Одевшись, разбудил рядового Зюкала.
— Чего ты? — испуганно залепетал тот, закрывая руками лицо.
— Не бойся, — сказал ему Артур. — Просто ляг ко мне в кровать.
— Не надо… Пожалуйста, не надо…
— Да успокойся ты, дурень. Мне уйти надо, а Поп мою койку обязательно проверит. Просто поспи у меня, пока я не вернусь. А из твоей постели мы чего-нибудь соорудим.
— Аааа… А я уж было подумал…
— Дурень ты, дурень…
Проходя мимо дневального, Артур попросил у него часы. Тот, не раздумывая, стащил с запястья свою «Славу». Принимая часы у солдата, Артур взглянул на циферблат. Была четверть двенадцатого. Можно было не спешить.
На крыльце он закурил, пряча сигарету в кулак и поглядывая на дежурного по части, сидящего в двадцати шагах за стеклом. На крыльцо вышел дневальный. Артур протянул ему сигарету, и они молча курили, поглядывая на падающие с красноватого неба хлопья.
— Да, тёплая зима, — произнёс дневальный. — У нас на Урале сейчас минус тридцать и сугробы по пояс.
— Ну да, — сказал Артур. — А на губе сейчас цемент остывать начинает. Хотя не так чтобы он за день очень нагрелся. Всё, брат, познаётся в сравнении.
Он затушил сигарету о подошву и бросил окурок в кусты. Потом перепрыгнул через собственную тень, пересёк двор и зыбким призраком мелькнул у забора. Дымов ждал его у проходной. Вместе они вышли на посты.
— За нами следы остаются, — разменял молчание Дымов.
Артур посмотрел на часы.
— Следующая смена в двенадцать. Успеет замести.
Они шли вдоль мертвых корпусов завода, подставив щёки ласкам пушистых хлопьев. Было как-то необыкновенно тихо, как это бывает только под снегом, и совсем не хотелось говорить.
— Стой, бля! Стреляю, нах! — раздался голос сержанта Калёкина..
— Полегче, Калёка! — крикнул Артур. — По уставу вначале «Кто идёт?» спрашивают.
— Я сказал, стреляю, нах!
— Этот выстрелит, — вздохнул Дымов.
— А ну ложись, бля! И по-пластунски, нах!
Дымов опустился на одно колено. Крикнул:
— Калёкин, прекрати балаган.
В морозной тишине раздался звук передёргиваемого затвора. Самого караульного видно не было. Дымов опустился на второе колено.
— Кажется, влипли, — сказал он тихо.
Артур пошёл вперёд. Прямо на голос. Туда, где должен был находиться сержант, направивший на него дуло своего автомата.
Когда он сделал шагов двадцать, из темноты на дорогу вышел Калёкин.
— Артура, ты, что ль?! А я-то думаю, что за плесень по постам шляется…
— Я тебе сейчас дам, плесень! — Артур схватился за дуло автомата.
— Тихо, тихо, — сказал Калёкин. — Всё по уставу. Отпусти оружие…
— По уставу… По уставу по посту ходить положено, а не крысой по кустам прятаться…
— Ну ладно, чего ты завёлся, — Калёкин примирительно вытянул руку. — Уж очень проверить хотелось, ляжешь ты или не ляжешь…
— Сволочь ты, Калёкин, — произнёс подошедший сзади Дымов, отряхивая снег с вельветовых штанов.
— Но-но, без оскорблений! А то не посмотрю, что доктор, пущу в расход, нах!
Он взял автомат за ствол и, вытащив магазин, передёрнул затвор. Остроносый автоматный патрон упал в снег. Калёкин нагнулся и поднял его. Выпрямившись, сказал:
— А ты, бля, Сагамонов, мужик. Не врут люди, нах…
У железнодорожного тупика они перемахнули через забор. Дымов порвал штаны о колючую проволоку.
— Да что же это такое, в конце-то концов! — культивированно выругался он.
Артур спрятал улыбку в темноте.
Вдоль забора они дошли до дороги. Машин не было. В близлежащих домах светилось несколько окон. Над оставшимся позади заводом висела жёлтая луна.
— У тебя чего сегодня? — спросил Артур.
— Банальный аборт, — ответил Дымов. — Но, как всегда, в приятной компании.
— Да, — усмехнулся Артур, — компания и у меня приятная. Но, надеюсь, обойдётся без абортов.
