Никола Ре - И это только начало

- А я и сама не знаю. Так, наколола на счастье.

Патрик начинает. Сразу видно, что ему не впервой. Собачонка опять лает. Девушка просит меня запереть несносное животное в ванной, что я и делаю. Когда я возвращаюсь, Патрик трахает ее в задницу, награждая при этом звонкими шлепками. И за что он ее так, она же такая безропотная.

Когда он закончил, она отправилась в душ и не забыла запереть там собачонку. «А теперь, молодой человек, твоя очередь», - сейчас она заметно увереннее в себе. Я снимаю свитер и вздыхаю:

- Ну, вообще-то у меня гораздо меньше опыта. По правде говоря, его совсем нет. Я бы начал с чего-нибудь более традиционного.

- Не вопрос, - отвечает она и начинает сосать меня, хотя в этом нет необходимости. Потом мы довольно долго целуемся взасос. Она хочет натянуть на меня презерватив, но тут вмешивается Патрик с воплем: «Нет, пусть учится без этой штуки». Не переставая ее целовать, я вхожу в нее, я держусь молодцом, глубоко дышу, иногда мы с улыбкой смотрим друг другу в глаза, потом я опять начинаю целовать ее шею, губы, уши. В конце она с несколько наигранным стоном просит еще, но мне уже не хочется. Я бы даже сказал, что очень ей признателен и не имею ничего против наигранности. Под конец я ее обнимаю, собачонка завывает в ванной, а я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать ей, что люблю ее. Только по глазам видно, что она все равно все поняла. Мне даже кажется, что она знает, что в тот момент я ее действительно любил.

Мартен мечется по комнате: «Вернуться в Париж? И что я там буду делать? Начинать все с начала? С кем? Что я на этот раз испоганю? Вернуться в Париж, чтобы видеть, как там все востребованы? Нет уж, я останусь в своей хибаре, буду тут спокойно загнивать, наберусь терпения и буду ждать, когда все кончится, но ждать буду один, чтобы потом не пришлось никого бросать».

- Какое ваше любимое блюдо? - спросил я с утра Матильду по телефону, чтобы все по-взрослому.

- Устрицы, - ответила она.

Бе-е, устрицы, терпеть их не могу. Но делать нечего, еду на автобусе до супермаркета, возвращаюсь нагруженный как верблюд. Иду на кухню и делаю все возможное, чтобы открыть дюжину этих тварей, все пальцы в крови, вот уж действительно великая битва. А еще мясной салат, сыр, торт и омары, если мы вдруг проголодаемся.

Мартен приходит на кухню за пивом, я прошу его помочь.

- Нет уж, ты это затеял, ты и выпутывайся.

Я с раздражением продолжаю свое дело.

- Показушник, - продолжает он.

- Сам показушник!

- БЫЛ. Я БЫЛ показушником. - Он выкрикивает это, нависая надо мной. Думаю, он так взъелся из-за того, что отец ночует сегодня у него в фургончике. - Да ты вообще представляешь себе, что из-за твоих глупостей мне придется сегодня провести ночь в одной постели с отцом?!

- Из-за каких глупостей?

- А сам ты не знаешь?

- Нет.

- Тех же самых, из-за которых я сегодня, вот прямо сейчас, торчу здесь. - (Я молчу с презрительным видом.) - Ты ведь не любишь ее, Анри. Ты влюблен, потому что влюбленность - это твое обычное состояние, потому что ты еще не нашел другого способа уменьшить свои страдания.

Здесь, на кухне, Мартен думает только о том, что будет после ужина. Окурки в раковинах устриц, белое вино уже ударило в голову. Он знает, каково бывает на следующее утро. С трудом продираешь глаза, замышляешь измену, потом входишь во вкус. У него хватает таких воспоминаний. Это вранье задевает его за живое.

Ничего страшного, Матильда. Обыкновенный случай нарциссизма. Вы переносите ситуации из своей юности на другого подростка. В это время Матильда сидит на приеме у своего психоаналитика, который отпускает ей ее грехи, не забывая при этом взять кругленькую сумму за консультацию. Сначала был Паскаль. Он изучал философию и сам набивал себе сигаретные гильзы табаком. Он человек язвительный, с ним интересно. Ненавижу Паскаля. Десять лет расставаний навсегда, раскаяний и хлопанья дверью. А Матильда долгими одинокими вечерами пьет виски. Такая у нее новая привычка. Чтобы согреться. Она до сих пор советует почитать только те книги из своей библиотеки, на которых стоит дарственная надпись Паскаля. На этих книгах в правом верхнем углу проставлены инициалы ее первого возлюбленного. Будто непроходящие следы от засосов.

Матильда рассматривает себя в зеркале со спины. По кровати разбросаны вечерние наряды. Уже вода в ванной полилась через край, а по телефону звонит мама, а на мобильнике - непринятый вызов от лучшей подруги. Не будет она ей перезванивать. Матильда застенчива, она не хочет признаваться, что связалась с таким сопляком.

