Андрей Иванов - Вандемьер

Всякое определение условно. Для абсолютно невозможно подобрать определения. Свобода! Что про нее еще скажешь? Любовь! Что еще? Красота!

Мы живем во времени лавинообразной экспансии цивилизации против культуры. Цивилизация самоуверенна и надменна, культура полна сомнений и невысказанных желаний. Шагреневая кожа культуры неумолимо сжимается под действием кинетической энергии цивилизации, не имеющей пределов развития в отношении цели и свободы.

Цивилизация — однопорядковая величина со свободой и целью, культура — родня свободе, но антагонист необходимости.

Сегодня закат Европы Шпенглера представляется частным случаем против вероятной гибели культуры в столкновении с царством необходимости и губительной целенаправленности.

«Культура не развивается бесконечно, она несет в себе семя смерти. В ней заключены начала, которые неотвратимо влекут ее к цивилизации» (Бердяев).

Отвергая вариант полного уничтожения культуры разрастающейся цивилизацией, мы приходим к некоему балансу: прекратить количественное развитие, перекачку богатства из органичных форм в искусственные при известном постоянстве культуры. Но естественный и скорый рост населения, чему цивилизация немало способствует, заставляет формулировать глобальные цели управления и регулирования.

Круг замыкается. Конец истории не по Фукуяме.

Не успел он поставить точку, как раздался оглушительный стук в дверь, а затем пьяная ругань. Композитор молча встал и в этом положении смотрел на дверь. «Кто я для них, кто я здесь вообще? Как все нелепо.»

Он молча ждал своей участи. «Я червь, я царь, я Бог». Удары неожиданно прекратились. Дверь была надломлена внизу, но не поддалась.

Со вчерашнего дня остался сухой ломоть хлеба. Он медленно прожевал его и лег на кровать. Что-то должно было произойти.

Жить ему оставалось одну неделю.

Сбросив с себя нервное оцепенение, он открыл глаза, и сознание ясно высветило новый план. Он может делать деньги с помощью тех денег, которые имеет!

Он вышел на улицу, встретив молодую сухопарую женщину-администратора, которая не заметила его приветствия, и направился на остановку трамвая. Композитор решил потратиться на билеты, поскольку он отыскал новый смысл в своем теперешнем существовании и вспомнил пословицу «Time is money»[8].

Каждый день безжалостно отщипывал от его активов три доллара, значит нужно получать прибыль не менее четырех. Он решил заняться меняльным бизнесом, торгуя валютой с рук.

Теперь он встает рано утром, приводит себя в порядок, надевает очки, идет на работу.

Нужно забрать рукопись у Дзекановского. Завтра воскресенье, большинство контор не работает. Можно немного передохнуть, хотя какой теперь отдых?

С утра пошел снег, запорошив дорожки и трамвайные пути. На календаре значилось первое марта. Тишина. Поляки любят поспать в выходной день. Торговли нет. Все пойдут в костелы. Вдали слышен звон колоколов.

Подходит трамвай. Людей в салоне очень мало, можно сесть. Прокомпостировав талон, он проезжает несколько остановок. Выходит у рынка. А почему, собственно говоря, он решил, что сегодня его ждут у Дзекановского? Ведь сегодня выходной день! Хорошо, пока можно пройтись по конторам, которые работают. Накануне он все деньги перевел в немецкие марки.

И вдруг им овладело сильное беспокойство — во всех конторах курс марки резко упал. «Волка ноги кормят, волка ноги кормят», — повторяет он себе под нос, давая почтительный круг по знакомым точкам. Утешения эта беготня не принесла. Курс марки рухнул, как подкошенный, уничтожив плоды трудов нескольких дней. Что делать? Сидеть и ждать, пока курс поднимется или…. или перевести все в доллары? Делать это в два приема — вначале продавать, потом покупать — нелепо, много потеряешь. В один прием!

Он решает выполнить задуманное немедленно. Людей вокруг мало, в переходах почти никого. Есть одна контора прямо у вокзала. Он добегает до нее, смотрит на табло.

— Что желает пан? — раздался над ухом мягкий голос. Композитор обернулся. Рядом стояли двое. Один молодой, широколицый, в очках. Другой — лысый, лет сорока. Оба одеты в дешевые куртки и обуты в «ортопедические» башмаки. Композитор немного помолчал и произнес:

— Я хочу обменять марки на доллары.

— Нет проблем!

— По тому курсу, который здесь.

Парочка плохо говорила по-русски.