И они разошлись. Дымов пошёл вверх по дороге, а Артур перешёл улицу и углубился в офицерский посёлок, встретивший его гробовой тишиной.
Ему понадобилось минут пять, чтобы дойти до конца улицы. У последнего дома он остановился. Тихонько прокрался к калитке и скинул с неё скобу. Где-то вдалеке залаяла собака.
Узкая мощеная тропинка, ведущая к дому, была покрыта белым слоем. Артур задрал голову. Снег почти прекратился и падал теперь реденькой мелкой крупой. Решив не рисковать, он шагнул в сад. Между давно не стриженной изгородью и смородиновыми кустами прошёл к дому. Там, вжавшись в стену, сделал несколько осторожных шагов по мокрому гравию и тихонько постучал в дверь.
Открыли ему почти сразу. Он вступил во мрак и, слегка запутавшись в полах ночной рубашки, прижался к мокрой от слёз щеке.
— Ну, чего ты, — сказал он, целуя её в солёные губы.
— Так, как сегодня, я ещё никогда не боялась…
— Ну что ты, я же здесь.
— Я думала, он тебя застрелит.
— Ну, вот ещё! Глупости какие…
— Ты его не знаешь! Он иногда совершенно непредсказуем… И почему он тебя так ненавидит?!
— Я люблю его жену. Я сплю в его постели. Я…
— Но ведь он же не знает?!
— Чувствует. Дымов говорит, мы живём в мире причин и следствий. Больше, говорит, ничего нет. Пойдём в дом, а?
Взявшись за руки, они прошли в столовую. Сели на колючий шерстяной ковёр. Она спрятала голову у него на груди. Он сидел и гладил её волосы, время от времени целуя макушку и кончики ушей. Она пахла сваренной на молоке манной кашей. Везде-везде.
Таня подняла голову и поцеловала его в шею. Провела губами по ключицам. Взялась пальцами за низ футболки.
— Танюш, давай просто так посидим.
— Давай, — её голова вернулась к нему на грудь. В своё тёплое уютное гнёздышко.
— Я рассказывал тебе про своего отца? — спросил Артур.
Её тепло, смешавшись с запахом ночной рубашки, постепенно обволакивало его, заставляя натянутые как струны нервы безвольно обвиснуть.
— Нет, — промурлыкала она, уткнувшись носом в его футболку.
— Дымов говорит, я воюю за его любовь. И все мои беды из-за этого. Странно, да? Я ведь его совсем не знаю. Дома он бывал редко… Хотя, Дымов говорит, в этом-то всё и дело.
— А почему он не бывал дома. Он что, геолог?
— В какой-то мере, — усмехнулся Артур. — Геолог…
Они помолчали.
— Странно, да? — сказал вдруг Артур. — Придёт, месяца два пробудет и снова… А мать с него пылинки сдувает, дружков его кормит и поит… Да и я, как собачонка, у ног верчусь: папка, папка… Я, знаешь, рыбками в детстве увлекался, даже две породы впервые в неволе развёл: «риногобиус симили» и «элеотрис небулозус». Потом статью мою в журнале «Рыболовство и рыбоводство» напечатали. «Аму-Дарья — русская Амазонка». Лет одиннадцать мне тогда было… Или двенадцать, не помню… Потом он приехал. Поел, в кресло сел, закурил. Я ему, пап, говорю, смотри, у меня рыбки отнерестились… А он на пол сплюнул и сказал: «И это мой сын!..» И все два месяца, пока его снова не… В общем, бычки он в аквариумах тушил. А я… А я ночами плакал… А когда его заб… когда его не стало, я пошёл в школу и забил до полусмерти одноклассника. Он мне в щёку из плевательницы бумажкой попал. Вот тогда всё и началось… И знаешь, не то чтобы мне по лезвию ходить нравится. Нет. Меня словно кто-то за ниточку тянет. А вот отцу нравилось, да… Ему нравилось… Дымов говорит, мне надо начинать жить своей жизнью. А какая она, моя жизнь? Ты случайно не знаешь?
Она промолчала.
— Вот из караула вернусь, надо будет подумать.
— Совсем тебе твой Дымов мозги запудрил…
— Дымов дело говорит.
Таня фыркнула, и он улыбнулся, представив, как она надула губки в темноте.
— Татьян, ты ревнуешь?
— Нет… Да… Не знаю.
— Татьяааана!..