В сумочке у нее зубная щетка. Ей не в чем себя упрекнуть. Она сделала все возможное, чтобы удержать Паскаля и даже его тень. В плане чувств Матильда близка к абсолютному идеалу. Она из тех редких людей, которые могут себе позволить чистую совесть. Она знает, что сегодня совершит большую ошибку, красивую ошибку, как в юности, когда энергия бьет ключом.

Школьник? Черт возьми, почему бы и нет.

Все влюбленные готовятся к свиданию одинаково. Он открывает устрицы и следит за временем. Все должно быть на своем месте и в свое время, ну вы понимаете. Парикмахерская, наконец-то. В парикмахерской можно отдохнуть. Влюбленный не упустит ни одной мелочи, чтобы произвести впечатление. Влюбленный забывает все те ужасы, которые пережил в парикмахерских, когда был маленьким: и запах лосьона после бритья, и хмурое лицо парикмахера, щелкающего ножницами у виска, и мелочное стремление срезать волосы покороче, выстричь все вокруг ушей, несмотря на протесты.

Но сегодня влюбленный отыграется за все. Он проходит мимо парикмахерской, куда его таскали в детстве, едва удостоив ее взглядом, и гордо шествует в салон Сильви, туда, где стригутся одни женщины и гомики. Они-то знают, сколько стоит мечта. Они знают, какой заботы требуют длинные волосы влюбленного, ибо вся его сила в них.

Отец приносит бутылку из подвала. Какой-то он грустный. «Это вино лучше подходит к устрицам, - советует он, - но поступай как знаешь». Он возвращается в сад, я смотрю ему в спину, даже по походке видно, что он уже ни на что не надеется. Матильда. Я знаю, о чем буду говорить с ней. Я готов. У меня уже столько девчонок было. К тому же я немножко порепетировал у себя в комнате.

Она звонит, я открываю дверь, целую ее в щеку, просто целую в щеку, ничего больше, чтобы показать, что все изменилось; тут же предлагаю ей коктейль, она соглашается. Жизнь прекрасна, еще как прекрасна! Она меня слушает, ее глаза блестят, я слушаю ее, придумывая, чего бы еще такого замечательного сказать в ответ; ужин идет своим чередом. По совету Патрика я накрыл на журнальном столике, чтобы создать спокойную, непринужденную и романтичную обстановку. Только с музыкой засада: я выбрал диск лучших произведений Моцарта, а она попросила поставить что-нибудь другое, просто это постоянно крутят в приемной у ее гинеколога.

- Вообще-то, у меня мало дисков.

- Что, нет даже «Тиндерстиксов»[3]?

- Даже их нет.

Все-таки Патрику надо поставить памятник. Не просто памятник, а здоровенную статую, воздвигнуть в его честь собор, базилику, немедленно соорудить что-нибудь монументальное. Повесить на каждой улице золотую мемориальную доску с его рожей, включить его в школьную программу, захоронить его прах рядом с Виктором Гюго. Государство должно финансировать Патрика, его надо канонизировать, объявить благодетелем человечества, надо сделать так, чтобы он жил вечно. Если бы не его советы, фиг бы мы сейчас целовались у меня в комнате, а так мы целуемся, будто у нас впереди вечность, кажется, рот у меня так и останется красным по жизни. Я начинаю стягивать с нее платье, но она меня останавливает. У Матильды месячные. Матильде очень хочется, но у нее месячные. Но я не сдаюсь. Каждый раз она спохватывается чуть позже, с каждым часом я отвоевываю еще немного, приспускаю трусики все ниже и ниже и наконец совсем их снимаю и осваиваю новую территорию. На губах привкус ее крови, которая смешивается с моей слюной. Я весь взмок, я почти умер, слышу, как часы на церкви пробили пять, я продолжаю ласки, она тяжело дышит, ее охватывает дрожь, будто она сейчас умрет. Она встает, смотрит на меня стеклянными глазами, гладит меня по щеке и сдавленно говорит: «Все, не могу больше терпеть, сейчас вернусь».

Она возвращается, мы опять страстно целуемся, будто после долгой разлуки, но теперь она вытащила тампон, теперь нас даже тампон не разделяет, теперь ничто не мешает моему языку, моим губам, моему носу проникнуть в нее, по ее бедрам пробегает дрожь, мой язык проникает все глубже, она обхватывает руками мою голову и приближает мое лицо к своему. «Я хочу сейчас», - говорит она. Я слушаю, в жизни никого так внимательно не слушал, мы дышим в такт, она жадно обхватила мои бедра, временами мне даже не двинуться, остается только смотреть на ее лицо, на ее мягкие груди; я изощряюсь, придумываю все новые и новые ласки, как и миллионы мне подобных до меня. Я берусь за дело с удвоенной энергией. Мы двое сумасшедших, прилетевших как мотыльки на свет. Мы сошли с ума, мы ведь едва знакомы, даже наговориться друг с другом толком не успели, но уже зажигаем по полной программе.