— Вы подождите, мы сейчас принесем. Если хотите, пойдемте с нами!

— Пойдем! — Композитор устремился за парочкой.

Молча дошли до отеля «Форум». Здесь молодой очкарик попросил подождать, сам сбегал в вестибюль и через три минуты принес, очевидно, взяв у кого-то, доллары.

— Пойдем к конторе! — скомандовал Композитор. Парочка пошла за ним.

— Нам нужны марки, мы собираемся ехать в Германию, — ворковал лысый. «Так ты туда и поедешь в ортопедических башмаках», — подумал Композитор. Они снова подошли к конторе. Вокруг не было ни души.

— Покажи доллары, — сказал Композитор.

«Их двое, одинокое место. Я нарушаю правила. — Да брось ты! Люди старались для меня, сбегали специально, неудобно их подводить». Лысый вручил Композитору шестьсот долларов сотенными бумажками.

— Я проверю, — повелительно промолвил наш герой, открывая дверь конторы. Он протянул деньги девушке в окне и спросил:

— Пани, это настоящие доллары?

— Где пан взял их? — улыбнувшись, спросила девушка. Композитор ничего не ответил. Девушка посмотрела, пощупала доллары и вернула их со словами:

— Да, настоящие.

Композитор вышел из конторы. Парочка с напряженными лицами ожидала его у выхода.

— Будешь меняться, будешь? — напористо спросил молодой. Затем он резким движением вырвал у Композитора купюры.

— Давай марки! — приказал он. Композитор засунул руку в карман, извлек бумажник и протянул очкарику девятьсот марок. «Я нарушил правило. Зачем я это делаю, ведь обмен по этому курсу невыгоден. Надо попросить добавить несколько долларов.»

— Добавь еще десять долларов, — сказал Композитор. — А то невыгодно.

Лысый полез в карман и извлек оттуда несколько однодолларовых купюр.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — считал очкарик сотенные долларовые бумажки и еще раз, два, три, четыре, пять, шесть долларов. Шестьсот шесть долларов, на, держи.

Композитор взял, пересчитал, все было правильно. Но он продолжал задумчиво и заторможенно смотреть на деньги.

— Будешь меняться, будешь? — вдруг разом заорали оба.

Композитор отпрянул.

— Полиция! — зашипел лысый. — Зайдем за угол.

Композитор послушно пошел за ними.

— Смотри, — сказал молодой. Он снова взял у Композитора доллары и стал считать. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть — шестьсот, раз, два, три, четыре, пять, шесть — шестьсот шесть. — Он протянул деньги Композитору. Как зачарованный, маэстро смотрел на купюры.

— Все нормально? — спросил лысый, глядя в глаза Композитору. Тот ничего не отвечал. Парочка медленно спускалась по ступенькам лестницы. Оба вежливо поклонились.

— До свидания!

Еще пару секунд Композитор смотрел на деньги, а затем стал перебирать бумажки. Сотенной была только одна, причем вид у нее был подозрительный, все остальные были по одному доллару. Он прыгнул вниз, пролетев несколько ступенек, и рванулся вдоль по переходу. Только через пятьдесят метров попались первые люди — то были продавцы порнографических журналов.

— Туда, туда, — они жестами показывали направление.

Никто не мешал бегу. Промчавшись через длинный коридор, ведущий в сторону эстакады, парочка завернула за угол. «Почему они не разбегаются в разные стороны?» — последняя мысль Композитора перед тем, как он тоже завернул за угол. Здесь он увидел их красные от мороза и быстрого бега лица.

— Отдай, сволочь! — бросился Композитор на молодого, вцепившись ему в воротник и ощутил неприятный запах изо рта очкарика, который нанес два неумелых, но страшных удара ножом.

Лестничный пролет, на котором лежал Композитор вниз головой с поджатыми под туловище руками, был из тех бестолковых мест, где люди появляются редко. В российских городах мы часто видим подземные тоннели, по которым добрые граждане боятся ходить.

Последними видениями Композитора были небольшой парк, в котором он гулял в детстве, сжавшаяся в комочек дочка на автобусной остановке, улыбающаяся жена в белом свадебном платье.

3.

Не оставляя на снегу никаких следов от своих сапог, к Композитору подошли двое. Один был в сером походном мундире гвардейского егеря, на голове — треугольная шляпа. Другой — в красивом генеральском мундире с эполетами. Первый был никто иной, как Император Запада Наполеон Бонапарт, второй — его верный соратник мсье Коленкур.